каталонским акцентом, кричавший:
— Если бы победоносная революция не остановилась на полпути, увидали бы тогда, что такое Испания!
А голос сына насмешливо отвечал:
— Победоносная! Нечего сказать! Вот ерунда!
— К чему эти нелепые споры! — с презрительной гримаской говорила Маргарита, обращаясь к Андресу. — Как будто от ваших разговоров что-нибудь решится или изменится!
По мере того, как Андрес становился старше, вражда между ним и отцом все росла. Сын никогда не просил у отца денег: ему нравилось относиться к дону Педро, как к чужому.5. Уголок Андреса
Дом, в котором жила семья Уртадо, принадлежал одному маркизу, которого дон Педро знал еще со школьной скамьи.
Дон Педро управлял этим домом, получал с жильцов квартирную плату и подолгу с воодушевлением говорил о маркизе и о его поместьях, что сыну казалось безусловной низостью.
У семьи Уртадо было много знакомых. Несмотря на свои капризы и деспотические замашки в семье, дона Педро был сама любезность с посторонними и умел поддерживать полезные знакомства.
Уртадо знал всех соседей и был с ними в хороших отношениях, за исключением, конечно, обитателей подвалов и мансард, которых от души ненавидел.
Теория его, гласящая, что деньги равноценны заслугам и достоинству, на практике превращалась в убеждение, что обездоленный — синоним презренного.
Дон Педро, хоть и не отдавал себе в этом отчета, был человеком старого закала; даже мысль о том, что какой-нибудь рабочий смеет считать себя человеком или что женщина может быть самостоятельной, казалась ему кровным оскорблением.
Он прощал бедным их бедность только в том случай, если они соединяли с ней нахальство и плутовство. К простонародью, которому можно было тыкать, к франтам, к проституткам, к игрокам дон Педро относился с большой симпатией.
В доме, в одной из комнат третьего этажа жили две бывшие танцовщицы, которым покровительствовал старый сенатор. В семье Уртадо их звали Кисточками. Прозвище это было дано им из-за дочери фаворитки старого сенатора. Девочке зачесывали волосы кверху и связывали их в крошечный хохолок на темени. Луисито, увидев ее в первый раз, назвал ее «Девочкой с кисточкой», а затем это прозвище перешло на мать и на тетку.
Дон Педро часто говорил об обеих танцовщицах и отзывался о них с большой похвалой; сын его Александр подхватывал слова отца, словно он был его товарищем. Маргарита становилась серьезной при намеках на вольную жизнь танцовщиц, а Андрес презрительно отворачивался, давая понять, что находит циничные разглагольствования отца смешными и неуместными.
Андрес видался со своей семьей только в часы обеда и ужина, в остальное время он не показывался.
Пока Андрес был в училище, он спал в одной комнате с Педро, но поступив в университет, попросил Маргариту, чтобы его перевели в маленькую комнатку под крышей, в которой хранилось разное старье. Маргарита сначала воспротивилась этому, но потом уступила и приказала убрать шкафы и сундуки, и Андрес расположился на новом месте.
Дом был большой, с переходами и таинственными закоулками, какие обыкновенно бывают в старинных домах. Чтобы добраться до новой комнаты, Андресу приходилось пройтинесколько лестниц, и благодаря этому он был отделен от остальной семьи и чувствовал себя совершенно независимым.
Комнатка напоминала келью; Андрес попросил Маргариту оставить ему один шкаф и наполнил его книгами и бумагами, а по стенам развесил кости скелета, которого ему подарил его дядя, доктор Итурриос. Это придавало комнате вид пещеры волшебника или алхимика.
Здесь он чувствовал себя хорошо; он был один, и говорил, что в тишине лучше занимается, но часто проводил время, читая романы, или просто смотря в окно.
Окно это выходило на задние фасады домов улиц св. Исабеллы и Надежды и на несколько дворов и крыш. Андрес окрестил романтическими названиями все, что виднелось из окна; Таинственный дом, Дом с лестницей, Крестовая башня, Мост черной кошки…
Кошки того дома, в котором, жил Андрес, вылезали из окна и совершали обширные прогулки по этим крышам и карнизам, крали в кухнях провизию, и раз одна из них явилась к нему с куропаткой в зубах.
Луисито очень любил ходить в комнату брата; он наблюдал за маневрами кошек, с любопытством разглядывал череп; все приводило его в восторг. Педро, всегда относившейся к Андресу с некоторым восхищением, часто забегал к нему на чердак и смотрел на него, как на редкого зверя.
К концу первого года пребывания в университете Андрес стал сильно побаиваться, что не выдержит экзаменов. Программа могла напугать кого угодно, учебники были претолстые, едва хватило бы времени только прочитать их; а разбросанность аудиторий, расположенных на большом расстоянии одна от другой, приводила к потерям времени на переходы и рассеивала мысли.
Кроме того, — и в этом Андрес не мог винить никого, кроме самого себя, — он несколько раз уходил с лекций и отправлялся вместе с Монтанером и Арасилем гулять в Дворцовый парк, или в Буэн-Ретиро, а по вечерам вместо того, чтобы заниматься, читал романы.
Наступил май, и Андрес с необычайным рвением набросился на учебники, стараясь наверстать потерянное время. Он страшно боялся провалиться на экзамене, и больше всего на свете — насмешки отца, который мог бы сказать ему: «Не думаю, чтобы для этого требовалось такое уединение!»
К великому своему изумлению, он выдержал четыре экзамена, а на пятом, по химии, провалился — что как раз его не удивило. Он не захотел признаться дома в этом маленьком конфузе и сделал вид, будто не экзаменовался.
— Молодчина! — сказал ему Александр.
Андрес решил хорошенько позаниматься летом. Наверху, в его келье, ему будет очень хорошо, спокойно и удобно. Но он быстро позабыл о своих намерениях, и вместо того, чтобы учиться, смотрел в окно, на небо, или разглядывал в бинокль людей, выходивших из соседних домов.
По утрам вдалеке на балконах появлялись девушки. Когда Андрес вставал, они уже были на балконе. Они причесывались и вплетали в волосы ленты. Лиц их не было видно, потому что бинокль приближал мало и очертания были неясны.
Мальчик, живший напротив этих девушек, обыкновенно наводил на них зеркальцем зайчиков. Они сердились на него и грозили до тех пор, пока, устав препираться с ним, не садились на балконе за шитье.
В одной из ближайших мансард жила соседка, которая, встав утром с постели, наносила макияж лицо. Она, без сомнения, не подозревала, что ее могут видеть, и производиласвою работу с большой добросовестностью и тщательностью. Должно быть, это было настоящее произведение искусства; издали она напоминала столяра, полирующего мебель.
Андрес усердно читал учебник, но не понимал ничего. Начав повторять, он увидел, что, за исключением первых лекций по химии, ни о чем другом не может рассказать ни слова.
Он решил поискать какой-нибудь протекции, но не хотел ничего говорить отцу и пошел к дяде Итурриосу. Когда он объяснил ему, в чем дело, дядя спросил:
— Ты знаешь что-нибудь по химии?
— Не занимался?
— Нет, занимался, но не могу ничего запомнить.
— Это оттого, что надо уметь учить. Удачная сдача экзаменов — вопрос мнемотехники, которая заключается в том, чтобы заучивать и повторять минимум данных до тех пор, пока не усвоишь их… Но этим теперь уже некогда заниматься, что ж я составлю тебе протекцию. Иди с этим письмом к профессору на дом.
Пристыженный Андрес отправился к профессору, который обошелся с ним, как с новобранцем.
Экзамен, состоявшийся через несколько дней, произвел на него отвратительное впечатление. Он встал со стула смущенный, не помня себя от стыда, в полной уверенности, что провалился, но к великому его изумлению, ему поставили удовлетворительную отметку.6Анатомический театр
Следующий курс, с меньшим количеством экзаменов, был несколько легче, не приходилось запоминать столько разных предметов. Но, несмотря на это, одной анатомии было достаточно, чтобы подвергнуть тяжелому испытанию самую богатую память.
Через два месяца после начала занятий с наступлением холодной погоды открылся анатомический театр. Пятьдесят-шестьдесят студентов расположились между десятью-двенадцатью столами, группируясь по пять человек за каждым столом.
За одним столом сошлись Монтанер, Арасиль и Уртадо и еще двое других, которых они считали чужими в своем маленьком кружке.
Сами не зная, почему, Уртадо и Монтанер, на прошлом курсе относившиеся друг к другу враждебно, в этом году очень подружились.
Андрес попросил Маргариту сшить ему для занятий в анатомическом театре черную блузу с клеенчатыми рукавами и желтыми кантами. Маргарита исполнила его просьбу. Блузы эти далеко не отличались чистотой, потому что к ним, особенно на рукавах, приставали частицы препарируемого трупа, которые засыхали и были незаметны для глаза.
Большинство студентов стремилось в анатомический театр и жаждало погрузить скальпель в трупы; в этих юношах как будто еще оставались атавистические элементы первобытной жестокости. У всех у них выработалось равнодушное и легкомысленное отношение к смерти, словно потрошить и разнимать на кусочки тела несчастных, попадавших сюда, было интересным и веселым занятием.
В анатомическом театре студентам нравилось находить в смерти смешное, и они вставляли трупам в рот бумажные трубочки или надевали на них бумажные колпаки.
Рассказывали об одном студенте второго курса, который подшутил над своим приятелем, известным своим суеверием: он взял руку трупа, завернулся в плащ и подошел поздороваться с приятелем.
— Здравствуй. Как поживаешь? — сказал он, высовывая из-под плаща руку покойника.
— Хорошо. А ты? — ответил тот.
Приятель пожал протянутую руку, отшатнулся, ощутив ее холод, и пришел в ужас, увидев, что из-под плаща высовывается рука мертвеца.
Другой случай, происшедший тогда же, вызвал много разговоров среди студентов. Один из врачей, состоящих при госпитале, специалист по нервным болезням, распорядился, чтобы у больного, умершего в его палате, во время вскрытия вынули мозг и чтобы этот мозг доставили к нему на дом. Ординатор вынул мозг и отослал его с мальчиком на квартиру к врачу. Служанка, развернув пакет, подумала, что это телячьи мозги, изжарила их и подала к обеду.
И много подобных историй, правдивых
