Хватит запрягать волов за телегой!
Жизнь — отказ от права распоряжаться. В чистом праве распоряжаться и состоит отличие юности от зрелости. Поскольку юноша еще не представляет собой чего-то определенного, неизбежного, он — любая возможность. Вот его сила и его слабость. Ощущая потенциальные способности ко всему, он полагает, что так и есть. Юноше не нужно жить из себя самого: потенциально он живет всегда чужими жизнями — он одновременно Гомер и Александр, Ньютон, Кант, Наполеон, Дон-Хуан. Он — наследник всех этих жизней. Юноша — всегда патриций, «сеньорито». Возрастающая небезопасность существования, уничтожая эти возможности одну за другой, приближает его к зрелости. Теперь представьте человека, который в пору юности чудесным образом оказался в ненормально безопасных условиях. Что с ним будет? Вполне вероятно, он останется молодым. Его стремление сохранить за собой право распоряжаться поддержано, развито, закреплено. На мой взгляд, это и произошло с Гете. Как все великие поэты, он был органически предрасположен навсегда остаться юным. Поэзия — перебродившая и тем самым сохраненная юность. Отсюда в пожилом Гете неожиданные ростки эротизма со всеми атрибутами весны — радостью, меланхолией, стихами. Решающую роль сыграли здесь внешние обстоятельства, в которых Гете оказался на закате первой, подлинной юности. Обыкновенно это первый час, когда мы испытываем давление окружающего. Начало серьезных экономических трудностей, начало борьбы с другими. Индивид впервые встречается с упорством, горечью, враждебностью человеческих обстоятельств. Эта первая атака либо раз и навсегда уничтожает в нас всякую героическую решимость быть тем, что мы втайне есть, — и тогда в нас рождается обыватель, либо, наоборот, столкновение с тем, что нам — противостоит (Универсумом), открывает нам наше «я» и мы принимаем решение быть, осуществиться, отчеканить свой профиль на собственной внешней судьбе. Но если в этот первый решительный час мир не оказывает нам никакого сопротивления и, мягко обтекая нас, обнаруживает чудесную готовность выполнить все желания, — тогда наше «я» погружается в сладкий сон: вместо того чтобы познать себя, оно так и остается неопределенным. Ничто так не ослабляет глубинных механизмов жизни, как избыток легких возможностей. В решающую для Гете пору эту роль сыграл Веймар. Он сохранил в нем его юность, и Гете оставил за собой вечное право распоряжаться. Для него была разом решена экономическая проблема будущего, причем от него самого ничего не потребовалось взамен. Гете привык плыть по жизни, забыв, что потерпел кораблекрушение. То, что было его судьбой, выродилось в увлечения. Даже в последних днях его жизни я не вижу ни малейшего болезненного усилия. Усилие возникает только при ощущении боли; все прочее… «деятельность», усилие без усилия, производимое растением с целью цвести и плодоносить. Гете становится вегетативным образованием. Растение — органическое существо, не преодолевающее свое окружение. Вот почему оно может жить только в благоприятной среде, которая его поддерживает, питает, балует. Веймар — шелковый кокон, сплетенный личинкой, чтобы укрыться от внешнего мира. Вы, пожалуй, скажете, что я страдаю какой-то веймарофобией. Кто знает… Позвольте мне, однако, еще одно замечание.
Дорогой друг. Вы — умный немец. Поэтому я и прошу Вас представить, или, как выражаются англичане, «реализовать», значение слов «Йенский университет» между 1790 и 1825 годами. Ведь вам доводилось слышать: «Йена, Йена!» За тысячи километров расстояния, отделенный еще большим числом культурных различий, я, невзрачный кельтибериец[35], возросший на безводной средиземноморской возвышенности на высоте восьмисот метров над уровнем моря — такова средняя африканская высота, — не могу слышать это имя без дрожи. Йена того времени — сказочное богатство высоких движений духа. Разве об удивительной замкнутости Веймара не говорит тот факт, что Йена, расположенная всего в двадцати километрах, ничего о нем не слыхала. Не могу себе представить Фихте, беседующего с госпожой Штейн. Разве может буйвол разговаривать с тенью?
…А натура Гете была столь блистательна! С какой радостью откликался он на всякое проявление подлинного мира, который у него отбирали! Нужно было совсем немного горючего материала, чтобы он вспыхнул ярким пламенем. Все что угодно — поездка на Рейн, отдых в Мариенбаде, красивая женщина, проплывшая над Веймаром словно облако… пламя, пламя!
Веймар надежно спрятал его от мира, а значит, и от себя самого. Гете потому столь упорно преследовал собственную судьбу и столь смутно ее представлял, что, желая столкнуться с ней, заранее был готов от нее убежать! Иногда, завернув за угол, он неожиданно встречал «я», которым был, и с завидной простотой восклицал: «Eigentlich bin ich zum Schriftsteller geboren!» — «Я в самом деле рожден писателем!»
Под конец Гете стал испытывать что-то среднее между страхом и ненавистью ко всему, что подталкивало к окончательному решению. Подобно тому как он бежит от любви, лишь только она разверзается неотвратимой бездной, иными словами, судьбой, он бежит от французской революции, от восстания в Германии. Почему? Наполеон ответил ему: «Политика — это судьба». Et cetera, et cetera[36]. Тема неисчерпаема. Я взял ее только с одной стороны, в одном из моментов и потому преувеличил. Однако, думая, рассуждая, мы всегда преувеличиваем. Мы стремимся внести ясность в предметы, и это заставляет нас заострять, разлагать, схематизировать их. Любое понятие — преувеличение.
Теперь следует показать, как Гете, бесполезный для своего «я», научил каждого верно служить нашему конкретному «я». Однако это способны сделать лишь Вы. На мой взгляд, нет ничего привлекательнее такой задачи. Ведь все дело в том, что ни ботанические идеи Гете о жизни, ни его жизненная позиция не могут служить вступлением, хойдегетикой[37] для человека, желающего постичь собственное «я» или свою судьбу. И все же, оставляя в стороне и то и другое, нельзя не признать, что Гете — великое созвездие на нашем горизонте, подвигающее сделать окончательный выбор: «Освободись ото всего прочего ради себя самого».
Я утверждаю: правильно увидеть Гете, открыть в нем именно этот исходный смысл, делающий Гете нужным каждому человеку, можно, только радикально пересмотрев традиционный подход к нему.
Есть только один способ спасти классика: самым решительным образом используя его для нашего собственного спасения, иными словами не обращая внимания на то, что он — классик, привлечь его к нам, осовременить, напоить кровью наших вен, насыщенной нашими страстями… и проблемами. Вместо того чтобы торжественно отмечать столетнюю годовщину, мы должны попытаться воскресить классика, снова ввергнув его в существование.
Четвертого июня 1866 года любимый ученик Моммзена представил к защите в Берлинском университете докторскую диссертацию: «Historiam puto scribendam esse et cum ira et cum studio»[38].
Наивно считать, будто ira et studium несовместимы с «объективностью». Разве сама «объективность» не одно из бесчисленных порождений человеческих ira et studium! Когда-то думали, что орхидеи не имеют корней и рождаются в воздухе. Было время, когда полагали, что и культуре не нужны корни. Как недавно… и как давно!
В ПОИСКАХ ГЕТЕ
Письмо к немецкому другу
(Pidiendo un Goethe desde dentro. — Carta a un aleman).
— O.C., 4 , p.395.
Написано для берлинского журнала «Die Neue Rundschau», опубликовано в его первом томе за 1932 г., в разделе «Литература, искусство, наука», в переводе, выполненном Хелен Вейль. Несмотря на то, что тема столетия со дня смерти И.-В. Гете редакцией не аннотировалась, участие в номере таких авторов, как Андре Жид, Герман Гессе, Эмиль Людвиг, Томас Манн, превратило это издание в юбилейное. В апреле 1932 г. напечатано в журнале «Ревиста де Оксиденте». В том же году Ортега издал большой сборник статей, в котором заглавное место заняла эта работа.
Значение данного очерка Ортега подчеркнул сам, назвав его «критикой жизненного разума». Это своего рода модель применения метода «жизненного разума» к осмыслению творчества выдающихся деятелей мировой культуры в свете «обстоятельств» их жизни, включающего наряду с индивидуальной биографией также ее социальный и исторический контекст. Впервые Ортега применяет здесь критерий своей «историологии»: исследует возможности так называемого биографического метода.
Видимо, Ортега был удовлетворен результатами, так как уже в следующем году он прочел в Мадридском университете курс лекций под названием «Вокруг Галилея», частично тогда же опубликованный отдельным сборником (целиком он вышел в 1942 г.) под заголовком «Схема исторического кризиса»). Важно подчеркнуть, что теме «Галилей изнутри» здесь было отведено едва ли с десяток страниц, тогда как основной объем труда составила разработка теории и метода поколений в истории и исторической науке.
Для понимания очерков «В поисках Гете» и «Вокруг Галилея» следует учитывать их республиканский «контекст», обстановку, в которой Ортега работал над ними, а также его негативное отношение к развернувшейся в Испании острой классовой борьбе. Ортега считал, что как «левые», так и «правые» равно выступают в этой борьбе с позиции «экстремизма как формы жизни». Именно так формулировалась тема лекций, которые Ортега читал в 1933 г. в Летнем университете (разновидность «народного университета») г. Сантандера.
[1] «В начале было дело» (нем.). — цитата из Фауста.
[2] Реквизит (итал.).
[3] Духовной мощью (франц.).
[4] Определение Ортегой культуры как фактора «спасения» разъясняется им в толкованиях культуры как «упорядочения» (О. С., 1, р. 457), «уточнения» (р. 11), «согласия» (р. 148), «ясности» (р. 357, 358) и в других близких по смыслу терминах.
[6] Изящное построение (нем.).
[7] Из изобилия (латин.).
[8] Менее интеллектуализированным понятием, чем «перспективизм», Ортега считал, например, термин «динамический диалог» между индивидуумом и миром.
[9] С этим понятием у Гете связано бессмертие человеческого духа: «Я не сомневаюсь в продолжении нашего существования… Но не все мы бессмертны в одинаковой мере, и тот, кто хочет проявлять себя и в грядущем как великая энтелехия, должен быть ею уже теперь» (см.: Эккерман. Разговоры с Гете).
[10] Свои приоритеты в выдвижении и трактовке вопросов, поднятых М. Хайдеггером в «Бытие и времени» (1927), Ортега отстаивал также в предисловии к однотомнику сочинений 1932 г. (см.: О.С., 4).
[11] «Поэзия и правда», мемуары Гете, начатые в 1810 г.
[12] Определение (нем.).
[13] После опыта, опытным путем (латин.).
[14] Набожное отношение к природе (нем.). Так же Ортега расценивал и отношение к природе Тициана и Пуссена (см.: с. 84 настоящего издания).
[15] «Так тихо, и так мило!
Тебе недостает чего-то, признайся откровенно».
Я доволен,
Но все же мне не по себе.»
(нем.).
[16] «Стелла» — драма Гете (1775).
[17] С Фридерикой Брион, дочерью зезенгеймского священника, Гете был помолвлен в годы учебы в Страсбургском университете. В 1772 г. Гете навсегда покидает Эльзас, без какой-либо видимой причины оставляя любящую девушку, свою нареченную невесту.
[18] «Наоборот» (франц.). — название романа Ш.-М.-Ж. Поисманса.
[19] Недоразумение (франц.).
