готово быть несколько меньшим существом, чтобы жить несколько больше, хотело бы иметь вокруг себя Другие, отличные от него вещи, другие разные Я, с которыми можно было бы говорить, т. е. «ты» и «она», прежде всего наиболее отличающееся от меня «ты», которым является «ты»-иона», или для Я женского рода «ты», которым оказывается «он». В общем, Я необходимо выйти за пределы самого себя, обнаружить мир вокруг. Идеализм почти что закупорил источники жизненных сил, почти полностью уничтожил жизненные ресурсы. Поскольку человека почти удалось убедить всерьез, то есть практически, в том, что все окружающее — это его воображение и он сам, поскольку, с другой стороны, первичный разум, спонтанный и неисправимый, продолжает представлять нам все это «как действительную реальность, отличную от пас, идеализм стал упорным и стойким движением наперекор жизни, которое упрямо, настоятельно заставляет нас признать, что жить спонтанно значит по сути впадать в ошибку, поддаваться оптической иллюзии. Скупец не смог бы предаваться своей пагубной страсти, если бы вправду поверил, что кусочек золота — это всего лишь изображение золота, иначе говоря, фальшивая монета, равным же образом и кавалер не смог бы продолжать быть влюбленным в даму, если бы всерьез поверил, что это не женщина, ее образ. Этот случай был бы не любовью, любовью к себе, автоэротизмом. Убедиться, что любимая женщина не такова, как мы о вей думаем, что она лишь обобщенный образ, созданный нами, означает для нас катастрофу, потерн. иллюзий. Если бы я располагал большим временем, я показал 5ы вам, что это не преувеличение, что даже в мелочи жизни — жизнь и состоит из мелочей — проникает идеализм, разъедая жизнь, лишая ее жизненности.
Но сейчас перед нами насущная и трудная задача: вскрыть Чрево идеализма, освободить Я из темницы, привести его в соответствие с окружающим миром, насколько возможно излечить его от погруженности в себя, от попыток бегства. Как может Я снова выйти на пределы самого себя? Не значит ли это впасть вновь в античную наивность? На это я для начала отвечу, что никогда ив существовало проблемы снова выйти — поскольку наивное Я античности не выходило за пределы себя — по той простой причине, что именно оно никогда и не проникало в себя. Чтобы выйти, нужно находиться внутри. Это не только общеизвестная истина, а не только игра слов. Я, как мы видели, это интимность: теперь речь идет о том, что оно вышло за пределы себя, сохраняя Свою интимность. Нет ли здесь противоречия? Но, поскольку в атом цикле лекций для нас настала пора сбора урожая, мы можем воспользоваться возможностью, которую перед этим взрастили. Итак, это противоречие пугает нас, поскольку нам уже известно, что всякая проблема состоит в раздвоенном противоречии, возникшем перед нами, в противоречии кажущемся. Вместо ого чтобы подпиливать опасные раздвоенные рога, притворяясь, то противоречия нет, сформулируем его со всей жесткостью, уподобив проблему хорошему породистому быку: Я — это интимность, то, что внутри себя, для себя. Однако необходимо, чтобы, не теряя этой интимности, Я соприкоснулось с миром, коренным образом отличающимся от пего, и вышло за свои пределы в этот мир. Стало быть, чтобы Я было в одно и то же время внутренним и внешним, ограниченным пространством и чистым полем, заключением и свободой. Проблема может устрашить хоть как, и хотя я объявил, что собираюсь произвести хирургическую операцию, похоже на то, что мне грозят превратности оказаться вредным для жизни, не надо понимать так, что эти упреки представляют собой возражения против идеалистической теории. Если бы она была в конечном счете истинной, то есть если бы она не заключала в себе теоретических трудностей, несмотря на эти упреки, идеализм продолжал бы оставаться нетронутым и неуязвимым. Желание, жажда, сама жизненная необходимость того, чтобы истина была другой, разбились бы о разум, не достигнув этой другой истины. Истина не потому истина, что она желанна; но истина не бывает обнаружена, если она не желанна, ее ищут потому, что она желанна. Следовательно, остается непорочным незапятнанный в незаинтересованный характер наших собственных стремлений к истине, но нельзя поручиться, что такой-то человек или такая-то эпоха не достигли той или иной истины влекомые к ней собственным интересом. Без этого не-было бы истории. Не связанные между собой истины попадают в разум человека случайно, и он не знает, как поступить с ними. Как могла бы послужить Галилею истина Эйнштейна? Истин» осеняет лишь того, кто к ней стремится, кто жаждет ее, в чьем разуме для нее уготовано место. За четверть века до появления, теории относительности постулировалась физика четырех измерений, без абсолютного пространства и времени. Пуанкаре был готов воспринять Эйнштейна — как постоянно утверждал сам Эйнштейн. Скептик, чтобы развенчать истину, говорит, что ее-порождает желание. Это, как и весь скептицизм, совершенно абсурдно _ либо противоречиво. Если человек стремится к определенной правде, он стремится потому, что она действительно истинна. Стремление к правде исходит из самого себя, оставляет само себя позади и идет искать истину. Человек прекрасно отдает себе отчет, когда он стремится к истине и когда стремится лишь создать видимость, другими словами, когда он стремится ко лжи.
Поэтому сказать, что наша эпоха стремится превзойти повое время и идеализм, это не что иное, как сформулировать а. скромных словах и с покаянным видом то, что в более торжественных и благородных выражениях звучало бы так: преодоление идеализма — это огромная интеллектуальная задача, высокая историческая миссия нашей эпохи, «тема нашего времени». И тому кто недовольно или с разочарованным видом спросит, почему наше время должно вводить новшества, изменять, превосходить что-то? зачем эта страсть, это рвение к новому, к тому, чтобы модифицировать, вводить в моду? — как мне уже не-раз возражали — я отвечу, что в течение этой или ближайшей лекции мы обнаружим явление столь же удивительное, сколь. очевидное, — любое время, строго говоря, имеет свою задачу, свою миссию, свой долг ввести новое — и более, гораздо болев того, — говоря буквально, «время — это не то, что измеряется хронометрами», время — это, я повторяю, буквально — «задача, миссия, нововведение».
Намерение превзойти идеализм вовсе не легкомыслие — это понимание задачи нашего времени, понимание нашей судьбы. Итак, приступим к борению с нашей проблемой, к схватке с философским быком, которого выпустило на нас наше время, о пятнистым минотавром.
Начинается последний круг нашей спирали, и, как всегда, я начале нового круга вновь звучит исходное определение философии как познания Универсума, или всего, что имеется. Первое, что необходимо нам сделать, это найти, какая реальность из всех является таковой несомненно, другими словами, что в Универсуме нам дано. В присущей мозгу деятельности первобытного и античного человека, нас самих, когда мы не предаемся занятиям философией, данным и реальным кажутся Космос, предметы, природа, совокупность всего физического. Это прежде всего воспринимается как реальное, как бытие. Античный философ искал сущность вещей и придумывал теории, объяснявшие способ их бытия. Но идеализм полагает, что предметы, внешнее, Космос обладают спорной реальностью, спорным бытием, что несомненно существует лишь наше мышление о вещах, о внешнем, о Космосе. Таким образом, он обнаруживает новую форму реальности, действительно первичного бытия, бытия мышления. В то время как способ бытия вещи, любой вещи, носит характер статический и состоит в том, чтобы сохранять покой, в том, чтобы быть тем, что есть и только, бытие самого движения как космической реальности неподвижно, представляет собой неизменяемую вещь, неизменное «движение» (заинтересованных я отсылаю к «Пармениду» и «Софисту» Платона, к XII книге «Метафизики» Аристотеля, к самим этим замечательным текстам, а не к учебникам, которые излагают чудесную античную философию в препарированном и оглупленном виде); бытие мышления заключается не только в бытии, но в бытии для себя, в осознавании себя самого, в том, чтобы казаться бытием. Разве вы не чувствуете коренного отличия способа бытия мышления и способа бытия вещи? Разве вы не чувствуете, что нам необходимы совершенно новые понятия, представления, категории, отличаются от античных, чтобы понять, чтобы теоретически, научно постичь эту реальность, или нечто, называемое мышлением, чем сейчас мы знаем лишь интуитивно, другими словами, что видим то, что в нем настоящее и не находим верных слов, мы описать и выразить его, слов, которые оказались бы, как перчатка по руке, впору тому, что есть в этом бытии особенное? нам недостает не только понятии, ведь и этот язык был (ан естественным разумом для космического бытия, а античная философия лишь отшлифовала эти естественные концепции мира; мы сформировались в этой идеологической традиции; прежние идеи и слова привычно являются, чтобы предложить и нам для выражения этого нового способа бытия, открытого временем. Ведь речь идет ни о чем другом, как об обесценивании традиционного понимания идеи бытия, и поскольку в нем заключена самая сущность философии, пересмотр идеи бытия означает коренной пересмотр философии. В этой борьбе с давнего времени принимаем участие мы, несколько человек. в Европе Только что созревший плод этой работы я хотел бы предложить в этом курсе. Я думаю, это довольно дерзкое новшество для слушателей салона Рекс и Театра инфанты Беатрис.
Ведь я предлагаю вам перестать относиться с уважением к самой достойной и постоянной идее нашего разума: к идее бытия. Я объявляю шах и мат бытию Платона, Аристотеля, Лейбница, Канта и разумеется, также и бытию Декарта. Следовательно, то, что я собираюсь сказать, не будет понятно тому, кто упорно а слепо следует смыслу слова «бытие», который справедливо подвигнется пересмотру. Мышление существует, и в той мере, в какой существует для себя — состоит в осознании самого себя, в кажимости самому себе размышлении относительно самого себя. Это, следователь но не бытие-покой, а размышление. Но можно сказать: поскольку вы говорите, что движению присуще бытие-покоя, то есть оно. представляет собой именно движение, данное раз и навсегда, им. изменений, тогда, если мышление состоит из раздумий оно раздумье имеет состав постоянный, неизменный, покойный, но вся ком случае, раздумье, в свою очередь, не что иное, как мое мышление бытие или реальность, которые вымышлены, которые кажутся мне «размышлением». И таким образом последовательно со всех сторон мы обнаруживаем лишь бытие, состоящее чистой рефлексии о себе самом, в создании себя самого, в движении к самому себе — мы обнаруживаем только не покой. Это следует понимать не как метафору, а совершенно буквальна бытие мышления это не покой, это не статическое бытие, а активное проявление себя, дающее бытие самому себе.
Для того чтобы мышление существовало и было достаточным «того о чем мыслится,
