к нему с вопросом, не разъяснит ли он ей причины странного исчезновения тела ее Учителя.
“Мария!” — раздался вдруг тот знакомый ей, властный голос, который увлекал сердца тысяч людей. Изумленная женщина быстро вперяет свой отуманенный взор, и из груди ея вырвался восторженно-радостный крик: “мой Господь и Учитель!” Это было первое явление Христа по воскресении, и обрадованная Мария, получив наставление от Heгo, побежала в город и возвестила недоумевавшим ученикам, что воистину Христос воскрес![252 — Евангелие в неделю жен мироносиц за литургией Mapк. 15:43–16:8. О явлении Марии Магдалине у Иоанна 20:11–18.]
Вот в каких чертах евангелисты излагают историю первых известий о воскресении Иисуса Христа. Все здесь просто и дышит искренностью, которая воспринимается, так сказать, естественным чувством правды. Но рационализм, в болезненном сомнении и отрицании помрачив в себе это чувство, постарался на основании этой именно глубоко искренней исторической сцены построить свою наиболее излюбленную теорию, которая думает объяснить все это простой иллюзией, простым видением или призраком, созданным будто бы расстроенным воображением женщин! Такова именно визионерная теория, главным представителем которой выступил Ренан, a отчасти — в видоизмененной форме — и Штраус в его позднейшей “Новой жизни Иисуса.”
Чтобы придать правдоподобность своей теории, Ренан разукрасил ее всеми блестками и красками своей богатой фантазии, наговорил много красивых фраз в роде той, что “герои не умирают (в воображении своих поклонников) и что в решительные моменты истории “случайное дуновение ветерка, неожиданный скрип раскрытого окна или, внезапный шорох могут на целые века устанавливать верование народов.”[253 — Les Apоtгes, 3, 4, 22.] Минуя эти красоты стилистики, мы обратим внимание на сущность теории и посмотрим, в состоянии ли она разрешить великую проблему.
И тут сразу бросается в глаза ее основной и существенный недостаток — именно искусственное построение психологической гипотезы на совершенно необоснованной почве. Вся история воскресения Христа и Его явлений есть де продукт субъективной настроенности учеников, которые не могли примириться с мыслью, чтобы их великий Учитель, общепризнанный при входе в Иерусалим Царь-Мессия и Сын Давидов, так бесславно и бесследно погиб на позорном древе; поэтому де они находились в страшно-напряженном ожидании Его воскресения, a при таком настроении достаточно было одного пустого слова, что Христос воскрес, чтобы это слово принято было всеми на веру, восторженность которой и создавала всевозможные видения и иллюзии. Но в том-то и дело, что, по историческому свидетельству евангелистов, ученики находились совсем в ином настроении. Их восторженная вера в невозможность смерти для их Учителя есть лишь измышление теоретиков, не справляющихся с действительными фактами. На самом деле ученики после крестной смерти Христа были в таком угнетенном, можно сказать — отчаянном состоянии духа, что субъективные видения были как раз наименее возможной для них вещью. И это состояние настолько овладело ими, что они перестали и думать о возможности воскресения, a когда разнеслась весть об этом, то, как единогласно свидетельствуют все евангелисты, решительно отказывались верить ей. Евангелист Матфей прямо говорит, что при явлении Христа одиннадцати ученикам в Галилее “некоторые усумнились” (Матф. 28:17[254 — и, увидев Его, поклонились Ему, а иные усомнились.]). Марк рассказывает, что когда ученики услышали от Марии Магдалины весть, что Учитель их жив и она сама видела Его, то они “не поверили” (Марк. 16:11[255 — но они, услышав, что Он жив и она видела Его, — не поверили.]). Святой апостол Лука говорит, что рассказы жен мироносиц о бывшем им видении у гроба и о воскресении Христа “показались им пустыми словами” (Лук. 24:11[256 — И показались им слова их пустыми, и не поверили им.]). Наконец, Иоанн дает доказательство того, в каком недоверчивом настроении находились в это время ученики, на примере апостола Фомы, который решительно отказался поверить даже свидетельству всего круга своих собратьев-апостолов, заявив, что он тогда только поверит, когда сам осязательно удостоверится в этом (Иоан. 20:24–29[257 — Фома же, один из двенадцати, называемый Близнец, не был тут с ними, когда приходил Иисус. Другие ученики сказали ему: мы видели Господа. Но он сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю. После восьми дней опять были в доме ученики Его, и Фома с ними. Пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие.])
Сами жены мироносицы отправились к месту погребения вовсе не с надеждой на воскресение: они шли к своему Учителю как к мертвецу и хотели помазать благовониями Его тело, чтобы тем самым достойно закончить Его погребение. Затем и при явлениях Христа ученикам, последние отнюдь не сразу и всецело признавали в Нем своего Учителя: они относились к этим явлениям недоверчиво, полускептически, со страхом, и только уже, при невозможности сомневаться в очевидности явления живого Христа, их недоумения уступали место самой восторженной вере. По теории Ренана — восторженная вера создавала видения; a в действительности было как раз наоборот: вера являлась только уже после видений, когда сомнения рассеивались перед осязательной действительностью. Во время некоторых явлений ученики настолько сомневались в их объективности, что склонны были видеть в них — дух или призрак, т. е. стояли сначала на той самой точке зрения, которую выдвигает теория Ренана, и если они затем оставили эту точку зрения, то значит у них были вполне достаточные основания для того, и во всяком случае они далеко не были теми полоумно-восторженными людьми, которые только и ожидали какого-нибудь слуха, чтобы ухватиться за него и на нем укрепить свою восторженную веру в воскресение. Очевидно, теория исходит из ложного исторического предположения, строит ложную психологическую гипотезу и делает из нее ложный вывод.
Но затем эта теория оставляет без объяснения наиболее характеристическую сторону в этой вере — именно ее замечательную и совершенно беспримерную форму. Самая идея этой веры безусловно единственная в своем роде, и в истории мысли и верований нет ничего ей подобного. Многие общества людей оказывались в таком же положении, в каком находились и апостолы, и в среде их создавались любопытные мифы; но все эти мифы имеют однообразный характер и воплощают в себе идеи, радикально непохожие на ту, что воплощена в истории воскресения Христова.
Омар, выскакивая с саблей в руке из палатки, где лежал труп Магомета, заявил, что он снесет голову всякому, кто осмелится сказать, что “пророк умер.” Рим жил в тревожном ожидании, что страшный Нерон опять возвратится в столицу — чтобы производить свои кровавые расправы. Средневековая Германия верила, что император Фридрих Барбаросса уснул в одной горной пещере, где со временем проснется и вновь явится для восстановления славы империи и дома Гогенштауфенов. Англосаксы верили, что их доблестный Артур не умер, a просто отправился на покой на свой родной остров Авилион, откуда с наступлением более счастливых времен явится вновь, опять раскинет свой круглый стол и устроит свой рыцарский двор.
Все эти верования основываются на одних и тех же идеях, — в каждом из них смерть отрицается, и эти великие люди возвратятся опять к месту своей деятельности потому, что они не умерли, a просто уснули долговечным сном. Даже сами иудеи смотрели не иначе, и если они знали, что Енох и Илия избегли общей участи смертных людей, то только потому, что были живыми взяты на небо.
Совершенно иная идея лежит в основе веры в воскресение Христа. Он умер: Его смерть реальна и безусловна; Он погребен, положен во гроб и завален камнем, как обыкновенный мертвец, и Его возвращения никто уже не ожидал из учеников. И если Он воскрес, то вырвался из самых объятий смерти, вышел из гроба, и свидетелями этого были те самые ученики, которые так хорошо знали Его, что уже не могли ошибиться в Его тождестве. В других случаях исключение из общего закона, обрекающего людей на смерть и тление, есть скорее кажущееся, чем действительное; но здесь оно прямое и безусловное. Там смерть избегается, здесь она торжествует решительно; там надежда на возвращение основывается на продолжающейся жизни, здесь вера в жизнь восстает, так сказать, из самого гроба. Как же объяснить теперь эту поразительную особенность? Ренан не только не объяснил этой особенности идеи воскресения, но она даже и в голову не приходила ему; a в таком случае он, очевидно, даже не понял хорошенько и той проблемы, которую взялся разрешить при помощи своей теории.
Несообразности и очевидная фальшь теории Ренана были так ясны, что даже Штраус не мог принять ее в этой форме и, если и сам продолжал держаться объяснения веры в воскресение при помощи предполагаемого смешения субъективных видений с объективными явлениями, однако обставлял свое представление более научными и рациональными доводами. Но так как в общем и его теория сводится к тому же, как и теория Ренана, то другие писатели, как например, Кейм, нашли невозможным долее держаться этой несостоятельной теории, и последний построил свою особую теорию, в которой на место субъективных видений выдвигаются видения объективные.[258 — См. его сочинение “Jesu von Nazara” IIΙ, стр. 665.] По этой теории, ученики действительно видели Христа, но не как воскресшего телесно, a как явившегося им духовно — с целью убедить их, что Он жив, победил смерть и оправдал чаяния истинных израильтян. Эта теория, очевидно, хочет избегнуть затруднений, с которыми встретилась ренановская теория субъективных видений. Но в действительности она и сама впадает в такие противоречия с историческими свидетельствами, что решительно теряет всякое научное значение. Прежде всего она выходит уже за пределы чистого натурализма, так как признает существование объективных сверхъестественных (следовательно, чудесных) явлений. Но вместе с тем без нужды выдвигает это самоизмышленное чудо, чтобы поставить его на место чуда исторического, о котором свидетельствуют очевидцы самого события. Затем, против нее говорит вся история воскресения и явлений воскресшего Христа, Который при всяком случае удостоверял, что Он не дух только, потому что “дух плоти и костей не имеет” (Лук.24:39), a тот самый их Учитель, Который столько времени жил и действовал между ними, в доказательство чего даже вкушал пищу, показывал раны и предлагал их для осязания. Все это прямо противоречит полурационалистической теории Кейма, представившего в ней поразительный образчик
