Симон прямо провел гостя к триклинию, за которым уже расположились сановные и чопорные друзья самого Симона, такие же высокомерные фарисеи, как и он сам.[723 — В древнейшие времена у евреев был обычай сидеть за низеньким столом на особых подстилках, но впоследствии, хотя по-видимому уже со времени пророка Амоса (6:4), т. е. за семь веков до Рождества Христова., получил преобладание другой обычай — возлежать за столом. Этот обычай перешел к ним от персов, a затем поддерживался и влиянием греков и римлян, которые также возлежали за столом, как это можно видеть из многочисленных изображений на памятниках древности.]
По обычаю, за Христом Спасителем следовал народ, который и теснился у дверей, даже проникая и внутрь дома, что при простоте восточной жизни было явлением весьма обыкновенным. Симон был доволен, что его дом сделался предметом такого общего внимания. Одно только крайне неприятно было ему: среди народа проникла в его дом одна такая личность, которая самым своим присутствием оскверняла все. Это была известная всему городу блудница — женщина, которая чарами своей красоты и нарядов увлекала в бездну греховности не только неопытную молодежь, но и благопристойных по внешности людей. Присутствие этой личности при данных обстоятельствах было крайне неприятно Симону, так как оно бросало тень на то показное благочестие, которым любили фарисеи хвастаться перед другими.[724 — В талмуде имеется множество свидетельств в пользу того, что при других обстоятельствах присутствие таких личностей в доме даже почтенных раввинов отнюдь не было явлением редким или исключительным…] Ему хотелось бы сейчас же удалить ее, но, по-видимому, что-то препятствовало этому, и он, скрепя сердце, наблюдал за ней, вероятно приняв меры к тому, чтобы она не выдвигалась на особенно видное место.
Как фарисей, весь поглощенный соблюдением внешних обрядов благопристойности, он конечно и на эту женщину смотрел с точки зрения наружного благоприличия. Она была в его глазах сосудом греха, жалкой, презренной тварью, не заслуживавшей ни малейшего сострадания. A между тем в этой женщине была душа, которая жаждала любви и сострадания. И теперь в ее душе происходила страшная трагедия борьбы между добром и злом. Ведь и она когда-то была чистым, невинным существом, которое жило самыми чистыми надеждами и руководилось самыми невинными стремлениями. Эти надежды и стремления омрачились, когда она вступила на путь греховной жизни и падала все ниже и ниже. Есть натуры, которые навсегда погибают в этой бездне греховности и душой и телом, но есть другие, которые, даже осквернив свое тело и валяясь в бездне самых омерзительных пороков, продолжают сохранять искру добра и чистоты в глубочайшем тайнике своего сердца, и эта искра может разгореться в целое пламя, способное сразу очистить не только всю душу, но и тело от привитой ему мерзости осквернения.
К числу таких, именно, натур, по-видимому, принадлежала и эта женщина — причем холодное презрение со стороны людей могло только еще более погружать ее в порочность. При обычном течении жизни она могла беспечно предаваться самому грязному беспутству; но достаточно было ей услышать одно из благодатных изречений Спасителя, с бесконечной любвеобильностью и состраданием призывавшего к Себе всех «труждающихся и обремененных», чтобы все ее существо встрепенулось, искра добра воспламенилась и — совершился полный переворот в ее духовной жизни. Этот переворот и совершился теперь, когда она слышала учение божественного Учителя и видела, с какою любовью Он относился даже к самым отверженным существам в человеческом обществе.
При виде этого безгрешного Богочеловека она почувствовала всю омерзительность своей собственной греховности, и старалась теперь хоть чем-нибудь выразить свое благоговение к Нему. Для нее не существовало никого из этих надутых и гордо-презрительных фарисеев, которые сами, снаружи благоухая притворной святостью, внутри были преисполнены всякой мерзости. Поэтому, не обращая внимания на гневные, молниеносные взоры Симона и других фарисеев, она пробралась к Самому Христу и «начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром.»[725 — Принесенное ею с собою в алавастровом сосуде «миро» было одним из самых любимых и распространенных на востоке благовоний. Оно привозилось из Индии и ценилось очень дорого. С особенным избытком этим благовонием, как можно выводить из Притч. 7:17 и Ис. 3:19, пользовались именно известного класса женщины, и в данном случае оно было куплено очевидно далеко не для того употребления, которое было сделано из него…]
И Христос, как сердцеведец, принял эту жертву истинно сокрушенного сердца. Он не сказал пока еще ни одного ободрительного слова плачущей женщине, но она уже чувствовала, что жертва ее не отвергнута. Между тем фарисей пришел в ужас. Для него теперь стало ясно, что галилейский учитель вовсе не пророк. «Если бы Он был пророк, рассуждал про себя Симон, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница.» Сам Симон после такого осквернения непременно счел бы своим долгом совершить семь омовений в семи водах! Но он находился на ложном пути рассуждения, и в поучение ему, как и всем подобным ему высокомерным самолюбцам, Христос рассказал причту о двух должниках, из которых, вследствие их несостоятельности, одному заимодавец простил 500 динариев, a другому 50. «Скажи же, обратился к Симону божественный Учитель, который из этих должников более возлюбил его?»
Симону и в голову не приходило, чтобы эта притча могла иметь хотя какое-нибудь отношение к грешнице, a еще меньше к нему самому, и потому он, с некоторой важностью и не без примеси раввинского самовозношения, ответил: «думаю, тот, которому более простил.» «Правильно ты рассудил», ответил ему Христос, и затем обратив его внимание на женщину, все еще омывавшую свою греховную жизнь слезами у ног Спасителя, произнес то праведное обличение Симону, которое было для него тем неожиданнее и громоноснее, что оно основывалось на сравнении его бессердечия и черствости с сокрушением и любовью этой грешной, плачущей женщины!
«А потому сказываю тебе, торжественно заключил Христос: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много.» Ее долг был велик, но он прощен теперь, a потому и любовь ее также велика, — неизмеримо больше любви самого Симона, который воображал, что его долг совсем ничтожный, так что, в случае прощения его, не стоило даже и питать особых чувств любви и признательности к заимодавцу!
Можно представить себе, каким радостным трепетом охвачено было сердце бедной женщины, когда она сквозь рыдания слышала всю эту беседу, которая как сладостный голос бесконечно-чистой и нежной любви раздавался над ее склоненной к ногам божественного Учителя головой. Но ее радость перешла в полный и безграничный восторг, когда Господь Христос, обращаясь уже прямо к ней, с бесконечным человеколюбием сказал ей: «прощаются тебе грехи», a затем, чтобы рассеять недоумение фарисеев, еще прибавил: «вера твоя спасла тебя; иди с миром!»
Доселе она погрязала в бездне греха и в душе ее бушевала буря страстей. Она не знала, что такое мир, потому что находилась в постоянной брани и со своей совестью, и с окружающими людьми, и с Богом. Утопая в телесных наслаждениях, блистая наружной красотой и благоухая дорогими благовониями, она носила в своей душе целый ад терзаний, которые делали ее жизнь непрерывным страданием, каковым и вообще бывает жизнь всякого грешника. Только теперь она, охваченная и возрожденная неудержимым порывом покаяния, впервые узнала, как сладостен внутренний душевный мир, который, утишая бурю страстей, водворяет в душе и во всей жизни сладостное самоудовлетворение — как предчувствие блаженства неизреченного. Вот глубокий урок для всякого грешника! Предаваясь греху и валяясь в бездне порочности, он воображает, что находится в состоянии своего рода блаженства, пользуется жизнью с наслаждением. Но это лишь горькое заблуждение и ослепление, которое неминуемо должно замениться ужасным разочарованием. Это есть постепенное самоуничтожение, от которого может спасти только вера, и она именно, приводя человека к искреннему раскаянию, может водворить в его душе тот мир, который и есть необходимое условие истинно счастливой жизни.
В лице евангельской грешницы Церковь представляет нам пример того, как человек приходит к раскаянию под влиянием голоса своей собственной совести. Но есть и такие степени нравственного падения, на которых совесть подавляется настолько, что уже не в состоянии бороться с всеподавляющим и торжествующим грехом и потому человек нуждается для своего возвращения на путь истины в особых, более осязательных средствах.
Поразительный пример этого представляет жизнь преподобной Марии Египетской, прославление которой Святая Церковь приурочивает именно к пятой неделе великого поста. В ее лице мы видим даже более глубокое нравственное падение, чем в жизни евангельской грешницы. Эта последняя служила греху лишь как средству для удовлетворения потребностей своей жизни, a потому в душе ее никогда не погасала искра сознания ненормальности своего положения. Напротив, Мария Египетская, увлеченная вихрем страстей в таком бурном житейском море, как была в ее время Александрия, всецело отдалась греху, уже не как средству только для жизни, a как самой цели ее. Она не знала другой цели в жизни, кроме преступного самоуслаждения плоти, и для этого жертвовала даже всеми внешними удобствами жизни. Ничего святого уже не было и не шевелилось в ее сердце, и когда она отправилась в Святую землю вместе с паломниками, направлявшимися туда к празднику воздвиженья Святого Честного и Животворящего Креста Господня, то имела своей целью лишь продолжать свою грязную жизнь и там, на святой земле, увлекая в нее и других. На человеческий взгляд больше этого падения уже не может быть, и находящийся в таком состоянии человек есть жертва неминуемой вечной погибели. Но тайна Божьего промышления неисповедима и милость Божья беспредельна: нет такой степени греховного падения, от которой не могла бы восстановить грешника всеспасающая сила Божия.
Если Бог имеет силу воскрешать из мертвых, то Он же имеет силу восстановлять и от нравственной смерти. И это чудо нравственного воскресения совершилось именно над Марией, когда она, недопущенная невидимой силой войти в храм, впервые осознала всю греховность своей порочной жизни. Если евангельская блудница свободно прошла к самому Спасителю, y ног Которого и выплакала себе прощение, то, напротив, Мария Египетская приведена была к тому же сознанию недопущением ее даже к древу Крестному, на котором был распят Христос. Сама не сознавая своего недостоинства, она силой приведена была к такому сознанию, и результатом было также искреннее раскаяние в греховной жизни, оплаканной столь же горячими слезами покаяния. Но если для евангельской грешницы раскаяние повлекло за собой немедленное прощение из уст Самого Пастыря душ и водворение «мира» в душе, то Мария Египетская, как павшая гораздо глубже, должна была загладить свою греховную жизнь
