— Нет. Он только поэт.
Хаким все думал.
— Может, показать ему обсерваторию?
— Нет, он желает говорить только о стихах.
— Какой чудак! — сказал хаким. — Зови его. «Ради стихов? — подумал хаким. — Ради стихов столько мучений на долгом пути? Какое это будет неисчислимое бедствие, если в один прекрасный день большинство человечества обратится в неистовых поэтов!»
И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой человек бросился к хакиму и с жаром поцеловал ему руку.
Омар Хайям усадил его, а служитель Али принес кувшин шербета [Ш-007] и кувшин вина.
— Я недостоин этого! — воскликнул молодой человек, порываясь встать, — Я не могу сидеть у правого плеча великого поэта!
— Сиди, сиди, — сказал хаким, удерживая поэта. Мы сейчас разберемся во всем, и, ежели обнаружим здесь великого поэта, все будет по твоему.
Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось, что он рядом, совсем рядом и что они дышат одним воздухом.
Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот назвал себя: имя — Рустам, а по отцу — Зирак.
— Рустам эбнэ Зирак? — спросил Омар Хайям.
— Да, господин, именно так.
Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал:
— Мне кажется, что ты сошел со славных страниц великого Фирдоуси.
— Почему так кажется, господин? — смущенно произнес Рустам.
— А по всему… И рост, и молодость… И это имя твое… Что привело тебя сюда?
— Мы шли долгим и трудным путем, — сказал Рустам. — Глаза наши очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ветер срывал с головы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось, что буря заживо погребет весь караван. Это было между Балхом и Нишапуром. Отец сказал мне тогда: «Вот до чего довели тебя стихи».
— Стихи? — удивился Омар Хайям. — А при чем стихи, когда бушует буря? Или, может, я чего-то не улавливаю?
Молодой человек из Балха что-то хотел объяснить и вроде бы не мог.
— Стихи сочиняются в свободное время, — сказал хаким. — Но когда бушует буря, надо думать и бороться, а не стихи сочинять,
— О господин мой, ты не так меня понял, — сказал Рустам вдруг на арабском языке.
Хаким поднял руку:
— Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой родной. Говори по-нашему…
— Господин мой, дело в том, что я поэт и приехал сюда, в Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой.
— О чем же?
— О стихах… О высокой поэзии.
— Ты, конечно, шутишь, Рустам. — Хаким взял многократно сложенный лист самаркандской бумаги и развернул. Он оказался картой, на которой изображены моря и реки, города и высокие горы великого царства.
Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд на город Исфахан и в него тоже ткнул пальцем.
— Ты видишь? — спросил он. — Какое это расстояние? Сколько сот фарсангов, а? [Ф-003]
— Много, — ответил Рустам.
— На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам. Она полна ловушек: болезней, зверей, разбойников. Песок тоже убивает человека. Очень часто. Если купцы рискуют жизнью, они знают, что это стоит барыша, который сулит им опасное путешествие. А ты почему рисковал?
— Хотя бы для того, чтобы посмотреть свет, — сказал Рустам и покраснел.
Хайям отпил вина.
— Это хорошо! — сказал он. — Твой ответ мне нравится. Ради этого можно и рискнуть. То, что увидел глазами и пережил сердцем, стоит очень многого. Не так ли?
— Да, и я так думаю.
— И ты решил ради стихов посмотреть свет?
— Не совсем так, мой господин. Я решил поговорить с тобой.
— О стихах?
— Да.
— Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе?
Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления:
— Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто нибудь из них сравнится с тобой?
— При чем тут я? — раздраженно бросил Омар Хайям.
Рустам растерялся. Ему показалось, что этот Омар Хайям вовсе не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим? Омар Хайям — поэт? Омар Хайям — надим — постоянный собеседник его величества? [Н-001] Омар Хайям, работающий в обсерватории? В самом Исфахане? Или здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы ?
«Наверное, мне следует встать и уйти, — подумал Рустам. -Если я попал не к тому Омару Хайяму величайшему поэту, — то, разумеется, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и не морочить голову уважаемому хакиму…»
Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто собирался бежать, бежать без оглядки. Глаза его были расширены, пальцы на руках оттопырены, и необычная бледность на лице…
— Я прошел многие сотни фарсангов… — сказал он, запинаясь. — Я уже говорил, что на зубах моих был песок, а глаза слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели я ошибся адресом?
— Кого ты искал, Рустам?
— Омара Хайяма.
— Но мне нужен поэт…
— Зачем?
— Чтобы поучиться у него мудрости…
— У поэта Омара Хайяма?
— Да, у него.
Рустам сложил руки на груди и насупился. И немного погодя, прочитал стихи. Нараспев. Выделяя рифмы, подчеркивая смысл их особым произношением важных, по его мнению, слов. Смысл стихов был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверостишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блестит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но вот впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и не было на этом свете. Вот и все!
Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил молодого поэта:
— Ну и что?
Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем говорилось о кувшине, простом кувшине из глины. Что, казалось бы, в этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина — это руки красавицы, а сам кувшин — из сердца ее. Иными словами, красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гончар смастерил кувшин.
Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.
А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого человека и повел его наверх, на крышу обсерватории. Они подымались по крутой винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из небольших стрельчатых окон.
Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, насколько хватал глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из за реки доносились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжьих колокольчиков. Река Заендерунд — благодетельница крестьян -шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по особенному сверкал на солнце Исфахана.
А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирюзового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое солнце не способно лишить его яркости, голубизны.
После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказалось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту…
Хаким подвел гостя к большой шаровидной астролябии. Снял с нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу — до такой степени была она начищена, Ярко-желтая медь слепила глаза.
— Я и мои товарищи, — начал хаким, — каждую ночь проводим здесь по нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти, Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?
— Нет, — чистосердечно признался пылкий Рустам.
Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в угоду тебе говорят «да». Хаким сказал про себя, что надо бы объяснять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у них самомнение преобладает над действительными знаниями. Наверное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким же был в молодости…
— Я понял вот что, — сказал Рустам, — что ты, досточтимый хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто — не смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?
— Прямое, — жестко произнес хаким.
Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание было написано на лице его слишком явно.
— Молодой человек, — сказал хаким, — я каждую ночь наблюдаю ход небесных светил. И прихожу к одному выводу: сколь необъятен мир, сколь он широк и высок. И подчас я кажусь себе песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и всем тем, что сотворено руками аллаха — всевышнего и милосер- [А-017] дного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим человеком, который с трудом представляет себе все величие вселенной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной, ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом себе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов…
Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и гадал: «Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли написал чудесные рубаи, дошедшие до Балха, или другой, которого еще предстоит разыскать?» Рустам гадал, и сомнениям его, казалось, не будет конца…
— Я говорил сейчас о небесной сфере, — продолжал хаким, -но ведь то же самое можно и должно сказать обо всех науках… Например, читал ли ты великого Ибн Сину?
— Я знаю его стихи, — сказал Рустам.
— А его философские и медицинские книги?
— Нет, не читал.
— А что ты знаешь о господине Бируни?
— Бируни? — спросил Рустам. — Это поэт?
Молодой человек из Балха покраснел.
— Рустам, я назвал всего два имени — два великих светила человеческого разума. А ты их не знаешь… К чему я веду речь? К тому, чтобы привлечь
