и слова не те! — зло говорит Джафар, — Слова должны жечь! А ты? Какие слова исторгают твои вялые уста? Какие?
Пловец пытается оправдаться:
— Я же говорю… То есть я не говорю, что волен жить как хочется. И голод к тому же… И всякое такое…
— По моему, это называется нищенство.
— Может, и так.
— Дураки! — сердится Джафар. — Дураки! Вы ничему не научились. — Он нагибается, хватает чашу, пьет ее до дна. Потом выдергивает нож из земли, левой рукой подымает подушку, на которой сидел. — Глядите! Вот этот негодяй. Вы знаете, кто он. Я даже не хочу называть его имя. Это противно! Мой язык не на помойке найден, чтобы произносить ненавистные имена! Одним словом, вот он!
Джафар высоко поднимает подушку, еще больше выкатывает глаза и вонзает нож в подушку. Джафар подкидывает подушку к потолку. И сыплется пух. Много пуха. Словно бы снег идет в горах Эльбурса.
— Видали? — злорадно вопрошает Джафар.
Разумеется, все видели. Это же нетрудно…
— Теперь вы поняли, что все это значит?
Молчание.
— Вот так, только так следует расправиться с теми, кто во дворце. Запомните это. Там, а не в обсерватории главные наши враги. И так, только так надо разговаривать с врагами!
Джафар садится на место. С него катится пот. Дышит тяжело. И кажется, вовсе не замечает пуха, который разносится по комнате.
— Я очень зол, — признается Джафар эбнэ Джафар. И ни на кого не глядит. Уткнулся взглядом в землю.
Хусейн вылавливает пух из наполненной чаши. Его примеру следуют Пловец и Тыква.
— Выпить, что ли? — улыбаясь, спрашивает Джафар, как будто ничего не случилось, И уже совсем успокоившись: — Все произойдет по писанию. Это слово, о котором я говорил, скоро прозвучит и достигнет ваших ушей. И тогда важно, чтобы вы не оплошали. -И обращаясь к Хусейну: — А потом ты найдешь возможность и время рассчитаться с любимой за ее неверность. Надо начинать с главного. Ты понял?
У Хусейна на уме только одно: «Эльпи, Эльпи, Эльпи…»
— Учтите, — предупреждает Джафар эбнэ Джафар, кинжал имеет два лезвия. И оба они острые.
Что это значит? И друзья его переглядываются: не их ли касается угроза?
25
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ДЕРВИШЕ, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ
РЕЧИ НА ИСФАХАНСКОМ БАЗАРЕ
— Я скажу вам нечто!..
— Нельзя ли потише?
— Я должен выразить словами то, что накипело на душе!..
— Я не кричу. Я только желаю, чтобы слышали все.
— А мы не глухие.
— И поняли бы все!
— Мы не полоумные.
— И зарубили бы себе на носу!
— Ну уж это наглость…
— Я никого не боюсь!
Стоит дервиш на исфаханском базаре посреди мясных рядов и потрясает руками. Он кривой на левый глаз. Одежда на нем изрядно потрепана, неопрятна. Держит в руке посох и горланит на весь базар.
Мясники — народ степенный и состоятельный. Потрошат себе баранов и не очень обращают внимание на дервиша-крикуна. Однако, как ни говори, народ есть народ: он любознателен, ему хочется послушать дервиша, если у того есть что сказать. А по всему видно, что есть: не станет же орать, если за пазухой пусто!
Иные мясники побросали работу, обступили дервиша. А один из них попытался урезонить наглеца. Только из этого ничего не получилось: стоит себе дервиш, чуть не рвет на себе волосы и продолжает привлекать к себе внимание выкриками и жестами.
Потом к мясникам присоединились зеленщики. Думают про себя: «Наверное, святой человек, надо бы его послушать».
А что случилось? На что глядеть? Как этот дервиш надрывает себе глотку? Или потрясает посохом в воздухе? Когда приезжает с Востока укротитель змей — это зрелище. Когда хаджи, побывавший в Мекке и Медине, рассказывает о разных чудесах — это успокоение для души. А что угодно этому дервишу? За то время, пока он орет, мог бы и поведать кое о чем…
Как ни говори, а на базаре в Исфахане — как на всяком базаре: падок народ на зрелища и всякие россказни. А почему бы и нет, тем более если за это денег не просят…
Один из мясников, дюжий молодец с огромным ножом в руке, дергает дервиша за грязный рукав. Дервиш огрызается:
— Чего тебе?!
— Ежели ты хочешь говорить, говори, — ответил мясник -Сколько же можно кричать?
— А ты кто такой? — взвизгивает дервиш.
— Али эбнэ Хасан. Вот мое имя!
— Ну и что ты этим хочешь сказать?
— Чтобы и ты назвался, кто ты есть.
— Не торопись. Все узнаешь. — Дервиш приосанивается. Бьет посохом землю. — А ты знаешь, что такое буря в пустыне?
— Положим, нет.
Ты знаешь, что такое мороз в Гуране?
— Скажем, нет.
— А ты ел падаль?
Мясник корчит гримасу и признается:
— Нет, не едал.
— А я все это знаю. Это все у меня здесь! — И дервиш трижды ударяет себя рукой по шее, да так сильно. что язык вываливается наружу.
Дервиш потрясает кулаками. Исступление вновь охватывает его! Но не очень понятно окружающим, что, собственно, приводит его в исступление и на кого обрушивает он свой гнев. А то, что он гневается, видно даже слепому: того и гляди полезет в драку. А разве так ведут себя благочестивые дервиши?
Мясник верзила желает выяснить, что надо страннику. Он обращается к нему вежливо, даже с некоторой долей почтения, ибо дервиш чем то взволнован.
— Святой человек, — говорит мясник, — почему ты так негодуешь? Не проще ли облегчить свою душу и рассказать нам то, что хочется тебе рассказать? Ежели, разумеется, мы того достойны.
Дервиш вытирает потное лицо подобием рукава, от которого остались одни суровые нити.
— Ничего особенного я не скажу, — ворчливо отвечает дервиш. — Дайте мне воды, и я кое что сообщу.
Кто-то подает ему чашку с водой — дервиш даже не взглянул кто. И не поблагодарил. Потом уселся на корточки. Его окружили плотным кольцом: были тут мясники, и зеленщики, и всякий сброд, посещающий базар и охочий до диковинок.
— Я иду из самой Бухары, — начал дервиш. Не всегда меня брали караванщики, и тогда я шел по пескам, поджариваемый точно грешник в аду. Я пил горькую воду. Я пил и чистую воду. Ячменная лепешка была для меня слишком вкусна. Я хотел видеть мир, каков он есть. И увидел, доложу я вам.
Ему подали еще воды, потому что чувствовалось, что в горле у него пересыхает. Не то от волнения, не то от зноя.
— И вот что я скажу: много добрых людей на свете. — Дервиш слова эти произнес громко, почти выкрикивая их. — Но скажу и другое: немало отпетых негодяев, готовых причинить тебе зло. Эти душегубы шныряют и в пустынях, и среди людей. Знайте же: это шакалы в образе человеческом!
Дервиш рассказал о прекрасных городах, которые в этом обширном государстве. Бухара и Самарканд — чистые жемчуга. И Хива не уступает им. Нишапур и Балх чудо-оазисы человеческой мысли и бытия. Исфахан и Багдад многое потеряли бы, ежели б не с чем было их сравнивать. Аллах устроил мир соответственно: красивое рядом [А-017] с красивым, уродливое рядом с уродливым. И жизнь познается в сравнении. И тогда приходят на память слова из священной книги: «Господи наш! Не уклоняй наши сердца после того, как Ты вывел нас на прямой путь, и дай нам от Тебя милость: ведь Ты поистине податель!»
И жизнь построена так, как построена: аллах сделал все для [А-017] этого, и мы, его песчинки, благодарим его, ибо он всемилостив, всевидящ и милосерд!
Дервиш продолжал:
— Вот идешь ты. Шагаешь фарсанг за фарсангом, и на каждом [Ф-003] клочке — его печать: добрая и милосердная. И думаешь ты о мире его, как бы сотворенном для счастья и довольства. А между тем душегубы и разбойники на больших дорогах пытаются разрушить эту гармонию. Пройдите по дорогам, исполните завет аллаха, как он [А-017] сказал в книге: «Странствуйте же по земле четыре месяца и знайте, что не ослабите аллаха и что аллах опозорит неверных!» Я ис- [А-017] пытал то, что испытал, и тяжесть этих испытаний у меня вот здесь!.
Дервиш снова ударил себя изо всей силы по затылку, и язык у него снова вывалился наружу.
Слушающие его подивились силе слов его, и убежденности его, и оглушающему голосу. Но самое главное: смысл речей незнакомого дервиша оставался все еще темным. Непонятно было, к чему он клонит, в какую сторону его поведет. Будет ли это речь о смирении и долготерпении как лучших человеческих качествах, рожденных исламом, или же дервиш имеет сообщить нечто необычное, или же обвинит власть в терпимости к различного рода душегубам?..
Толпа все больше прибывала. И слова дервиша повторялись в задних рядах для тех, кто стоял еще дальше.
Дервиш кричал:
— Я повидал свет. Я видел мудрых змей в Индиях и людей, которые по месяцу лежат в могилах и выходят оттуда живыми. Я видел человека с двумя головами и на четырех ногах. Я жевал лист, от которого жизнь продлевается до скончания века. Я видел воду, горящую пламенем, и фонтан огня, бьющий из под земли. Но я скажу одно: нет прекраснее страны, чем наша, и нет власти справедливее я могущественнее, чем та, которая дарована нам аллахом че- [А-017] рез его величество!
Люди немножко поразились. Они сказали про себя так: если ты решил хвалить власть, то зачем заламывать руки? Зачем исступленно орать на базаре? Кому не известно, что власть всегда хороша, что противники ее всегда душегубы? Для того чтобы прийти к такому выводу, к какому пришел дервиш, вовсе не надо собирать толпу на базаре. Такие речи можно смело произносить перед дворцом его величества.
Дервиш, как видно, почувствовал по движению толпы, что разочаровал ее. И тогда громогласно вопросил:
— Что я этим хочу сказать?
Даже те, кто хотел выйти из плотного круга, остановились, решив подождать, что же воспоследует за сим вопросом, таким многообещающим по интонации?
— Слушайте же меня внимательно, — сказал дервиш, протягивая руку за новой чашей воды. — Я вижу все и знаю многое. Мои уши привыкли различать походку муравьев, которая
