или вымышленных, рассказывалось с истинным наслаждением. Между студентами-медиками существовал корпоративный дух, заключавшийся в презрении к смерти, в восхищении грубостью хирургов и в полном пренебрежении к чувствительности.
Андрес Уртадо обнаруживал не большую чувствительность, чем другие, и без всякого волнения смотрел, как вскрывают, режут и разнимают на части трупы. Зато он волновался всякий раз, когда видел, как мертвецов выгружали с телеги, в которой их привозили из мертвецкой при госпитале. Служащие хватали эти трупы, одного за руки, другогоза ноги, поднимали их и бросали на пол.
Почти всегда это были скелетообразные, желтые, сухие, как мумии, тела. При падении на камень, они издавали странный звук, как будто падал и рассыпался какой-то лишенный упругости предмет; потом служащие подбирали мертвецов по одному за ноги, волокли по полу и, когда проходили по лестнице, по которой надо было спуститься во двор, где находилась мертвецкая, головы покойников зловеще стучали о каменные ступени. Впечатление было ужасное; казалось, что это финал какой-нибудь доисторической битвы или состязания в римском цирке, когда победители волокли за собою побежденных.
Уртадо старался подражать героям прочитанных им романов и принимался размышлять о жизни и о смерти; думал, что если бы матери этих несчастных предчувствовали жалкий конец своих детей, они, разумеется, предпочли бы родить их мертвыми.
Другую неприятность для Андреса представляло то, что после вскрытия все лишние куски трупов собирали и клали в цилиндрические котлы, выкрашенные красной краской, и там рука торчала из куска печени, валявшейся среди кучи раздавленных мозгов, а остекленевший, тусклый глаз выглядывал из легочной ткани.
Но эти подробности, внушая ему отвращение, недолго волновали его; анатомия же и препарирование трупов его интересовало. Это любопытство, стремящееся уловить тайнужизни, пытливый дух познания, столь свойственный человеку, подобно Андресу, испытывали почти все студенты.
К числу тех, кто испытывал его в наиболее сильной степени, принадлежал один каталонец, приятель Арасиля, учившийся с ним еще в училище. Его звали Хайме Массо. У него была очень маленькая голова, с мягкими черными волосами, лицо желтовато-бледного цвета и выдающаяся нижняя челюсть. Не будучи особенно умным, он так страстно интересовался функциями органов, что всякий раз, как только можно было, уносил с собою домой мертвую руку или ногу, чтобы там поанатомировать ее в полное удовольствие; остатками же удобрял цветочные горшки, или бросал их на балкон к соседу аристократу, которого ненавидел.
Массо отличался многочисленными странностями, и в нем были несомненные признаки вырождения. Он был очень суеверен, ходил посредине мостовой, а не по панели, и полушутя-полусерьезно говорил, что вместо следа оставляет за собою на ходу невидимую нитку, которая не должна обрываться. Поэтому, бывая в кафе или в театре, он всегда выходил в ту же дверь, в которую вошел, чтобы подобрать свою таинственную нитку.
Массо отличался также необычайной, восторженной и необузданной любовью к Вагнеру[300],которая особенно бросалась в глаза по сравнение с полнейшим равнодушием к музыке Арасиля, Уртадо и остальных.
Арасиль составил около себя кружок приятелей, над которыми властвовал и издевался; в числе их был и Массо Арасиль, Монтанер и Уртадо были столичные жители, и плохо сходились со студентами, приехавшими из провинции; они питали к ним глубокое презрение; все эти истории о захолустных клубах, о невестах и о проделках в каком-нибудьуголке Ламанчи или Эстремадуры казались им плебейскими выходками, годными для людей низшей породы.
Та же самая склонность к аристократизму, более сильная в Арасиле и Монтанере, чем в Андресе, заставляла их избегать шума, вульгарности и низменных развлечений; они испытывали отвращение к вертепам, где провинциальные студенты проводили семестр за семестром, запоем играя на бильярде или в домино.
Несмотря на влияние друзей, которые побуждали его усвоить образ мыслей и жизни мадридского сеньора из высшего общества, Уртадо не поддавался им.
Под воздействием семьи, товарищей и книг, ум его вырабатывался из совокупности довольно разнородных представлений и данных.
Библиотека его увеличивалась случайными прибавлениями; несколько устаревших уже книг по медицине и биологии ему подарил его дядя Итурриос; другие, большею частьюповести и романы, он нашел дома, а несколько книг купил у букинистов. Одна знакомая старушка подарила ему несколько иллюстрированных журналов и «Историю французской революции» Тьера[301].Эту книгу он тридцать раз начинал читать и тридцать раз бросал, соскучившись, но, наконец, прочел всю, и она произвела на него сильное впечатление. После истории Тьера он прочитал «Жирондистов» Ламартина[302].
С несколько прямолинейной логикой юности он решил, что типичнейшим представителем революции, величайшим ее деятелем является Сен-Жюст[303].На первых чистых страницах своих книг он вписал имя своего героя и окружил его, как солнце, лучами.
Но он держал в секрете этот странный энтузиазм и не желал делиться им с товарищами. Он хранил для себя одного свои революционные пристрастия и антипатии, не вынося их за пределы своей комнаты. Благодаря этому, Андрес Уртадо, разговаривая с товарищами в аллеях парка Сан-Карлоса, чувствовал себя иначе, чем мечтая в одиночестве своей каморки.
У Уртадо было двое друзей, которых он изредка навещал; с ними он обсуждал те же вопросы, что и с Арасилем и Монтанером, и мог таким образом оценивать и сравнивать их точки зрения.
Из этих двух друзей, товарищей по училищу, один, Рафаэль Саньюдо, готовился в инженеры: другой — Фермин Ибарра был очень слабого здоровья.
С Саньюдо Андрес видался по субботам вечером, в кафе на Большой улице, которое называлось «Дель-Сигло». По мере того, как шло время, Уртадо замечал, что все больше расходится во вкусах и взглядах со своим другом Саньюдо, с которым был так близок с детства. Саньюдо и его товарищи говорили в кафе только о музыке, об операх в Королевском театре и в особенности о Вагнере. Наука, политика, революция, Испания, — ничто на свете не имело для них никакого значения по сравнению с музыкой Вагнера. Вагнер был мессия, Бетховен и Моцарт — его предтечи[304].Между ними было несколько поклонников Бетховена, которые не только не считали Вагнера мессией, но даже не желали признавать его достойным продолжателем своих предшественников, и в экстазе только и говорили, что о девятой и пятой симфонии. Уртадо не интересовался музыкой, и эти разговоры ему надоедали.
Он начал думать, что общераспространенное мнение о том, что любовь к музыке свидетельствует о возвышенном образе мыслей, неверно. По крайней мере, в тех случаях, которые были у него перед глазами, оно не подтверждалось. Среди друзей Саньюдо, таких любителей музыки, много, почти все, были мелочны, недоброжелательны, завистливы.
«Должно быть, — подумал Уртадо, любивший подыскивать для всего объяснения, — неопределенность музыки заставляет завистников и мерзавцев, при звуках мелодий Моцарта или гармоний Вагнера, отдыхать от душевной горечи, которую вызывают в них их дурные чувства, подобно тому, как хлористо-водородные соединения ослабевают от введения в них какого-нибудь нейтрального вещества».
В кафе «Дель-Сигло», куда ходил Саньюдо, большую часть публики составляли студенты; но было также несколько семейных групп, из тех, что прирастают к столику на целый вечер, к великому огорчению лакеев, и несколько девиц довольно сомнительного вида.
Среди последних общее внимание привлекала одна рыженькая, очень красивая девушка, приходившая с матерью. Мать была курносая толстуха, с кривыми зубами и свиными глазками. Все знали ее историю: пожив никоторое время с одним сержантом, отцом девушки, она вышла замуж за немца-часовщика, который вытолкал ее из дому, выведенный из терпения ее глупостью.
Саньюдо и его друзья проводили субботние вечера в кафе, браня все и всех и обсуждая с пианистом или скрипачом, игравшими в кафе, красоты какой-нибудь сонаты Бетховена или менуэта Моцарта.
Уртадо понял, что это не его кружок, и перестал ходить туда.
Иногда Андрес заходил по вечерам в какой-нибудь кафе-шантан с эстрадой для певиц и танцовщиц. Фламандские народные танцы нравились ему, и пение тоже, когда было естественно, но артисты, выступающее в кафе, толстые мужчины, с палочкой в руках, которые садились на стул и принимались издавать пронзительные жалобные вопли, корча грустные физиономии, были ему противны.
Воображение рисовало Андресу несуществующие опасности, которые он намеревался побеждать усилием воли.
Было несколько кафе-шантанов и игорных домов, очень замкнутых и представлявшихся Андресу опасными; одно было кафе «Дель Брильянте», где собирались франты, горничные и танцовщицы; другое — маленький притончик на улице Магдалины, с окнами, всегда скрытыми зелеными занавесками. Андрес говорил себе: «Ничего, надо пойти туда» — и входил, дрожа от страха.
Страхи эти в нем менялись. В течение некоторого времени одна проститутка, ходившая по улице Кандиль, с черными глазами, обведенными темными кругами, и обнажающей белые зубы улыбкой, казалась ему какой-то необыкновенной женщиной, и, при виде ее, он весь съеживался и начинал дрожать.
Но однажды он услышал, как она заговорила на галисийском наречии, и, неизвестно почему, все его страхи исчезли.
В воскресение днем Андрес часто ходил к своему товарищу Фермину Ибарре. Фермин был болен ревматизмом суставов и все время читал научно-популярные книги. Мать смотрела на него, как на ребенка, и покупала ему механические игрушки, которые его забавляли. Уртадо рассказывал ему о своих делах, об анатомическом театре, о кафе-шантанах, о ночной жизни Мадрида. Фермин, примирившейся с своей участью, слушал его с большим любопытством.
И странная вещь: выходя от несчастного больного, Андрес находил свою жизнь очень приятной. Быть может, в нем просыпалось злорадное чувство контраста, и ощущение собственного здоровья и силы становилось ярче при виде чужой слабости и болезни?
За исключением этих моментов, все остальное: учение, домашние разговоры и споры, приятели, собственные похождения, и тому подобное, смешанное с его мыслями, все это вызывало боль, оставляло какой-то горький осадок в душе. Жизнь вообще и прежде всего своя собственная жизнь казалась ему чем-то безобразным, смутным, мучительным и непослушным.7. Арасиль и Монтанер
Арасипь, Монтанер и Уртадо благополучно закончили первый курс анатомии; Арасиль уехал в Галисию, где служил его отец, Монтанер — в какой-то городок Сьерры, и Андресостался один, без друзей.
Лето показалось ему долгим и тягостным; по утрам он ходил с Маргаритой и Луисом в Буэн-Ретиро, и там они втроем бегали и играли; день же и вечер проводил дома за чтением романов. Несколько фельетонов, напечатанных в газетах за
