30 лет — огромный рост полиции во всех государствах. Как мы к этому ни привыкли, наша душа не должна забывать, что самый факт трагически парадоксален: чтобы спокойно передвигаться и ходить по своим делам, жителям большого города непременно нужна полиция. Но любители порядка очень наивны, если они думают, что «силы общественного порядка» ограничатся тем, чего от них хотели. В конце концов, решать станут они, и наведут свой порядок.
Когда около 1800 г. новая промышленность начала создавать новый тип человека — индустриального рабочего — с более преступными наклонностями, чем традиционные типы, Франция поспешила создать сильную полицию. Около 1810 года Англия по той же причине — возросла преступность — вдруг обнаружила, что у нее нет полиции. У власти были консерваторы. Что они сделали? Создали полицейскую силу? Ничего подобного. Они предпочли мириться с преступлениями, как только могли. «Народ согласен лучше терпеть беспорядок, чем лишиться свободы». «В Париже, — пишет Джон Уильям Уорд, — отличная полицейская сила, но французы дорого платят за это удовольствие. Я предпочитаю видеть каждые 3 или 4 года, как полдюжине парней рубят головы на Ратклиф Род, чем подвергаться домашним обыскам, шпионажу и всем махинациям Фушэ». Вот два представления о государстве. Англичанин предпочитает государство ограниченное.
XIV. Кто правит миром?
Итак, как я уже говорил, развитие европейской цивилизации автоматически привело к «восстанию масс». С одной стороны, это хорошо — ведь так проявляется чудесное повышение общего жизненного уровня. Но обратная сторона поистине ужасна — так падает нравственность современного человека. Рассмотрим теперь этот упадок морали с новой точки зрения.
1.
Сущность или характер новой исторической эпохи — результат как внутренних перемен, изменений в человеке, его духе, так и внешних перемен, формальных, как бы механических. Наиболее важная из перемен второго рода — перемещение власти, ибо оно влечет за собой и перемещение духа.
Поэтому если мы хотим понять какую-то эпоху, первым нашим вопросом должно быть: кто правил тогда миром? Может статься, род людской был тогда разделен на несколько отдельных, не сообщавшихся между собой групп, которые составляли независимые, замкнутые миры. Во времена Мильтиада средиземноморский мир не знал о существовании мира дальневосточного. В таких случаях мы должны поставить наш вопрос: кто правит миром? — для каждого замкнутого мира отдельно. Но, начиная с XIV века, человечество было захвачено мощным процессом объединения, которое в наши дни достигло небывалых пределов. Теперь уже нет изолированных групп, нет человеческих островов. В наше время тот, кто правит миром, действительно им правит. Три последних столетия эта роль принадлежала однородной группе европейских народов. Европа правила, и под ее единым правлением мир жил единым стилем или, во всяком случае, все более приближался к единству.
Обычно этот стиль жизни называют новым временем — бесцветное, ничего не говорящее имя, за которым кроется вот это, эпоха гегемонии Европы.
Под «правлением» не надо понимать в первую очередь материальную силу, физическое принуждение. Все же я стремлюсь избегать глупостей, хотя бы самых грубых и явных. Так вот: нормальные, прочные отношения между людьми, которые разумеются под словом «правление», никогда не покоятся на силе; наоборот, лишь господствуя, человек или группа людей получают в свои руки аппарат власти, именующийся «силой». Случаи, в которых на первый взгляд сила кажется основой господства, при ближайшем исследовании прекрасно доказывают наш тезис. Наполеон насильно захватил Испанию и некоторое время держался там, но, собственно говоря, он ни одного дня не правил Испанией, хотя обладал силой, или, вернее, именно потому, что он обладал только силой. Надо отличать насильственный захват власти от естественного господства, правления. Правление — нормальное проявление власти, оно всегда основано на общественном мнении — и нынче, и десять тысяч лет тому назад, и среди англичан, и среди бушменов. Ни одна власть в мире никогда не покоилась ни на чем, кроме общественного мнения.
Вы думаете, что суверенитет общественного мнения открыт в 1789 году адвокатом Дантоном или в XIII веке св. Фомой Аквинским? Его открывали повсюду, много раз; но то, что общественное мнение — основная сила, из которой в человеческих сообществах возникает господство, так же старо и прочно, как само человечество. В физике Ньютона сила тяжести — причина движения. Закон общественного мнения — это закон всемирного тяготения в сфере политической истории. Без него история не была бы наукой. Задача истории состоит в том, как метко заметил Юм, чтобы показать, что сила общественного мнения не утопическое мечтание, а самая настоящая реальность, действующая постоянно в жизни общества. Даже тот, кто хочет править, опираясь на янычар, зависит от их мнения и от мнения подданных о янычарах.
На самом деле с помощью янычар не правят. Талейран сказал Наполеону: «Штыки, государь, годятся для всего, но вот сидеть на них нельзя». «Править» значит не «взять власть», а «спокойно пользоваться властью». Править значит сидеть — на троне, в кресле министра, в банке, на Святом Престоле. Вопреки наивным, газетным представлениям, для правления нужны не столько кулаки, сколько зад. Государство, в конце концов, держится на общественном мнении; дело тут в равновесии, в устойчивости.
Иногда нет никакого общественного мнения. Общество разбито на противоборствующие группы, мнения противоположны, власти не сложиться. Но природа не выносит пустоты, и пустое место, возникшее за отсутствием общественного мнения, займет грубая сила. Итак, лишь, в крайнем случае, сила замещает общественное мнение.
Поэтому если мы хотим формулировать закон общественного мнения строго, как закон тяготения в истории, то, принимая во внимание последний случай, мы придем к давно известной формуле: против общественного мнения править нельзя.
Мы замечаем, что всякая власть основана на общественном мнении, тем самым на духе. Стало быть, в конце концов, власть — не что иное, как проявление духовной силы. Это точно подтверждается историческими фактами. Всякая первобытная власть «священна», она коренится в религии; и та же религия — первичная форма всего, что впоследствии зовется идеей, мыслью, иными словами — все нематериальное, метафизическое. В средние века это повторяется в большем масштабе. Первым государством, первой общественной властью образовавшейся в Европе, была Церковь с ее специфической, так и называвшейся «духовной властью». От Церкви светская власть восприняла идею, чти и она «духовная власть», господство определенных идей, и возникла «Священная Римская Империя». Так боролись две власти духовного происхождения; а поскольку они не могли разграничить свои сферы по существу (обе духовны!), они условились разделить их по отношению ко времени: одна берет себе все временное, другая — вечное. Светская и религиозная власть одинаково духовны; но одна — дух времени, общественное мнение, изменчивое и мирское; другая — дух вечности, мысль Божия, его суждение о человеке и его судьбах.
Таким образом, слова «в такую-то эпоху правит такой-то человек, такой-то народ, такая-то группа народов» равносильны словам «в такую-то эпоху господствует такая-то система мнений, идей, вкусов, стремлений, целей».
Что понимать под господством мнения? У большинства людей мнения нет, мнение надо дать им, как смазочное масло в машину. Поэтому необходимо, чтобы хоть какой-то дух обладал властью и пользовался ею, снабжая надлежащим мнением тех, кто мнения не имеет, то есть большинство людей. Без мнений общество превратилось бы в хаос хуже того — в историческое ничто. Жизнь утратила бы всякую структуру, организацию. Следовательно, без власти духа, без кого-то, кто правит, человеческое общество хаотично; и хаос царит в нем в той мере, в какой нет власти, нет правителя. И соответственно, каждая смена власти, смена правящих — вместе с тем и смена мнений, смена исторического центра тяжести.
Вернемся теперь к началу. Европа, этот конгломерат духовно родственных народов, несколько веков правила миром. В средние века во временном светском мире единого правления не было; так случалось во всяком «средневековье» мировой истории. Это эпохи без «общественного мнения», эпохи относительного хаоса, относительного варварства. Есть и эпохи, когда люди любят, ненавидят, стремятся к чему-то, отвращаются от чего-то, и все это горячо, страстно; зато идеи, мнения почти отсутствуют. Эпохи эти не лишены прелести. Но в великие исторические эпохи человечество живет идеями; это эпохи общественного мнения, духовного порядка. Позади средних веков лежит эпоха, в которой, как и в новое время, мы находим властелина, хотя бы только и на ограниченной части мира. Это Рим, великий правитель, который установил порядок в Средиземноморье и в ближних к нему землях.
Сейчас, после войны, слышатся речи о том, что Европа больше не правит миром. Чувствуем ли мы все значение этого диагноза? Он возвещает нам грядущую смену власти. Кто же ее возьмет? Кто будет наследником Европы в господстве над миром? Верно ли вообще, что кто-то явится? А если никого не найдется, что тогда?
2.
Поистине в мире каждый момент, тем самым сейчас, происходит бесконечно много событий. Всякая попытка передать в словах все то, что сейчас действительно происходит, сама по себе смешна. Нам остается одно — построить самим, по нашему разумению конструкцию действительности, предположить, что она отвечает истине, и пользоваться ею, как схемой, сеткой, системой понятий, которая дает нам хоть приблизительное подобие действительности. Это обычный научный метод, больше того — только так пользуются разумом. Когда мы видим нашего друга Петра на садовой дорожке и говорим: «Это Петр» — мы сознательно, иронически делаем ошибку. Ибо для нас Петр — это условный выбор черт, физических и моральных, манеры и поведение — то, что называется «характер»; на самом же деле друг наш Петр иногда ничуть не схож с «нашим другом Петром».
Каждое понятие, самое простое и самое научное, всегда как бы смеется над самим собой, охвачено зубцами иронии, словно бриллиант в золотой оправе. Оно серьезно говорит: «Это — А, вот это Б». Но это напускная серьезность, оно сжимает губы, чтобы не расхохотаться, ибо знает отлично, что «это» не А, а «вот это» — не Б. То, что понятие думает про себя, не совпадает с тем, что оно говорит, и в двойственности этой — причина иронии. Думает оно так: «Я знаю, что, строго говоря, это — не А, а то — не Б; но для практических целей я договорилось с самим собой называть их А и Б».
Такая теория познания рассердила бы древнего грека. Грек верил, что в разуме, в понятиях он обретает саму реальность. Мы же полагаем, что разум и понятия — только предметы домашнего обихода, которыми мы пользуемся, чтобы определить свое положение в бесконечной и крайне проблематичной действительности, называемой жизнью. Жизнь — это борьба с миром вещей, чтобы удержаться среди них. «Понятия» — наш стратегический план, чтобы отразить их наступление. Исследуя ядро любого понятия, мы обнаружим, что оно ровно ничего не
