природы, так что каждое чудо заключало бы в себе собственно два акта — один, через который закон природы отменяется, и другой, через который он опять приводится в действие. Это еще яснее будет в применении к приведенному выше примеру. Само понятие закона природы указывает на то, что известное действие при данных условиях совершается всегда и без исключения.
Но что же делает человек, когда он останавливает катящийся шар или превращает поле в ниву? Изменяет ли он, или отменяет заковы природы? Отнюдь нет, он изменяет только условия, при которых они действуют, и потому из этих же самых законов выходит нечто другое, чем совершилось бы, если бы не вмешивался человек. Но он может вмешиваться, потому что он выше природы, потому что он есть духовное существо, имеет свободную волю. A в таком случае было бы против всякой логики отрицать эту возможность для Бога.
Можно ли считать природу закрытой для свободных действий Творца, именно который и призвал ее к бытию? «Что это был бы за Создатель мира,» справедливо восклицает Бейшлаг, «если бы Он сам навсегда запер от Себя двери своего оконченного дома, и, пребывая вне его, оставил бы в нем полноправно распоряжаться призванных Им к бытию разумных духов?» В виду невозможности удержаться на почве полного отрицания чудес, новейший рационализм, пожалуй, даже не прочь (хотя и условно) признать их возможность; но тем решительнее он отрицает их целесообразность. По его воззрению, для Бога в действительности было бы недостойно прибегать к чудесам. Неужели Его творение, спрашивают, так несовершенно, что для поддержания его в ходу то и дело нужно вмешиваться в его движение? Или и Сам Творец неужели настолько изменчив, что Им же Самим данным законам не дает спокойно совершать свое действие и делает постоянные изменения то с той, то с другой стороны? Ни то, ни другое возражение не выдерживает ни малейшей критики.
Чудеса только и могут быть мыслимы как находящиеся в полном согласии с высшей целью, чем именно они и отличаются от ложных чудес, часто представляющих собой пеструю игру необузданного воображения (сравни, напр., евангельские чудеса с теми, которыми переполнены апокрифы, и эта особенность истинного чуда выступит самым поразительным образом). В самом деле, есть ли у человечества особое назначение, известная цель, к которой оно стремится в своем развитии, или все это развитие бесцельно, следовательно, в сущности и нет никакого развития, нет никакой истории, а есть только бесцельная игра случайностей, из которой ничего не выходит и выйти не может? Кто примыкает к последнему воззрению, особенно рельефно высказанному Штраусом, тому остается только безнадежно ожидать разложения нашей планеты, во время которого все, что когда-либо достигнуто и выработано на земле, погибнет без следа, не оставив о себе никаких воспоминаний, и для него чудо, конечно, не имеет смысла. Но кто признает, что человечество имеет поставленную для него Богом цель, тот не может считать неразумной и той мысли, что Бог воспитывает человечество для этой именно цели и что Он для содействия этому развитию в случае надобности оказывает на него Свое влияние и дает ему должное направление. «Только односторонняя привычка в рассмотрении явлений природы,» прекрасно говорит Лотце, который был столь же философ, как и естествознатель, «может идею раз навсегда установленного миропорядка, при неизменных условиях которого был бы возможен только один самозаконченный в себе круговорот явлений, предпочитать понятию всемирной истории, в отдельных моментах которой Бог действует не всегда однообразно, но для поддержания мира Своим свободно разумным действием создает нечто новое, дотоле не существовавшее.»
Вот в этом именно пункте и расходятся между собой христианство и натуралистический рационализм. Для него природа есть нечто само по себе неизменное; бытие, совершающееся только по своим собственным законам. Кто признает только порядок природы, в котором все явления совершаются в ограниченном круговороте и по раз навсегда установленным законам, — из мирового тумана вырабатываются солнце и планеты чтобы, посуществовав известное время, затем бесследно исчезнуть в необъятном пространстве и дать лишь материал для новых образований — для того именно всякое вмешательство Бога, всякое чудо должно казаться бесцельным и неразумным. Но для кого природа есть богоустановленная основа для жизни духа, кто признает всемирную историю, которая совершается на почве природы, для кого история человеческого рода не есть бесцельное накопление случайностей, а направляющееся к определенной цели развитие, тот признает и чудо, как разумное и целесообразное содействие этому развитию. A если к этому еще прибавить и сознание того, что самое развитие человечества идет не нормально, затемнено и искажено грехом и злом, то признание чуда положительно становится необходимым.
Разве в самом деле окружающий мир настолько совершенен, что уже нисколько не нуждается в мудро управляющей руке?
Увы, не только теория, но и вековой опыт говорит совершенно иное. Уже за тысячи лет тому назад слепой певец Эллады Гомер оплакивал бедственность земной жизни, говоря, что «из всего, имеющего дыхание и жизнь, нет еще существа на земле злосчастнее человека.» Рядом с этим свидетельством древности можно привести еще свидетельство такого «счастливца» в обычном смысле этого слова, каким был и признавался всеми Гете. К концу своей жизни этот «счастливец» говорил: «если перебрать всю мою жизнь и сосчитать все те дни, в которые я наслаждался чистым, неомраченным счастьем, то едва ли выйдет больше одного месяца.» Можно ли в виду таких заявлений, в виду всей нужды, бедственности, скорби, болезней и смерти, удручающих нашу земную жизнь, можно ли сказать, что этот мир совершенен? В угоду теории — пожалуй, — ведь чего только человек не в состоянии наговорить в пользу излюбленной теории! Но ясный и непровержимый опыт говорит: нет! A если действительный мир, таким образом, несовершенен, а Бог, конечно, не мог сотворить его несовершенным, то, очевидно, он сделался таковым. Каким же образом? Тут мы переходим к решительному вопросу, и притом вопросу, который уже больше относится к совести, чем к разуму. Существует ли грех, или это есть лишь детское представление, с которым нам, высокопросвещенным сынам XIX века, давно пора разделаться? Священное Писание признает грех как факт, и наша совесть, хотим ли мы этого, или нет, тоже утверждает существование его за несомненное. Следовательно, в жизни этого мира уже произошло известное нарушение, в его развитие проникла порча и явился тормоз; а в таком случае, если он, не смотря на это, должен достигнуть цели совершенства, назначенного ему Богом, то он, очевидно, нуждается в содействии Бога, иначе говоря — в чуде восстановления и избавления. Сущность христианства и состоит в признании того, что это чудо уже совершилось, когда Сын Божий сделался человеком и искупил нас. Все другие чудеса, о которых повествуют евангелисты, нужно рассматривать только в связи с этим именно чудом. Ветхозаветные чудеса суть только предвестия и намеки на это чудо, и все отдельные чудеса Самого Христа были только отдельными актами в совершении этого великого чуда. Кто пришел победить грех, а вместе с ним подавить и всякое зло, равно как болезни и смерть как следствия греха, Тот, конечно, в состоянии исцелять больных и воскрешать мертвых; Кто пришел восстановить нарушенное развитие в жизни природы и духа, Тот, конечно, имеет власть над природой и над духом, утишает бурю и изгоняет бесов.
A в таком случае — можно ли смотреть на эти чудесные действия как на нарушение законов бытия? Может ли кто-нибудь считать нарушением жизни тот факт, что врач, приложив к больному организму известные ему средства, делает его опять здоровым? Еще менее смысла в той мысли, которая полагает, что такое вмешательство в движение этого мира, с целью его избавления от зла и восстановления в норму развития было бы недостойно Бога. Отсюда само собой становится ясным, как неоснователен тот взгляд, по которому чудо рассматривается как произвол со стороны Бога. Да и вообще нужно сказать, что те далеко отступают от истинного библейского понятия о чуде и сами себе составляют искаженное представление о нем, которые смотрят на него, как на произвольное вмешательство Бога в ход природы или своенравную игру всемогуществом — без всякой другой цели, кроме намерения показать это всемогущество. Конечно, чудеса служат вместе с тем и проявлением всемогущества Бога живого, царствующего над миром, и цель их, между прочим, заключается в том, чтобы ясно показать человеку, что существует живой Бог, который и творит чудеса (Псал. 76:15[535 — Ты — Бог, творящий чудеса; Ты явил могущество Свое среди народов;]). Но в высшем смысле они только суть доказательства Его любви, чудеса сострадающей, избавляющей и спасающей любви, которая не дает миру, подвергшемуся греху, погибнуть в нем, но хочет вновь направить его с ложного пути развития на истинный, чтобы привести его к предназначенной ему цели бытия. Таким образом, чудеса составляют полнейшую противоположность всякому произволу и в высшей степени целесобразны.
Рассматривая, таким образом, чудеса в свете божественного плана спасения человечества, как Божьи дела, совершаемые для нашего спасения, мы тем самым вступаем на почву величайшего из чудес. Чудо избавления и до сих пор совершается над нами, проявляясь в таинственных влияниях незримо, а иногда и очевидно действующей на нас благодати Божией. Подавленные житейской суетой, мы часто не замечаем их; а между тем вся наша жизнь окружена чудесами, и стоит только вникнуть как в ход нашей внешней жизни, так и особенно в состояния нашего духа, чтобы понять, что действительно вся наша жизнь есть сцепление чудес, приводящих нас к предназначенной нам цели часто не только неожиданно для нас самих, но нередко и против нас самих. И благо тому, кто, сбрасывая с себя иго житейской суеты, так часто отуманивающей нам духовные очи, достигает такой духовной проницательности, что в состоянии становится различать и улавливать таинственные действия благодати. Перед ним с полной ясностью открывается путь, ведущий к предназначенной нам цели совершенства, и он не только сам может твердо идти по этому пути, но и направлять других по нему, и для него уже не может существовать и самого вопроса о том, возможны ли и существуют ли чудеса: это для него столь же излишний вопрос, как вопрос о том, возможны ли и существуют ли волны на океане. Но такая духовная прозорливость не есть исключительная особенность каких-нибудь особенно одаренных личностей; она возможна и достижима и для всех нас, и к ней-то мы и должны стремиться в своем духовном развитии.
Библиографический указатель слов, бесед и поучений на 7-ю Неделю по Троице
Димитрия, архиеп. Херсонского. Полное собрание поучений, т. II.
Арсения, митроп. Киевского. Сочинения
