О миросозерцании и благочестии православной церкви. Н. Арсеньев
Невозможно в кратком очерке изобразить все богатство предмета, но невозможно это было бы и в большой книге. Но вместе с тем самое центральное, самое основное и решающее, смысл и содержание всего, религиозной жизни Церкви, может быть указано в нескольких словах.
“Сия есть победа, победившая мир — вера наша” (1 Ин 5:4). Не от мира сего, и вместе с тем вошло в мир и победило мир, и просвещает мир! Ибо “Слово плоть бысть”, “и мы видели славу Его” (Ин 1:14) — в этих иоанновских словах сосредоточен весь смысл христианства, эти слова основоположны и для всего миросозерцания, для всей религиозной жизни, для всего благочестия Православной Церкви.
Ибо она неутомимо, неотрывающимся взором созерцает эту явившуюся и воплотившуюся в Иисусе Христе Полноту Божества. Единородный Сын Божий истинно “человек бывает” и “с человеками поживе”, и возрождает весь род человеческий и весь мир воплощением Своим и страданием Своим, и венцом явления Своего и откровения Вечной Жизни — победой над смертью, истинным во плоти воскресением из мертвых. Потоки жизни излились в мир из пришествия в мир Вечной Жизни, и Православная Церковь неустанно сосредоточивается всем вниманием своим, всем существом своим на этом явлении и на этой победе Вечной Жизни. В этом — весь смысл апостольской проповеди, этим питается все христианство вообще, и на Западе и на Востоке, поскольку оно есть христианство, но в Православной Церкви с особой силой вся жизнь духовная укоренена в этом созерцании славы и победы добровольно униженного, добровольно пострадавшего и воскресшего Сына Божия, вся жизнь ее духовная погружена в это созерцание, вытекает из этого созерцания.
Созерцание славы Его! “Ангел послан бысть рещи Богородице: радуйся. И со бесплотным гласом воплощаема Тя зря, Господи, ужасашася”… Из жития напр. преп. Кирилла Белозерского мы знаем, как он при чтении этого акафиста Матери Божией погружался душею в созерцание славы и величия воплощения Христова.
Особенно же раскрывается внутреннейшая жизнь Церкви нашей в радости пасхальной ночи.
“Очистим чувствия и узрим неприступным светом воскресения Христа блистающася и “радуйтеся” рекуща… Христа узрим правды солнце, всем жизнь возсияюща”. “Ныне вся исполнишася света, небо же и земля и преисподняя: да празднует убо вся тварь востание Христово”. “Яко воистину священная и всепраздненственная, сия спасительная нощь, и светозарная, светоносного дне востания провозвестница, в ней же бестленный свет из гроба плотски всем возсия”. Какое-то упоение торжеством и радостью и ликованием и уверенностью в уже осуществленной победе дышет в этих песнопениях Церкви.
Проповедь Воскресения есть основание всего христианства, всей проповеди христианства (“если Христос не воскрес, то проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша; но Христос воскрес, первенец из умерших” (1 Кор. 15:14, 20). Проповедь воскресения есть основание, есть определяющий фон всей жизни, всей радости, всего миросозерцания, всего опыта религиозного, всего подвига Православной Церкви. Недаром Серафим Саровский встречал приходивших к нему — не только в пасхальное время, но и в остальную часть года — словами: “Христос воскресе, радость моя”. Поэтому Православие так космично: Вечная Жизнь, вошедшая в мир, явилась закваской преображения мира. “О, чудесе! Како вкуси смерть всех жизнь? Но яко хоте мир просветити”… Поэтому “все концы мира ликуют о восстании Твоем из мертвых”.
“Да веселятся небесная, да радуются земная, яко сотвори державу мышцею Своею Господь, попра смертию смерть”…
Но не однобокая это радость, не “розовое христианство” — нет, радость, вытекающая из участия в подвиге Христовом, из сораспятия Ему, из Креста Его. Ибо Крест Христов животворящ и есть источник радости, из креста и гроба вытекает победа. Радость и — подвиг, и отказ от себя и умерщвление себя. Поэтому идеал жизни христианской для Православного миросозерцания и радостен и аскетичен одновременно, и только потому радостен, что рождается из креста, из смерти со Христом, из сораспятия Христу, чтобы жить со Христом в “обновленной жизни”. Поэтому — говоря словами ап. Павла — “мне же да не будет чем хвалиться, разве как крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым мир мне распялся и я миру” (Гал. 6:14). “Любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если Один умер, то все умерли, чтобы живущие уже не для себя жили, но для Умершего за них и Воскресшего” (2 Кор. 5:14-15).
Дело не в юридическом удовлетворении, но и в настроениях, не в субъективной уверенности спасения, как она однобоко подчеркивается в некоторых протестантских сектах, а в мучительном и длительном, органическом врастании, путем подвига и самоумерщвления, путем креста, в преизбыточествующую Жизнь Христову.
Аскетизм и радость! Это характерно и основоположно и для жизни отшельников и аскетов и мистиков Православия, и для всего нравственного учения его, и для древней русской иконописи (1), и для всей молитвенной и созерцательной жизни Православной Церкви. Созерцание не только воскресения, но и страданий, истинных, не воображаемых страданий и смерти Сына Божия. Но и эти страдания осияны славой Его, славой Воскресения: “Жизнь во гробе положился еси, Христе, и ангельские воинства ужасахуся, снисхождение славяще Твое”. “Животе, како умираеши? како и во гробе полагаешися? Смертную же, Спасе, крепость сокрушаеши и от ада всех свобождаеши”. “Владыка всех зрится мертв, и во гробе мале полагается Истощивый гробы мертвых”…
И мы должны быть “соединены с Ним подобием смерти Его”, чтобы “участвовать в воскресении Его”. “Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова раскрылась в смертной плоти нашей” (2 Кор. 4:10) — в этих словах ап. Павла дано все нравственное учение Православной Церкви. Потоки жизни вошли в мир через воплощение, подвиг и победу над смертию Сына Божия, и это есть благодатная жизнь Церкви, жизнь Духа Святого в нас, начатки преображения твари (ибо полнота преображения еще впереди). Но не внешнее, “механическое” или “магическое” это приобщение человека к потокам благодатной Жизни, вошедшим в мир, а внутреннее и нравственное. Внутренне и нравственно должна быть она усвоена, она должна стать основой, питающим центром всей духовной жизни человека. Хотя не субъективно дана она, а глубоко объективно, независимо от того, воспринимаем ли мы ее или нет. Но усвоение ее нами — преображение твари — осуществляется лишь чрез свободный нравственный подвиг, силою Благодати.
Нравственный элемент в жизни Церкви есть решающий. Стихия Церкви, жизнь Духа Святого, есть стихия нравственная: “будьте святы, как Он свят” (Лев. 11:44). Эта жизнь есть жизнь постоянного напряжения, неустанной борьбы, “умерщвления” плоти и дел плоти, болезненно-мучительного совлачения ветхого человека, борьба с самим собою. “Я каждый день умираю” (1 Кор. 15:31). Это есть сораспятие со Христом, несение Креста Его и следование за ним. “Кто не возьмет креста своего и не последует за Мною, не может быть Моим учеником” (Лк 14:27). Необходимы, неизбежны “тесный путь и узкие врата” (Мф 7:14 “тесны врата и узок путь”). Это есть основа христианской жизни вообще — крест Христов, добровольное участие в кресте Христовом. Это есть вместе с тем основа нравственного учения Православной Церкви. “Такова воля Духа”, пишет Исаак Сирин: “в ком обитает Он, не приучает тех к лености. Напротив, Дух побуждает их не покоя искать, но предаваться паче деланию и наибольшим скорбям. Искушениями Дух укрепляет их, и делает, что они приближаются к мудрости. Такова воля Духа, чтобы возлюбленные Его пребывали в трудах”. Ибо “если душа не вкусит ведением страданий Христовых, то не будет иметь общения со Христом”. Участие в страданиях Христовых есть необходимая предпосылка для участия в Его преображенной жизни. Неослабным призывом к подвигу, к мужественной борьбе дышит все учение Церкви.
Не ставит Православная Церковь вопроса, как определить взаимоотношение благодати к свободе и к подвигу человека. Ибо таинственно это и не хватит мудрости человеческой раскрыть превосходящие человеческое познание тайны духовной жизни — жизни Духа в нас. Ибо утверждает Церковь — ежечасно, ежемгновенно, каждым дыханием своим — необходимость подвига. И вместе с тем знает она, что глубоко немощен человек, что бессилен человек бороться со злом без помощи Божией. Поэтому нет заслуг человеческих, не своими заслугами спасаемся мы, а лишь благодатию Божией, и подвиг наш осуществляется лишь помощью Божией. Что можем мы сделать? Лишь взывать о помощи, о милосердии. “В бездне греховной валяяся, неисследную милосердия Твоего призываю бездну”. Даже слез раскаяния нет у нас, даже сокрушения истинного нет; даже о нем должны мы молиться: “Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче”. “Слезные ми подаждь, Христе, капли, скверны сердца моего очищающие”. Даже покаяние есть дар Его. Вся наша возрожденная жизнь есть дар Благодати. И вместе с тем не пассивному самоуспокоению и самоуслаждению учит Церковь, а беспрестанному активному устремлению, беспрестанному “восхождению сердца” к Богу, беспрестанному “воззванию” в мыслях своих (“воззвание в пленениих помышлений моих”), жизни молитвы. Жизнь Церкви есть жизнь молитвы, нравственная жизнь Церкви есть жизнь молитвы. Ибо, что можем мы сами! — Ничего, только взывать к Богу. Но, взывая, получаем помощь и силу на подвиг — не свою силу — Его силу. На подвиг борьбы со внутреннейшим врагом — с помыслами греха, осаждающими нас со всех сторон. Ибо недостаточно внешней чистоты: “очищение ума — вот — совершенство!”, говорит Макарий Египетский (2). Но одни, своей силой, мы с этим внутренним врагом справиться не можем. “Не может ум победить демонское мечтание сам, своею силою; да не дерзает на сие никогда… Но против призывания имени Иисусова враги и минуты устоять и злокознствовать против тебя не смогут”. Итак “будем врачевать недуг сердца непрестанным призыванием Господа нашего Иисуса Христа: ибо без Него не можем мы “творити ничесоже” (Исихий Иерусалимский (3)). Поэтому чем выше подымается человек на пути совершенствования, чем больше очищается, тем больше возрастает он в смирении. Ибо тем яснее видит он свое ничтожество и свое бессилие и преизбыточествующую силу Божию. И величайшая трезвенность духовная сочетается с высотами духовной жизни. Поэтому весь путь духовный часто обозначают отцы этими двумя словами: “молитва и трезвение”.
И вместе с тем уже на земле праведники, святые живут начатками Жизни Вечной, жизнью Духа Святого. И порою даже тела их отчасти уже просветляются избытком благодати, которым говорят их души. Это мы видим иногда на останках святых, а иногда эта слава Божия уже при жизни святых отблеском своим касается тел их (срв. сияние облика Серафима Саровского во время беседы его с Мотовиловым (4)).
Высшее преображение тварного силою Божией имеем в Таинстве Евхаристии, этом центре жизни церковной. Ибо здесь, как в одном потоке, сходятся все струи, образующие жизнь Церкви. Присутствие Господа, страдающего и прославленного, соединение Земного с Небесным, и претворение Земного,
