В нем мелькают и проносятся бесконечные миры. Это — грозный Хронос, поглощающий Вселенную, в нем сталкиваются жизнь и смерть, движение и покой, мрак и свет, его огненные глаза пылают, из чудовищных зевов торчат исполинские клыки Времени, на которых повисли те, кому суждено погибнуть. Арджуна видит, как род человеческий стремится к палящим устам Вечного…
Кошмарное видение подавляет человека, вызвавшего его; ему кажется, что он будет немедленно испепелен божественным огнем. «Я не могу узнать сторон, — вопит он в ужасе, — не нахожу спасения. Будь милостив, богов Владыка, Обитель мира!»
Это одно из самых величественных и волнующих мест в Гите. Не случайно именно оно пришло на ум Роберту Оппенгеймеру, «отцу атомной бомбы», когда первое термоядерное чудовище потрясло небо и землю. Устрашающие слова гремят над смертным:
Я, Время, продвигаясь, миры разрушаю,
Для их погибели здесь возрастая.
И без тебя погибнут все воины, стоящие друг против друга
В обеих ратях…
Рази не колеблясь!
Но Арджуна уже больше не может вынести этих слов и этого зрелища, как Фауст, призвавший дух земли, но потом сам ужаснувшийся его виду. Он умоляет Кришну принять прежний облик. И тысячерукий огненноглазый колосс исчезает, а перед Арджуной — опять его друг и наставник Кришна…
Великолепная в художественном отношении сцена «преображения» тем не менее наглядно показывает, насколько индийская мысль была бессильна освободиться от демонолатрии, от мании чудовищных образов, навеянных туземной культурой. Ничего, кроме страха, не испытывает Арджуна в момент преображения. Древний голос язычеств звучит в одиннадцатой песне, страх перед неумолимой Судьбой, отчаяние перед всепожирающим Временем. О, во сколько раз более был прав Моисей, запретивший изображать божество, чем тот, кто, попытавшись описать его сверхчеловеческую природу, измыслил фантом с бесчисленными руками и ногами, бесформенный, с окровавленными пастями, терзающими обреченные жертвы. Нет, это не Бог! Это — темная, разрушительная, демоническая сила, вызванная заклятием из бездны. Но, к счастью, в Гите это видение возникает лишь на миг, и вот снова — Бог является «в кротком своем виде» и утешает человека.
Арджуна продолжает спрашивать, ибо главная цель его — практическая: он хочет разрешить свои жизненные сомнения. «Достоверно скажи мне то, что я достигну спасения», — просит он Кришну.
И Кришна вновь и вновь повторяет главный тезис брахманизма: познание Высшего есть путь к спасению, оно и есть само спасение. Тот, кто обретает Атмана, освобождается от уз морали. Даже совершив убийство, он к нему непричастен. Он выше всего земного и всех временных целей. Он свободен и от культа. Мудрость есть высший культ. Нет ничего, что привязывало бы его к этому миру.
Арджуна должен идти в бой, но духовно парит высоко «над схваткой». Если он будет взирать на поле боя глазами Непреходящего, его не смутит ничто.
Горе тем, кто в этой жизни погрязал в страстях и низостях. Они будут ввергнуты неумолимой Кармой в новую жизнь. Но познавшего Атмана не захватит больше тягостный поток сансары, он не будет перевоплощаться.
Высшего покоя достигает лишь саньясин, т. е. совершенный.
В чем же тогда отличие кришнаизма от брахманизма? Оно заключается в том, что, согласно Кришне, не только мистическая отрешенность ведет к совершенству, но и бхакти — любовь, благоговение, вера.
Всякий, кто с доверчивым сердцем
Прибегает к Богу, не погибнет, кем бы он ни был.
Ищущие у Меня крова,
Хотя бы они были дурного лона:
Женщины, вайшьи, даже шудры,
Идут путем высочайшим.
Вот поистине голос Божий! Любовь человека не тщетна, молитва его не бессмысленна, упование его не ложно. Бхакти подобна нежному растению, которое тянется к солнцу, и с вышины ему навстречу несутся солнечные лучи. Для Неба уже как бы не существует земных различий и условностей. Члены разных каст, мужчины и женщины, все призываются в чертог высшей Любви. Здесь не только предвосхищение слов Псалмопевца: «Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит», но и предварение слов Христа о солнце, которое светит на праведных и неправедных.
Кришна говорит:
Я — начало Вселенной, Все от Меня происходит;
Озаренные, это постигнув,
Меня почитают любовью.
Обо Мне размышляя,
Мне всю жизнь предоставив,
Они научают друг друга,
Радуются и ублажаются всегда,
Ведя обо Мне беседу.
Их, преклоняющихся в силу любви,
Постоянно преданных,
Я приобщаю мудрости,
Через нее они Меня постигают.
Из состраданья пребывая в их собственной сути,
Сияющим светильником мудрости
Я рассеиваю в них мрак, рожденный незнанием [18: #n9_18].
Гита указывает, что к проникновению в духовные сферы ведет не заносчивое умствование софиста, а сердце, полное благоговения. Человек может заблуждаться в теориях, может чтить низших ложных богов, но даже и в этом случае искренняя и глубокая вера никогда не бывает посрамлена. Мудрый человек, который из трех свойств природы более всего проникся саттвой — гармонией, чтит Бхагавана — Господа неба и земли. Люди, обуреваемые страстями, более склонны к почитанию многих богов. Эти боги так же страстны и охвачены раджасом, как и люди. И все же Господь не остается равнодушным к этим заблудшим.
Какие бы образы с верой ни почитал поклонник,
Его нерушимую веру Я ему посылаю.
Он ищет образа милости, укрепясь этой верой,
От него получает желанные блага,
Хотя они Мной даются [19: #n9_19].
Таково великое снисхождение Бога к человеческим невежеству и слабости.
Однако напрасно стали бы мы приписывать Гите то уравнение всех религий, к которому склонялись многие мыслители Индии в позднейшее время. Эта слишком большая широта и расплывчатость, не видящая различий в религиозных верованиях, развивалась на двух основах, из двух источников. С одной стороны, это был политеизм, не знающий границ и меры, готовый служить всем богам. С другой же — поверхностный индифферентизм, занесенный в Индию из Европы. Народная индийская религиозность плюс рационализм, толстовство, оккультизм дали современную «панрелигию», которую проповедуют последователи Рамакришны в наши дни [20: #n9_20].
Подобная точка зрения чужда Гите. Хотя она и говорит о великой силе веры и благочестия представителей любой религии, она старается провести между ними грани, указывая, что существуют религии высшие и низшие, порожденные той или иной степенью духовного развития человека. Высшей религией она провозглашает веру в Единого Истинного, высшим мерилом этики — бхакти, преданность Ему, упование на Него, служение Ему.
Но как понимает Гита это служение?
В то время как Упанишады считали всякое земное дело, в сущности, ненужным и бесполезным. Гита призывает к действию. Человек должен быть активным, ибо и Сам Бхагаван, Господь, Сам Ишвара, Творец, действует. «Не совершай Я дел, эти миры исчезли бы» [21: #n9_21], — говорит Кришна. У человека всегда перед глазами его повседневные обязанности, порожденные жизнью. Он должен понимать свой долг сообразно требованиям обстановки и времени. «Необходимое дело совершай, лучше бездействия дело» [22: #n9_22].
Но, совершая свои дела, человек, как и Божество, должен стоять выше страстной привязанности к ним. Подобно тому, как Бог творит бескорыстно, должен и он трудиться, не думая о последствиях своего труда. «Действия совершать, привязанность к ним оставив» [23: #n9_23]. Это отрешение от заинтересованности придает каждому акту человека характер богослужения. Не всякий может идти по пути высших созерцаний, какой указывают Упанишады, не каждый может следовать Санхье, т. е. философии, не всякий может активно служить Богу, но если человек лишь просто освободит себя от корысти, он тем самым уже предаст себя в лоно Непреходящего.
Какой же, согласно Гите, из всего этого следует вывод? Кришна не только не одобряет скорби Арджуны по поводу убийства сородичей, а призывает его смело идти в битву. Уродливая, непостижимая логика! Здесь, как и в сцене «преображения» Кришны, вновь обнаруживается языческая непросветленность сознания.
Возвышенно учение Гиты о вере спасающей, о личном любящем Боге, благороден призыв ее к действию и бескорыстию, трогательной теплотой дышат ее строки, когда она касается этих предметов, строки, иногда называемые «индийским евангелием». Но все это не должно заслонить того факта, что это лишь отдельные огоньки в мраке языческой ночи. И нигде эта тьма не предстает с такой силой, как в самой Гите!
Можно было бы предположить, что религия Кришны сумеет одолеть марево магизма и подняться к пониманию высшей духовной свободы. Но этого нет.
Напрасно Арджуна пытался бы противопоставить свою волю року! Он никуда не убежит от когтей кармического закона причин и следствий. Если ты, предаваясь своеволью, думаешь:
Не буду сражаться,
Тщетно твое решенье.
Ты повлечешься своей природой,
Связанный своей кармой,
Рожденной собственной природой.
Ты исполнишь помимо воли
То, что по своему заблужденью
Не хочешь делать [24: #n9_24].
Явившаяся как реакция на брахманизм религия Гиты в конечном счете к нему же и возвращается. Рядом с образом высшего благого Бога мы видим в ней вновь Сверхсущее Начало, которое извечно вращает мир, как на гончарном круге [25: #n9_25]. В бесцельной космической Игре, в круговороте. Вселенная то рождается из Молчания, то вновь исчезает в нем. Непреходящий ввергает излившийся из него мир в колесо Кармы, и горе тому, кто восстанет против божественного кружения. И это прославление вечного колеса не оставляет камня на камне от учения о деятельности. Ради чего и для чего совершается это кружение? Нет конца, смысла и цели у бытия. Ничего изменить невозможно. Надо всем тяготеет непреклонная десница Кармы. Свобода уничтожена. Иди, Арджуна, и убивай братьев! Все равно нельзя убить вечность…
Гита не просто видит в человеке сына своей среды и эпохи, она требует, чтобы он был таковым. Кшатрий должен сражаться, шудра должен оставаться отверженным низшим существом. Долг человека — это не борьба со злом во имя правды, а слепое повиновение традиционной этике. Лучше плохо исполнять свою дхарму, чем хорошо чужую. Разделения людей извечны, они коренятся в самом порядке вещей.
Что же дальше? Не вернуться ли к брахманийскому ритуализму, не уверовать ли вновь в необходимость магических церемоний? Автор Бхагавад-Гиты так и поступает. В последней ее песне Кришна говорит: «Жертвы, дары и подвиги не следует оставлять, исполнять их должно» [26: #n9_26]. Старое еще раз торжествует над новым.
Итак, учение Гиты не послужило началом духовному перевороту в Индии. Пусть и сейчас мы восхищаемся многими ее строками, не следует переоценивать ее положительной роли в религиозной истории. Люди немудрящей и простосердечной веры не пришли через Кришну к единобожию. Кришна стал одним из многих богов, к которым обращались в различных житейских нуждах. О его похождениях рассказывали довольно игривые и наивные сказки. А мифология, как и прежде, продолжала громоздить монстров и наполнять храмы безобразными кумирами. Так постепенно складывался индуизм — эклектическая религия современной Индии, в которой безнадежно перемешаны идеи великих мистиков и поэтов с извращенным народным суеверием.
ПРИМЕЧАНИЯ
Глава седьмая.
ПРОВОЗВЕСТИЕ КРИШНЫ. БХАГАВАД-ГИТА
1. С. Радхакришнан считает, что «есть много свидетельств в пользу историчности Кришны» (S. Radhakrishnan, The Bhagavad-gita, 1948, р. 28). При этом он ссылается на Чхандогью, Махабхарату, Панини Сутры. П. Матаи указывает на существование трех Кришн: один был мудрецом (кшатрием, сыном Деваки и Васудевы), другой — героем мифов, третий — воплощением Божества в Бхагавад-Гите. (См.: Р. S. Mathai. A Christian Approach to Bhagavad-gita, Calcutta, 1956, p. 24). О времени жизни исторического Кришны см.: D.
