воздвигли себе свой особый храм на горе Гаризим, где он и стоял в течение двух веков, пока не был разрушен Иоанном Гирканом, который вместе с тем разрушил и саму Самарию, что, конечно, еще более распалило взаимную вражду между двумя народами.
Из религиозного соперничества с иудеями, самаряне все священнейшия предания стали связывать со своей горой, за которой признавали больше религиозной святости, чем за Сионом, так как на их именно горе, пo их самомнящему преданию, был-де рай земной, на ней брали свое начало все реки земные, Адам сотворен был из её праха, на ней остановился Ноев ковчег, на ней Авраам готов был принести в жертву своего сына Исаака. Иаков молился на ней в ту ночь, когда видел чудесную лестницу, Иисус Навин построил на ней первый в обетованной земле жертвенник Богу и на ней именно Моисей зарыл двенадцать каменных плит, на которых был написан весь закон. К горе Гаризим каждый самарянин обращался лицом в молитве, и все они веровали, что на ней именно должен был впервые явиться Христос Мессия.
Строго держась Моисеева закона, они укоряли иудеев за принятие других священных книг, кроме Пятикнижия, преданы были Ироду, которого ненавидели иудеи, и оставались верными римлянам, которые в свою очередь давали им некоторые льготы. Самим иудеям они причиняли всевозможные неприятности, нападали на их паломников, зажигали ложные огни, чтобы производить путаницу в их определении новомесячий, и для осквернения их храма однажды тайно набросали в него костей от покойников.
С своей стороны и иудеи относились к самарянам с безграничной ненавистью, считая их народом нечистым и проклятым. Само имя их считалось позорным и на всякого самарянина они смотрели как на одержимого бесом. Каждый чистый иудей считал для себя осквернением есть ту пищу, которой коснулся самарянин, так как-де это значило бы все равно, что есть свинину. Самарян не принимали в число прозелитов и за ними не признавалось права на участие в воскресении мертвых. Иудей мог иногда дружит даже с язычником, но никогда с самарянином, и все сделки с последним считались недействительными. В иудейских судах не принималось свидетельство самарян, a принять кого-нибудь из них к себе в дом значило прямо навлечь на себя Божье проклятие. Одним словом — все, что только могла придумать национальная вражда, все это было внесено во взаимные отношения между иудеями и самарянами, и ученые книжники серьезно обсуждали вопрос, можно ли было есть плоды, растущие на почве Самарии, и яйцо, снесенное самарянской курицей, и последний вопрос глубокомысленно решали в том смысле, что сырое еще можно, a варёного отнюдь нельзя.
До таких-то нелепостей может доводить национальная вражда, когда она не находит себе ограничения в высшем сознании братства людей пред Богом! И Христос пришел изобличить это тяжкое заблуждение, чтобы навсегда показать, что не все те преимущества, которые, в самомнении один народ может приписывать себе предпочтительно перед другими, составляют его действительное достоинство перед Богом, и во всяком случае для народов лучше жить во взаимном мире в качестве детей одного и того же Отца Небесного, чем делится на враждебные группы из-за призрачных преимуществ и мелочного самолюбия. Поэтому, Христос пошел в Галилею не окружным путем, a прямо через Самарию, где и нашел случай сделать одно из величайших откровений о Своем Божестве.
Был полдень, когда Христос со Своими учениками приближался к селению Сихарь (нов. Асхар), пригороду Сихема, новейшего Наблуса, приютившегося в узкой долине, разделяющей исторически знаменитые горы Гевал и Гаризим. Полуденное солнце томило своим зноем, и путь по неровной дороге был крайне утомителен, так что в это время всякий путник невольно искал места для отдохновения, причем взор его невольно останавливался на знаменитом колодце Иакова, находившемся у восточной подошвы Гаризима. Вокруг его теперь разбросаны глыбы камней и колонн, развалины старой церкви, стоявшей тут ещё в V веке по Рождестве Христове, но затем давно уже погибшей от проносившихся над этой областью исторических бурь. Еще несколько лет тому назад над колодцем можно было видеть остатки навеса, какие обыкновенно строятся у колодцев на востоке, чтобы дать место и кров для утомленного зноем путника. Хотя в книге Бытия и не говорится, чтобы Иаков рыл для себя особый колодезь, но древнее предание, вероятно, не без причины ему именно приписывало вырытие сихарского колодца, который, при своей необычайной глубине, доходившей по всей вероятности до 15 сажен, в течение веков служил памятником тяжелого подвига великого патриарха. К этому-то знаменитому колодцу и направился Христос. Ученики Его, озабоченные желанием произвести закупку необходимых припасов провизии, отправились прямо в город, a Сам Спаситель остался один у колодца.
И вот, когда Он сидел там, погруженный в Свои божественные думы, находившие себе богатейший материал в окружающих видах, из которых с каждым связывались дорогие для всякого истинного израильтянина воспоминания о прошлом, к колодцу пришла одна женщина самарянка — почерпнуть воды. На востоке женщины ходят за водой обыкновенно пo вечерам и притом целыми партиями, из которых составляются близ колодцев разные увеселения. Но эта женщина избегала подобной общественности, потому что была грешница и в обществе других женщин могла встречать себе не радость и развлечение, a только укор и презрение. Поэтому она и избирала для хождения за водой те полуденные часы, когда все другие женщины заняты были работами или отдыхом у своего домашнего очага.
Торопливо зачерпнув при помощи длинной веревки воды, она быть может собиралась поскорее удалиться от колодца, как вдруг томно сидевший у колодца Христос сказал ей: “Дай мне пить!” — “тени-на ли лиштое!” По одежде и языку (самаряне говорили — листое) женщина сразу увидела, что Он иудей и удивленно заметила Ему: “как Ты, будучи иудей, просишь пить у меня самарянки? ибо иудеи с самарянами не сообщаются.” Ей известны были очевидно казуистические тонкости иудейских книжников, которые допускали еще возможность пить воду прямо из самарийских колодцев, но считали осквернением пить ее из рук и сосудов самарян. Но Спасителю важна была не эта вещественная самарянская вода, a другая вода, о которой не имели и понятия велеученые книжники, именно вода духовной жизни, которая утоляет жажду духовную. Он видел, что бедная грешница, со своей доброй восприимчивой душой, страдала от этой жажды более, чем от жажды телесной, и потому-то Он и заговорил с ней, — “носимый херувимами, как поется в церковной песни, заговорил с женой блудницей, землю повесивший на водах и изливающий источники и озера вод, просил пить” y презренной самярянки.
Как пастырь добрый, Он хотел спасти эту заблудшую овцу, и желая направить ее на разумение высшей истины, сказал ей: “если бы ты знала дар Божий, и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы y Heгo, и Он дал бы тебе воду живую.” Этот ответ удивил самарянку своей загадочностью, и она не знала, что это значит. Но эта загадочность вместе с тем и затронула её любопытство, и когда Христос пояснил дальше, что находящаяся в Его распоряжении “вода живая” имеет способность навсегда утолять жажду, то бедная грешница и действительно попросила y Heгo этой таинственной воды, но только для того, чтобы ей “не имет уже жажды и не приходить сюда черпать.”
Но теперь пора уже было яснее показать женщине, с Кем она сподобилась беседовать, и Христос прямо затронул её совесть, когда заговорил о её муже. Бедная грешница растерялась от этого всепроницающего намека, раскрывшего тайну её греховной жизни, и невольно осознала, что беседующий с ней есть пророк, и в это самое время молниеносно озарила её душу мысль, уж не права ли иудейская религия, от которой могут являться такие пророки. Как бы желая замять вопрос о своем муже, она переходит к другому вопросу, из-за которого постоянно шел ожесточенный спор между её народом и соотечественниками Того, с Кем она говорила, — вопрос, который был причиной их непримиримой вражды. Случай свел ее с великим учителем или пророком: нельзя ли было воспользоваться им для улаживания бесконечного спора между иудеями и самарянами о том, что собственно — Иерусалим, или Гаризим должно считать священнейшим местом на земле? Христос кратко разъяснил ей, что преимущество на стороне иудеев, — но не безусловное. “Поверь Мне, сказал Он, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине; ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине.”
Эти слова, сказанные бедной, грешной женщине у колодца, составили целую эпоху в истории духовной жизни человечества. Дотоле мир поделен был на враждебные группы, из которых каждая, считая себя лучше всех других, молилась только своему Богу и только на определенном месте. Отсюда бесконечная вражда и соперничество, которые делили людей на бесчисленное множество враждебных лагерей, готовых постоянно разрушать и убивать тех, кто не принадлежал им и кто молится на какой-нибудь другой горе или в другом городе.
Настало время, когда должна была прекратиться эта братоубийственная вражда и на земле осуществиться то состояние, которое возвещено было небесным хором в великую ночь над спящим Вифлеемом, именно то состояние, когда водворится “на земле мир и благоволение в человеках.” A оно настанет лишь под тем условием, если люди действительно будут поклоняться Богу в духе и истине, не будут смотреть на Heгo со своей низменной точки зрения, по которой Он одних любит, a других ненавидит, a будут взирать на Heгo как на любящего Отца всех людей и народов, к которым Он относится как именно любящий Отец к своим детям. Тогда не нужно будет людям и целым народам поделяться на враждебные религиозные лагеря и связывать свое поклонение с той или другой горой или местом. Бог есть Дух и на всяком месте владычество Его. Его храм есть весь мир, и Его церковь должна обнять все человечество, которое едиными устами и единым сердцем должно прославлять своего общего Отца Небесного. Всю глубину таких возвышенных истин трудно было бы понять даже величайшему из философов древности, воспитавшемуся в атмосфере узкого национализма и религиозной ограниченности, a не то, что бедной, неученой, грешной женщине из Сихаря. Eё не в состоянии обнять и доселе многие из новейших любомудров, которые с чисто иудейским буквализмом усматривают в этих словах отрицание всякой внешности и обрядности в религии, как будто человек, состоящий из души и тела, только и нуждается в области религии в питании своей души туманными духовными истинами без их
