крайней мере,
Не мучаюсь, как те, что потрафляют вере
В кумирнях. Мне нужны в тяжелый час похмелья
Не церковь, не мечеть, а лишь вино и пери.
Нам – вино и любовь, вам – кумирня и храм.
Нам – глумленье в аду, вам – в раю фимиам.
Судьбы смертных Творец начертал на скрижалях.
Разве мы виноваты, что верим словам?
Встань, юнец, чтоб увидеть рассвет за окном,
Тонкий кубок наполнить пурпурным вином.
Краткий миг, что для радости нам предназначен,
Отыскать не сумеешь ты в мире ином.
Век прожит? Не грусти о нем.
Давай рукой на все махнем,
Вдвоем прильнем устами к чаше
И насладимся этим днем.
Подруга, ты зря притворяешься злой.
Потешь свое сердце моей похвалой.
Танцуй, веселись, ибо завтра, быть может,
Я стану кувшином, а ты – пиалой.
Один к фиалке попадает в плен,
Другой – к тюльпану, в жажде перемен.
А мне милей – бутон стыдливой розы,
Что подбирает платье до колен.
Мудрец, омывающий ноги в речушке, чья влага светла,
Увидел, как пыль на дороге вздымает погонщик осла.
И старец изрек: «Осторожней! – А вдруг эта желтая пыль
Была головой Кей-Кубада и глазом Парвиза была?»
Травинку в тени молодого граната
Сорвать не осмелюсь: возможно, когда-то
Была она локоном дивной смуглянки,
Что сном беспробудным отныне объята.
Мир – вымысел, что множит миражи.
А я, глупец, поверил этой лжи.
Эй, кравчий! Я прикончил жбан, но, может,
И он – лишь пьяный вымысел, скажи?
Караван этой жизни почти миновал.
Много лет я чужим доверялся словам.
А теперь доверяюсь кувшину, в котором
Только то, что мне кравчий, смеясь, наливал.
Зри, око, пока не ослепло, могилы средь гулких ручьев,
Мир, щедро удобренный пеплом и полный греха до краев,
Правителей гордые клики, сокрытые в недрах земли,
И луноподобные лики в недремлющих ртах муравьев.
Эй, гончар! Ты работаешь в поте лица:
Глину месишь, и топчешь, и бьешь без конца.
Если слеп твой рассудок, прислушайся к сердцу:
Ты, возможно, глумишься над прахом отца.
Откуда ты пришел, куда уйдешь, —
Не спрашивай: ответом будет ложь.
В том круге, без конца и без начала,
Ни щели, ни просвета не найдешь.
Лик твой чаши Джамшида прекраснее, кравчий!
Смерть из рук твоих лучше бессмертия, кравчий!
Прах ступней твоих станет очей моих светом.
Ярче тысячи солнц засверкает он, кравчий!
Виночерпий, я с горечью мира знаком.
Дай мне сладость почувствовать под языком.
Погляди: скоро дно обнажится в кувшине.
Жизнь моя уменьшается с каждым глотком.
Что синий небосвод? – На теле поясок.
Джейхун – твоя слеза, ушедшая в песок.
Ад – место, где тебя обдаст жестоким жаром.
А рай – привал, где ты передохнешь часок.
Тайн вечности, мой друг, нам не постичь никак.
Неясен каждый звук, расплывчат каждый знак.
Жизнь – света пелена меж прошлым и грядущим.
Рассеется она – и мы уйдем во мрак.
Мне тоска воздержания не по нутру.
Если впрямь я воскресну таким, как умру, —
Не расстанусь до ночи с подругой и с чашей,
Чтоб и с той, и с другою воспрять поутру.
И облаком накроет нас с тобой.
Пей, веселись, ласкай траву ладонью.
Мы станем прахом, чтоб взойти травой.
Нет на свете того, кто б подмял небосвод,
Кто бы пищей земною насытил живот.
Зря кичишься, что вышел из бед невредимым:
Будешь недругом съеден и ты в свой черед.
Все, что тебя неволит и гнетет,
Не сваливай на бедный небосвод.
Он – раб, и то свершает, что Всевышний
Ему велит, а не наоборот.
Творец, создавший бытия изнанку и лицо, смирил
Прыть недруга, с которым я вчера, как с другом, говорил.
Черпак из тыквы – мне твердят – быть мусульманином не может.
Но как ты назовешь того, кто эту тыкву сотворил?
На землю в ярости пролей кровь тех, чья совесть коротка;
Кровь нечестивцев и вралей, что греют жирные бока;
И лицемеров, чьи слова пусты, раскаянье фальшиво.
Но крови девственной лозы не проливай и полглотка.
Как дождевые облака,
Пока ты медлил, жизнь кувшин твой
Опустошила в три глотка.
Я к вину не рискну прикоснуться в шабан.
И в раджаб я себе послабленья не дам.
Ибо месяцы эти во власти Аллаха.
Но уж как я потешу себя в рамадан!
Мне не набрать мгновений, когда я трезв бывал.
Ночь предопределений я спьяну прозевал:
Припав губами к чаше, держа кувшин за горло,
Прижавшись грудью к жбану, я храпака давал.
Доколе будешь низости людской прислуживать, ничтожный человек,
И, прилипая к пище день-деньской, как муха, коротать недолгий век?
Уж лучше, не имея ничего, голодным быть, чем должником извечным.
И лучше кровью сердца своего питаться, чем жевать чужой чурек.
Хочешь цели достичь – не надейся на помощь людей.
На чужое не зарься, своим равнодушно владей.
Тот, кто прошлым живет или будущим, равен безумцу,
Что из суетных рук выпускает сегодняшний день.
Одна рука на чаше, другая – на Коране.
То воспеваем небо, то подвергаем брани.
Под этим бирюзовым величественным сводом
Уже мы не гяуры, еще не мусульмане.
О свет очей моих, проснись! – Глотнем вина сперва.
Под звуки лютни повторим прекрасные слова.
А после коврик для молитв на пиалу сменяем,
И безразлично станет нам, что принесет молва.
Я приму и шипы, если роз не достанется мне.
Свет с небес не сойдет – я готов размышлять при огне.
Коль Всевышнего я не найду ни в мечети, ни в церкви, —
Веры в сердце моем мне достаточно будет вполне.
Легче в грязных трущобах Аллаха найти,
А в мечети к нему перекрыты пути.
Он – начало всего и конец. Он всесилен:
Покарать меня может, а может спасти.
То сижу в погребке, то ищу мудреца.
Сердце жалко трепещет, как тельце птенца.
Стыдно мне, что я грешник и что – мусульманин.
Есть ли храм, где могу я услышать Творца?
Люби красавиц, пей вино, коль в этом знаешь толк.
Не хочешь – пеплом посыпай небес полночных шелк.
Не трать себя на пустяки и мелкие попреки:
Никто из канувших во тьму обратно не пришел.
Продам венец царя, корону и чалму
За флейты нежный звук, ныряющий во тьму.
А ханжеских святош молитвенные четки
За пиалу вина продам я хоть кому.
Ни тот, кто мудростью своей смысл просверлил, как мастер – перл,
Ни тот, кто о Владыке дней судил, над книгами корпел, —
Не объяснили бытия. Поговорили и уснули.
За тайн мерцающую нить никто схватиться не успел.
О Небесный Ваятель! Ты создал объем
Звездной чаши. Под ней мы, как мухи, снуем.
Согласись: мне орлом не взлететь в поднебесье,
Коль Ты мухой отлил меня в тигле Своем.
Отяжелело тело, краски сошли с лица.
Сердце мое истлело, словно у мертвеца.
Кравчий, я пью и каюсь, каюсь и снова пью.
Как ни крути, останусь грешником до конца.
Ум рассудку сказал: «Разобраться пора,
Пить грешно или нет». И тогда из шатра,
Из двора, из дворца прозвучало: «Помилуй,
Как не пить, коль Всевышний изрек: “Майсара”?»
И стервятник над костью мне ближе, чем тот,
Кто от подлых людей поощрения ждет.
Лучше корку ячменную грызть до кончины,
Чем подачками пачкать искусанный рот.
Коль ветка вечности взросла из корня радости, мой брат,
Коль эта жизнь тебе тесна, как старый шелковый халат, —
Не полагайся на шатер, что телом временным зовется.
Смотри: секут его ветра и колья хлипкие трещат.
Повеяло дождем издалека.
Тень облака смывает пыль с цветка.
«Пей!» – соловей лепечет желтой розе
И склевывает каплю с лепестка.
Коль чистый Дух, не оскверненный прахом,
Влетит в мое окно рассветным птахом,
Мы выпьем с ним вина, и скажет он:
«Да будет день благословлен Аллахом!»
Будь я Творцом, властителем высот,
И натянул бы новый, под которым
Не жалит зависть, злоба не снует.
Если к вечеру ногу баранью достану,
Хлеб и кубок вина, что равняется ману,
И смогу я подругу в трущобы завлечь, —
Вознесусь, как не снилось иному султану.
Я чашей в один ман убью печаль слезы,
Двумя – обогащу веселия азы.
Трехкратный дам развод и разуму, и вере,
А, разведясь, женюсь на дочери лозы.
Я – раб вина. Я дивным песням рад.
Улыбка пери мой ласкает взгляд.
Таким меня Ты вылепил, Всевышний.
Но почему ж тогда бросаешь в ад?
Дай мне деву и чашу на самом краю
Луга жизни моей. Уходя, не пролью
Ни вина, ни слезы. Что бы там ни болтали,
Быть мне псом шелудивым, коль я не в раю!
Если путь твой Всевышним начертан давно,
Ты получишь лишь то, что тебе суждено.
Не мечтай о несбыточном. О невозможном
Не моли. Не завись от того, что дано.
Накинет солнце свой аркан на тишину дворов,
И бросит шарик в чашу дня великий Кай-Хосров.
Протри глаза, налей вина, как только крик любовный
К тебе вернется эхом «Пей!», прошив небесный кров.
Очнись, Хайям, беда невелика,
Не майся из-за лишнего глотка.
Не будь греха – зачем тогда прощенье?
А коль простят, о чем твоя тоска?
Творца расспроси, ибо сам я не знаю,
Направлюсь я в ад или в рай, умирая.
Уж лучше в наличных барбат и вино
Возьму, чем в рассрочку – окраины рая.
Я шел дорогой в ад, мостил дорогу к раю.
Я много лет подряд все двери отворяю,
Что в чуждые миры ведут, светясь во мраке.
Но знаю только то, что ничего не знаю.
Покуда не истопчешь всех дорог, не выйдет ничего.
Покуда не омоешь кровью щек, не выйдет ничего.
Покуда, как влюбленный, о себе не позабудешь ты,
Напрасно не взывай к своей судьбе – не выйдет ничего.
Когда вплетутся розы в сумрак серый,
Вели, чтоб нас вином поили в меру.
А россказни о гуриях, о рае
И аде не спеши принять на веру.
Видать, в моем роду случился сбой,
Коль пьянство мне назначено судьбой.
Эй, кравчий! Принеси вина: возможно,
Я перестану быть самим собой.
Для чего суетиться, бороться за власть,
Если вечность разинула алчную пасть.
Что тебе предначертано, то и получишь.
Без Творца даже яблоку вниз не упасть.
Чтобы тело прикрыть, не нужна мне парча.
Для кувшина с вином мне не жалко плеча.
Приглядись: остальное не стоит того, чтоб
Жизнь свою променять на него сгоряча.
От Сатурна – до мрака подземных дорог
Я пространство объял. Как печален итог!
Разум мой развязал все узлы мирозданья.
Узел смерти – увы – развязать он не смог.
Не смыслящий в делах Аллаха, ты – ничто.
Пылинка на ветрах Аллаха, ты – ничто.
Из пустоты возник и в пустоту вернешься.
Вокруг тебя – ничто. И сам ты в нем – ничто.
Пей вино – и забудешь о тяжкой кручине,
Встретишь недруга, как подобает мужчине.
Трезвость миру вредна, ибо душу людскую
Жалит мыслями о предстоящей кончине.
Жизнь – яд, противоядие – вино.
Из двух кувшинов пить мне суждено.
В одном – отрава, а в другом – лекарство.
А третьего покуда не дано.
В этот мир мы приходим единственный раз.
Пир не кончился наш, и азарт не угас.
Предадимся веселью сейчас, а не завтра,
Ибо вечности нету в запасе у нас.
Пир покинули лучшие мира сего.
Остается нам, грешникам, длить торжество.
Говоришь, что вино – это яд? Но смертельней
Бед, что мир уготовил нам, нет ничего.
Ты на земле живешь, то грезя, то грозя.
Но бытие твое – над пропастью стезя.
Она тебе дана на время перехода.
А все, что взял взаймы, присваивать нельзя.
Живя среди ослов, что жаждут править миром,
Уж лучше стать ослом и притвориться сирым.
Не то, пошевелив ослиными мозгами,
Тебя, коль не осел, они сочтут кафиром.
Мир – ночлежка, ветрами продутая, или
Усыпальница пестрая наших идиллий;
Пир, оставшийся смертным от сотни джамшидов,
И могила, где сотни бахрамов почили.
И гора затанцует, коль выпьет вина.
Небывалая сила напитку дана.
Глупый в чаше находит лишь горький осадок,
Мудрецу же – рубины мерцают со дна.
Что –
