а мыслить что-либо — значит создавать его давать ему существование, в именно поскольку я мыслю. создаю осуществляю его. Как только мышление обрело бытие покой, он перестало бы существовать, так как Я нереста бы создавать его. Вас не должно пугать, если сейчас понимание этого удивительного процесса пройдет мимо. Никто не может мгновенно овладеть тысячелетними навыками понимания. Конечно когда вы слушали меня, бывали моменты, когда все казалось ясным недолгие моменты, и тут же, как угорь, интуиция ускользала от вас и вы вновь возвращались к ментальному требованию бытия— покоя вместо бытия по существу беспокойного не должно огорчать вас, потому что то же самое скор вновь появится перед вами в виде гораздо более понятном и Вернемся теперь к тому, что — надеюсь — не доставляет нам труда и кажется очевидным. Мышление поскольку состоит исключительно в отдавании себе отчета в себе самом не подвергать сомнению собственное существование: если я мыслю А, то очевидно, что существует мысль. А поэтому первая истина о том, что имеется, такова: мышление существует. Таким образом, мы завершим круг. Все остальные реальности могут быть иллюзорными, но сама иллюзия, то, что мне кажется таким или иным, мышление существуют без всякого сомнения.
Так начинает Декарт. Но нет, Декарт говорит не как мы: мышление существует, но — кто же не знает этой фразы? — «Мыслю, следовательно, существую». В чем различие между высказыванием Декарта и нашим? Картезианская формулировка состоит из двух членов: один звучит «мыслю», другой — «существую». Сказать «мыслю» и сказать «мышление существует» значит одно и то же. Различие же между фразой Декарта и нашей состоит в том, что его не удовлетворяет то, что вам кажется достаточным. Заменяя, как в математическом уравнении, равное равным, поставим вместо «мыслю» — «мышление существует», и тогда более ясно увидим смысл картезианской леммы: «мышление существует, следовательно, я существую».
Хирургическая операция в разгаре: ланцет уже вошел в соgito, он погружен в самые внутренности идеализма. Будем осторожны.
Для нас сказать, что мышление существует, есть, значит сказать, что существует и есть мое Я. Потому что нет мышления, которое не содержало бы в качестве одного из своих элементов субъект, который его мыслит, равно как и объект мышления. следовательно, если мышление существует и в том смысле, в каком оно существует, должен существовать его субъект, или Я, его объект. Этот смысл существования является новым и предшествующем мышлению, это проявление существования, это бытие для меня. Мое мышление — это то, что является для меня мышлением: я есть в существую, пока и поскольку и лишь потому, что мыслю что существую, и таким образом, как мыслю, что существую. Эту новость стремился принести миру идеализм, и это подлинный спиритуализм, остальное лишь магия. Но Декарт, открывший это явление и имевший достаточно интуиции относительно некоего «мышления», не отказывается от космических категорий, но теряет спокойствие перед тем, что видит, т. е, перед бытием, состоящим в простой «видимости», чистой возможности, динамизме размышления. Подобно ученому античности, подобно схоласту-томисту, он должен ухватиться а нечто более надежное — за космическое бытие. И он ищет за этим бытием мышления, состоящего в простом проявлении тебя, относящегося к себе, отдающего себе отчет в себе — бытие-пещь, статическое бытие. Мышление перестает быть для него реальностью, как только его открыли в качестве реальности первичной, и превращается в простое проявление, или свойство, «другой реальности, скрытой и статичной. Приводя сказанное к «артезианскому высказыванию, мы получим: мышление несомненно существует, но поскольку оно представляет собой чистое проявление самого себя, чистую видимость, то не является реальностью, бытием в традиционном смысле слова. Поскольку я, Декарт сомневаюсь во всем, я не согласен подвергнуть сомнению истину античных категорий, и в частности классическое понятно бытия — наивное понятие; я должен построить энтимему: если несомненно, что существует видимость мышления, то необходимо дометить реальность, скрытую да этой видимостью, то, что. видите: в этой видимости, что ее поддерживает и действительно. ею является. Эта скрытая реальность именуется Я, это Я — реальность невидимая мне, неочевидная, поэтому я должен прийти к ней путем умозаключения, хотя и непосредственного, поэтому, чтобы утверждать существование Я, мне нужно пройти по мостику следовательно». «Мыслю, следовательно, существую», Но кто это Я, которое существует? А, вещь! Я — это не мышление, а вещь, свойством, проявлением, феноменом которой является: мышление. Мы вновь вернулись к инертному бытию греческой онтологии. Одной и той же фразой, одним и тем же жестом Декарт открывает вам новый мир, берет его назад и уничтожает. У него есть интуиция, видение бытия для себя, но он представляет ее себе как субстанциальное бытие, на греческий манер. Эта действенность и внутренняя противоречивость, это огорчительно; несоответствие самому себе отличают идеализм и современность, отличают Европу. Европа до сих пор очарована, околдована Грецией, которая в самом деле зачаровывает. Но мы из всей Греции выберем для подражания Улисса, а у него — лишь. изящество, с которым он избежал чар Цирцеи и Калипсо, среди— средиземноморских волшебниц, возлежавших на пенистых островах, напоминающая сирен и чуточку мадам Рекамье, вытянувшуюся на кушетке. И дар Улисса, о котором молчит Гомер, но знают старые средиземноморские моряки, — единственное средство освободиться от рокового пения сирен — это петь наоборот, от конца к началу. Кстати, Улисс был первым Дон Хуаном: покинув будничную Пенелопу, он встречает все очаровательные создания нашего моря, видит их, влюбляет в себя и затем оставляет.
Наш ученичество у греков кончилось: греки не классики, они просто архаичны — архаичны и конечно же… всегда прекрасны, Этим они особенно интересны для нас. Они перестают быть нашими педагогами и становятся вашими друзьями. Давайте станем беседовать с ними, станем расходиться с ними в самом главном. Вопрос, без сомнения, самый трудный и, кроме-того, совершенно новый — вообще этот первый публичный курс лекций для жителей Мадрида затрагивает лишь наиболее трудовые и непонятные проблемы философии, я обещаю вам другие-курсы по темам более доступным, — вопрос, повторяю, коренится, в следующем.
Проставим себе, что мы размышляем до того, как открыли нашу субъективность, что соответственно для нас нет большей реальности, чем вещи кругом. Посмотрим, какую мысль о сущности этих вещей мы выработаем. Например, в копе, которого мы видим на ипподроме, что является сущностью вещи-коня? Мы видим его абрис, его масть, крепость его мускулов. Это ли сущность коня, его реальность? Абрис, масть, крепость его мускулов при касании — вещи различные, конь — это их целостность, вернее, единство, в котором слились все другие воспринимаемые свойства. Но та вещь, в которой соединились масть, абрис и прочее, невидима. Я предполагаю, я выдумываю ее, это толкование наблюдаемого явления, которое состоит в постоянстве совместного появления этого цвета и этой формы. Истинная сущность коня скрыта под этими имеющимися вещами: цветом, формой и т. д. Но вещь. которая мыслится как опора, соединяющая другие веща, называемые «свойствами коня», не собственно конь. Стало быть, сущность этого животного не его видимая, внешняя сущность, а, напротив, нечто, в чем состоит опора видимого, основа его свойств, сущность, которая имеется за ними, его основное существо. Сущность — это вещь, которая, я полагаю, имеется за тем чтоб я вижу в пещи, за ее видимостью. Но кроме того, конь движется, с годами меняет цвет и даже внешний вид в результате выполняемой работы — стало быть, его видимости, варианты бесконечны. Если бы конь состоял из видимостей, это получился бы не один конь, а бесчисленное множество, и все разные. Это значит, что конь был бы такой, другой в еще иной, — стало быть, ни тот, ни другой, ни какой-либо определенный. Но предположим, что за этими видимостями имеется нечто незримое, постоянное, что производит эти видимости одну за другой. Тогда мы скажем, что это трансформации одного и того же неизменного существа: сущности коня. В то время как меняется внешность коня, сущность его в действительности неизменна и неподвижна. Сущность, кроме того, является основой различных свойств, представляет собой постоянный субъект изменений, или акциденций.
Наиболее характерное выражение греческого понимания бытия — это бытие сущностное, субстанциальное, бытие неподвижное и неизменное. Даже в последней субстанции, в начале сего изменения и движения, в аристотелевском Боге, мы находим существо, которое движет, но не движется — неподвижный. Эта идея субстанциального и статического бытия в высшей степени справедлива и нерушима, если не иметь других реальностей, кроме приходящих к нам извне, воспринимаемых нами, так как в действительности от этих внешних пещей перед нами лишь видимости. Но копь существует не потому, что видится, и не в своей видимости — о ней мы точно можем сказать, что это лишь видимость, а не реальность. Попробуйте принять за реальность, за нечто достаточное и поддерживающее само себя в своей бытии, чистый цвет. Вы сразу заметите, по это так же невозможно, как существование аверса безе реверса, верха без низа. Цвет проявляется как фрагмент реальности, которая завершает его, материв, которая является его носителем. Это предполагает, стало быть, реальность, которая позволяет ему существовать, и пока мы ее не найдем, нам не будет казаться, что мы достигли подлинного, окончательного бытия. Об этом я упоминал в своих первых лекциях как о наиболее традиционном и известном — потому что нужно начинать сначала, чтобы прийти к пониманию. Это я говорил тогда именно для того, чтобы затем опровергнуть, как и многое другое, выдавшееся столь известным.
Вот поэтому Декарт, когда видит, что мышление состоит в том, чтобы являться само себе, не верит, что этого само себе-достаточно, и слепо, механически применяет устаревшую категорию субстанции и ищет субстанциальную вещь за мышлением, ею испускаемым, излучаемым, в котором она проявляется. Так, ему жжется, что он обнаружил сущность мышления не в самом мышлении, а в вещи, которая мыслит. Для него это-субстация. Стало быть, с одной стороны, мышление — это единственное, что несомненно существует, поскольку ему достаточно быть видимостью, чтобы существовать, с другой стороны, для существования оно нуждается в скрытой, незримой основе, вещи, которая мыслит. Вам не кажется, что мы следуем идее магнита, магическому обыкновению полагать за видимым, в качестве его объяснения, сущее, которое мы не видим и которое само по себе тайна? На саном деле никогда ни у кого не было интуиции субстанции. Декарт приравнивает первую часть высказывания, которая очевидна — мышление существует, — ко второй, в высшей степени спорной, бесполезной и искажающей способ бытия мыслителя, закрепляя и парализуя его в субстанциальном существе, или вещи. Нет, я и мышление — это не одно и то же.
