так же как к Барохе и его героям, к своему брату, как он обобщенно именует, Хуану Испанскому, а также (добавим от себя) к Гансу Немецкому и Жану Французскому, к некоему обобщенному среднему европейцу начала двадцатого столетия, стоящему в 1912 году на угрожающем гибелью краю истории, ноне подозревающему об этом. Все эти души входили в круг его «Я», поэтому попробуем показать их как обстоятельства Ортеги, как некие условные семь «Я» философа[13]:ребенка, ученика, публициста-политика, филолога, испанца, европейца и, наконец, человека, вышедшего за пределы своей эпохи и становящегося все более остро современным в наше время, в частности и, разумеется, в особенности, — для России[14].1. Ортега-ребенок
Прежде чем стать философом, то есть профессиональным связным времен и народов[15],Хосе, как и всем в детстве, предстояло пройти стадию бессвязности. Об этом написал Ортега-и-Гассет примерно через 29 лет после собственного рождения, которое произошло 9 мая 1883 года в Мадриде:
«Бормотание — форма речи детей, детский лепет. Не то чтобы дети не умели говорить, просто их мышление и чувства находятся на стадии становления, мешанины, бесформенности.<…>Дети только начинают овладевать понятиями, представлениями, идеями об окружающих вещах. Их легкие и беспокойные ощущения все время меняют свои формы, как облака, которые Гамлет показывает Полонию; совершенно так же: то, что дети называют вещами, есть на самом деле лишь смутные силуэты, которые прорисовываются в их чувствах» (61).
Одними из первых силуэтов, которые прорисовываются в смутном сознании детей, обычно бывают родители. Отец будущего философа, Хосе Ортега-и-Манилья (1856–1922), известный романист, избранный членом Испанской королевской академии в 1902 году, был прежде всего журналистом-издателем. Он долго работал в газетеEl Imparcial,руководил ее еженедельным приложениемLos Lunes del Imparcial («Понедельники Импарсьяля»), престижнейшим литературным изданием того времени. В 1910 году старший Хосе Ортега встал во главе всей газеты, более того, в Обществе издателей Испании он начинает представлять интересы большого круга периодических изданий.
Так что в шутке Ортеги-и-Гассета, говорившего, что он родился на печатном станке[16],была изрядная доля правды: в изданиях отца Хосе-младший мог публиковаться едва ли не с пеленок: необходимости писать в стол у него не было практически никогда. (Пожалуй, «Анатомию рассеянной души» можно считать единственной рукописью, в целом написанной в стол, а значит, на то действительно были особые причины, о некоторых из них мы строили предположения выше.) Корни профессионального издателя, как и наследственный бизнес, у философа формировались не только со стороны отца. Собственно тот жеEl Imparcialбыл основан в 1867 году его дедушкой по материнской линии, которого звали Эдуардо Гассет-и-Ортимес. Между прочим, он был некоторое время министром колониальных владений Испании, позже так знаково потерянных страной как раз в 1898 году. Свою же небольшую журналистскую империю дедушка Хосе передал по наследству Рафаэлю Гассету Чинсилье[17],брату матери Ортеги, — Долорес, которая была родом из Кордобы.
Позднее Ортега не пожелает отделять свое детство от общей атмосферы страны. «Атмосфера, которая формируется сейчас в Испании, очень отличается от той, в которой прошли наше детство и юность» (125). Воспоминание о конце детства он приводит только потому, что оно совпало с выходом на авансцену поколения девяносто восьмого года: «Первое воспоминание, разумеется, девушка, в которую я был влюблен… Нельзя было не согласиться, что она похожа на Диану-охотницу, девственницу, которую обычно изображают скрывающейся между деревьев в окружении собак, но заодно приходилось соглашаться и с тем, что, со своими изящными руками и тонкими ногами, она также напоминала ланей, преследуемых Дианой. Мифология и оживляет, и отравляет нас» (48). Когда проходит детство человека, как и детство народа, мифология должна уступить место чему-то еще[18].Лучше всего — образованию. А в биографиях философов по-другому и не бывает.2. Ортега-ученик
Итак, детство — это круг первый, когда нас учат, а мы еще даже не учимся, мы просто впитываем в себя окружающее, напрямую, практически без всякой сортировки или фильтрации, заполняемся им. В той, конечно, мере, в которой способны это окружающее, воспринять. Ортеге со стартовой формирующей средой, как мы видели, повезло, то есть прежде всего повезло с родителями. Но и дальнейшее, уже сознательно выбираемое им окружение, было исключительно плодотворно для становления личности молодого человека. Ведь юность — это круг второй, когда мы учимся сами, а самостоятельная учеба заключается прежде всего в том, что мы так или иначе выбираем людей, способных нас чему-то научить. И Ортега подошел к этому юношескому императиву очень серьезно и выполнил его в полном объеме. Он продолжал учебу, к примеру, и в двадцать семь лет, уже женившись, уже получив практически все доступные в то время ученые звания и должности.
А до этого были школа иезуитов в Мирафлорес дель Пало (недалеко от Малаги), где Хосе учился с восьми до четырнадцати лет, учеба сразу на двух факультетах: права и философии (1897–98 учебный год в университете Деусто, 1999–2001 в Центральном университете Мадрида), 2001 — сознательный отказ от юридической стези, поступление в университетСаламанки (где членом приемной комиссии был, между прочим, Мигель де Унамуно, будущий учитель и постоянный философский оппонент Ортеги-и-Гассета), а еще через год —возвращение в Мадрида на факультет философии и словесности, его окончание в 1902-м, через два года — защита докторской диссертации (под названием «Страхи тысячного года. Критика одной легенды») и первая поездка в Германию, центр философских наук того времени. Туда он отправился в 1905 году: «…в один прекрасный день я покинул свою косную родину, и на другой день, как средневековый школяр, прибыл в Лейпциг, известный своими книжными магазинами и университетом» (74). Потом будут еще Берлин, где в то время в университете преподавал философию Г. Зиммель[19],оказавший довольно сильное влияние на молодого испанского философа, и Марбург, где Ортега слушает лекции П. Наторпа[20]и Г. Когена:
«Марбург был городом неокантианства. Вступить в эту цитадель неокантианской философии можно было только правильно ответив на вечный вопрос „Кто идет?“. Потому что все вокруг рассматривались как смертельные враги: позитивисты и психологисты, Фихте, Шеллинг, Гегель. Их воспринимали так враждебно, что даже не читали. В Марбургечитали только Канта и предварительно приведенных к кантианству Платона, Декарта и Лейбница… Комендант этой крепости Коген был мощнейший ум. Немецкая философия да и вообще мировая философия в большом долгу перед ним: он дал ей толчок, пусть и несколько насильственный, и тем поднял ее на достойный уровень. И это было принципиально, ибо более чем что-либо в жизни, философия требует определенного уровня. Коген заставлял вступать в серьезнейший контакт с самой сложной философией, и прежде всего возобновил тягу к системе, что является специфической чертой философского вдохновения»[21].
Из этого рассадника неокантианства Ортега вынужден был, когда кончилась его стипендия, вернуться в Мадрид, где в июне 1908 года получил должность штатного преподавателя психологии, логики и этики Педагогического института. А в 1910 году Ортега-и-Гассет прошел по конкурсу на место заведующего кафедрой метафизики Мадридского университета. И даже столь солидное положение в одном из основных вузов Испании не может удержать Ортегу от стремления продолжать учебу. Опять в Германию! Вступив в брак в апреле, он с женой уже в марте снова отправляется в Марбург, молодые проживут там до октября, успев совершить вылазку в Италию. В это время Ортега-и-Гассет знакомится с работами представителей феноменологической школы: Ф. Брентано, Э. Гуссерлем, М. Шелером. И у него начинает складываться собственный достаточно оригинальный подход в феноменологии, впоследствии получивший название рациовитализм.
И как раз вскоре после своего второго путешествия по Германии Ортега и пишет «Анатомию рассеянной души». Герой романа Пио Барохи, кстати, обладавший некоторыми чертами биографического сходства со своим автором, оказался не только ровесником Ортеги, но и походил также и на него — своим страстным стремлением к познанию жизни. Правда виртуальный Андрес Уртадо родился в Испании на полтора десятилетия раньше реального философа и поэтому, по мысли последнего, оказался неудачником, хотя и «предтечей», как написано в финальных строках романа Пио Барохи. Уртадо отравился, а роман вышел в свет в то время, когда вся Европа стояла уже на грани самоубийства: вкушение от плодов древа познания, как и прописано в Библии, обнаружило конечность человеческого века, ломкость дерева жизни.3. Ортега — публицист-политик
Отказав Барохе в литературном, художественном темпераменте, Ортега, обнаруживает у него наклонности политика и метафизика. Но метафизиком Бароха, по Ортеге, оказался немного ленивым[22],как и политиком: «Я не побоялся бы с уверенностью заявить, что такое вдохновение может вести непосредственно к одной из двух форм деятельности: к теоретической этике или к политике. Последнее более вероятно, и, может быть, Бароха стал романистом не потому, что имел к тому особый дар, а просто, так сказать, из соображений удобства.
Этика и политика — два нелегких дела. Писать романы, наоборот, достаточно праздное занятие…» (71).
Из этих рассуждений можно извлечь кое-что, затрагивающее и самого Ортегу. Обладая несомненным даром художественного слова[23],он не стал писателем, вероятно, именно из соображений теоретической этики. Ему и так слишком много было дано от природы, от детского и юношеского окружения, чтобы он мог позволить себе писать романы всю жизнь[24].Нет, насущной проблемой была реальная Испания не столько в качестве объекта для критики, как для поколения Барохи, сколько в качестве объекта воплощения идей. А это требовало живого политического участия. Хотя новейший исследователь биографии Ортеги Ласага Медина и пишет, что философ не имел ни дара, ни склонности к политике[25],но уже тот факт, что в полном собрании сочинений Ортеги из двенадцати объемистых томов шестую часть занимают тексты чисто публицистические, то есть работы без теоретических рассуждений, этому в некоторой степени противоречит. К тому же, в скольких работах, где отвлеченные рассуждения имеются, затрагивались политически острые темы, никто не подсчитывал. А ведь это могло бы существенно увеличить удельный вес политической публицистики в трудах философа. Трудно поверить, что такое количество текстов Ортега написал только из чувства патриотического долга.
Так или иначе первая публицистическая статья и вообще первая печатная работа Ортеги-и-Гассеета появилась в газете «El Faro de Vigo» 28 августа 1902 года и называлась скромно: «Заметка. По поводу Рамона Марии Валье-Инклана»[26],и с тех пор Ортега не переставал печататься.
Особенно активно молодой Ортега включился в журналистику и партийно-политическую борьбу, когда вернулся из Германии, в 1908 году. Вскоре он уже выступает на конференции, посвященной антиклерикализму, с докладом «О социализме без берегов». Поскольку перевод этого доклада имеется только в журнальной публикации семнадцатилетней давности, стоит привести из него большие отрывки, дающие нам представление о риторическом
