оказывают в свою очередь властное влияние на профиль времен. В самом деле, легко заметить, что история, подобно маятнику, ритмично раскачивается от одного полюса к другому, в одни периоды допуская преобладание мужских свойств, в другие — женских, по временам возбуждая юношеский дух, а по временам — дух зрелости и старости.
Характер, который во всех сферах приняло европейское бытие, предвещает эпоху торжества мужского начала и юности. Женщина и старец на время должны уступить авансцену юноше, и не удивительно, что мир с течением времени как бы теряет свою степенность.
Все особенности нового искусства могут быть сведены к его нетрансцендентности, которая в свою очередь заключается не в чем ином, как в необходимости изменить свое место в иерархии человеческих забот и интересов. Последние могут быть представлены в виде ряда концентрических кругов, радиусы которых измеряют дистанцию до центра жизни, где сосредоточены наши высшие стремления. Вещи любого порядка — жизненные или культурные вращаются по своим орбитам, притягиваемые в той или иной степени гравитационным центром системы. Я сказал бы, что искусство, ранее располагавшееся, как наука или политика, в непосредственной близости от центра тяжести нашей личности, теперь переместилось ближе к периферии. Оно не потеряло ни одного из своих внешних признаков, но удалилось, стало вторичным и менее весомым.
Стремление к чистому искусству отнюдь не является, как обычно думают, высокомерием, но, напротив, — величайшей скромностью. Искусство, освободившись от человеческой патетики, лишилось какой бы то ни было трансценденции, осталось только искусством, без претензии на большее.
«Исида[28] тысячеименная, Исида о десяти тысячах имен!» — взывали египтяне к своей богине. Всякая реальность в определенном смысле такова. Ее компоненты, ее черты — неисчислимы. Не слишком ли смело пытаться обозначить предмет, пусть даже самый простой, лишь некоторыми из многих имен? Было бы счастливой случайностью, если бы признаки, выделенные нами среди многих других, и в самом деле оказались решающими. Вероятность этого особенно мала, когда речь идет о зарождающейся реальности, которая только начинает свой путь.
К тому же весьма возможно, что моя попытка описать основные признаки нового искусства сплошь ошибочная. Я завершаю свое эссе, и во мне вновь пробуждается интерес к вопросу и надежда на то, что за первым опытом последуют другие, более глубокие.
Но я усугубил бы ошибку, если бы стремился исправить ее, преувеличив один какой-то частный момент в общей картине. Художники обычно впадают в эту ошибку; рассуждая о своем искусстве, они не отходят в сторону, дабы обрести широкий взгляд на вещи. И все же несомненно: самая близкая к истине формула — та, которая в своем наиболее цельном и завершенном виде справедлива для многих частных случаев и, как ткацкий станок, одним движением соединяет тысячу нитей.
Не гнев и не энтузиазм руководили мной, а исключительно только радость понимания. Я стремился понять смысл новых художественных тенденций, что, конечно, предполагает априорно доброжелательное расположение духа. Впрочем, возможно ли иначе подходить к теме, не рискуя выхолостить ее?
Могут сказать: новое искусство до сих пор не создало ничего такого, что стоило бы труда понимания; что же, я весьма близок к тому, чтобы так думать. Из новых произведений я стремился извлечь их интенцию как самое существенное в них, и меня не заботила ее реализация. Кто знает, что может вырасти из этого нарождающегося стиля! Чудесно уже то, за что теперь так рьяно взялись, — творить из ничего. Надеюсь, что позднее будут претендовать на меньшее и достигнут большего.
Но каковы бы ни были крайности новой позиции, она, на мой взгляд, свидетельствует о несомненном — о невозможности возврата к прошлому. Все возражения в адрес творчества новых художников могут быть основательны, и, однако, этого недостаточно для осуждения нового искусства. К возражениям следовало бы присовокупить еще кое-что: указать искусству другую дорогу, на которой оно не стало бы искусством дегуманизирующим, но и не повторяло бы вконец заезженных путей.
Легко кричать, что искусство возможно только в рамках традиции. Но эта гладкая фраза ничего не дает художнику, который с кистью или пером в руке ждет конкретного вдохновляющего импульса.
ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА
(La deshumanisacion del arte). — О. С., 3, р. 353-419. Впервые публиковалась в 1925 году на страницах «Эль Соль». Одна из самых известных работ Ортега; неоднократно издавалась в странах Европы и Америки. (На русском языке впервые опубликованы фрагменты книги в сборнике «Современная книга по эстетике. Антология». М., Изд-во иностр. лит., 1957, с. 447-456.)
К зарубежному читателю эта работа пришла почти одновременно с «Восстанием масс» и воспринималась в основном в общем идейном контексте последнего произведения. Предсказание Ортеги о необратимости процесса развития нового искусства в соответствии с «логикой» дегуманизации, а также идея о том, что такое искусство становится «катализатором» социальной дифференциации, вызвали либо резко критические, либо по меньшей мере сдержанные отклики на эту работу, которую следует воспринимать как целое. За идеологическим пафосом критики снижалось значение тех реальных проблем, которые занимали (и ныне продолжают занимать) внимание специалистов.
[1] «Пусть донна Берта или сэр Мартино,
Раз кто-то щедр, а кто-то любит красть,
О них не судят с богом заедино:
Тот может встать, а этот может пасть».
(Данте Алигьери. Божественная комедия. Рай, XIII. Пер. М. Лозинского. Донна Берта и сэр Мартино здесь означают первых встречных ).
[2]»Эрнани» — пьеса Виктора Гюго, премьера которой в феврале 1830 г., в самый канун революции, послужила сигналом для «битвы романтиков с классиками», завершившейся победой романтизма.
[3] По преимуществу (франц.).
[4] Псалтырь, 31, 9.
[5] Русский эквивалент-«про Ивана да Марью», то есть история, описывающая бытовые реалии повседневного существования.
[6] «…И если слезы моей хочешь добиться,
Должен ты сам горевать неподдельно!» (Гораций. Искусство поэзии. Пер. Дмитриева).
[7] В статье, цитировавшейся в комментарии к эссе «Musicalia», французский литературовед Жак Ривьер писал: «Искусство (если само это слово еще способно сохраняться) превращается, таким образом, целиком в не человеческую деятельность (выделено нами. — О. Ж.),-если угодно, в функцию, в надчувствование, в вид творческой астрономии» (Riviera J. Op. cit., p. 166).
[8] Этот парадокс проясняет категория «соотнесенность» (вещей): она указывает на большую или меньшую степень обладания общими свойствами, на обоюдность относящихся сторон вещей и т. д. (см.: Аристотель. Категории, гл. 6, 7. — Соч., т. 2. 1978).
[9] «…Совсем, как Орбанеха, живописец из Убеды, который на вопрос о том, что он пишет, отвечал: «а что выйдет». Раз нарисовал он петуха — и так плохо и непохоже, что под ним было необходимо написать готическими буквами «се — петух» (см.: «Дон Кихот». Т. 2, гл. 3. Пер. под ред. В. А. Кржевского и А. А. Смирнова).
[10] «Ультраизм»-первое авангардистское течение в Испании. Один из его лидеров, Хорхе Луис Борхес, провозгласил следующий основополагающий принцип ультраистской поэтики: «…сведение лирики к ее первоначальному элементу метафоре… Ультраистское стихотворение состоит из серии метафор, каждая из которых содержит неведомое дотоле видение какого-нибудь фрагмента жизни».
[11] К кому; от кого (латин.).
[12] Дадаизм — модернистское направление в литературе и искусстве Западной Европы (главным образом Франции и Германии), утверждавшее алогизм как основу творческого процесса, провозглашавшее полную самостоятельность слова.
[13] С лихвой (латин.).
[14] «Где окрик, там нет истинной науки» (итал.).
[15] «Не плакать, не возмущаться, но понимать» (латин.).
[16] «Всякое мастерство леденит» (франц.).
[17] Одно вместо другого (латин.).
[18] Растро -мадридская скотобойня; так же называется толкучка в больших городах Испании; Пуэрта дель Соль — центральная площадь в Мадриде.
[19] Поэтическую вещь (латин.).
[20] Одна из ведущих тем драматургии Пиранделло — «лицо и маска», действительность и иллюзия. Все выворачивается наизнанку: внешний мир, предметная реальность объявляется фикцией, а ее субъективный образ приобретает статус единственной объективной достоверности, онтологизируется. Пьеса «Шесть персонажей в поисках автора», о которой упоминает Ортега, написана в 1921 г., за четыре года до появления «Дегуманизации искусства», и, по собственному признанию Ортеги, ощутимо повлияла на его философско-зстетические позиции.
[21] Альтамира — группа пещер в Испании (провинция Сантандер), где сохранились росписи эпохи верхнего палеолита.
[22] «Следует бежать плоти» (латин.). Манихейство — религиозное учение, возникшее на Ближнем Востоке в 3 в. н. э. и представлявшее собой синтез халдейско-вавилонских, персидских и христианских мифов и ритуалов. Порфирий предпочитал чистое умозрение; на манихейцев оказала воздействие его практическая философия. Манихейцы рассматривали мировую историю в контексте борьбы материи (тьмы, зла) и духа (света, добра). Преодоление добром зла в душе человека они видели на пути индивидуальной аскетики: воздержания от животной пищи и нечистой речи, от собственности и работы, от брака и половых связей. Августина в подобной аскезе не устраивало то, что она осуществляется не в соответствии с вечными правилами божественной науки «спасения», а по произволу или пониманию самого человека.
[23] Стихотворение «La Venus Belga» («Бельгийская Венера»; сборник «Amoenitates Belgicae»).
[24] Ненависть к своим занятиям (латин.).
[25] Вагнер мыслит скорее в духе Л. Фейербаха, чем А. Шопенгауэра (см.: Вагнер Р. Искусство и революция. Избранное. М., Искусство, 1978). Романтическая настроенность философии музыки А. Шопенгауэра весьма абстрактна.
[26] Имеется в виду так называемый Йенский кружок (В.-Г. Ваккенродер, Ф. Новалис, Л. Тик), идейными вдохновителями которого были Август Вильгельм (1767-1845) и Фридрих (1772-1829) Шлегели.
[27] По преимуществу (франц.).
[28] Исида (Изида) — в древнеегипетской мифологии богиня неба, земли и подземного мира; жена Осириса.
