старины», которые обращаются к архиереям с просьбами беречь эту «старину». Пусть бы это были еще художественные изображения, без всякой раскраски: можно бы их за «старину» потерпеть, но когда такое изображение раскрашено, когда оно, как вышеупомянутое изображение сатаны, граничит с кощунством, по крайней мере вызывает шутки у зрителей, то пусть гг. археологи простят мне это — я требую убрать их с иконостаса… Закон художества говорит, что два искусства: ваяние и живопись не терпят смешения: возьмите статую великого неподражаемого ваятеля древности Фидия и поручите ее раскрасить не менее великому живописцу Рафаэлю — получится безобразие… Зачем же допускать такое безобразие в наших святых храмах? Ваяние и без раскраски слишком плотяно, слишком грубо-вещественно, чтоб служить православной Церкви: оно усвоено латинской церковью, как наследство времен языческих (известно, например, что одна фигура Юпитера в Риме превращена в изображение Апостола Петра: только вместо перунов в руку его даны ключи). Нам нужно помнить, что в церковном искусстве наша Церковь полагает в основу одухотворение, а латинская — оплотянение; отсюда у нас идеал иконы — иконопись, а на западе — живопись, у нас — иконы, а там — статуи, у нас — дивный обряд, а там — театральная церемония… Восемнадцатый век, век измены родным идеалам старины православной, без всякого разбора насаждал у нас и вносил во святая святых — в наши св. храмы плотяный реализм западного искусства и вот — его плоды: эта портретная живопись с натурщиков и натурщиц, эти статуи почти топорной работы, эти обнаженные фигуры у самого престола Господня, эти обнаженные дети, сидящие на карнизах иконостасов… Ужели все это надо охранять как «елисаветинскую старину»? Ужели беречь и этого сатану, злобно-насмешливо выглядывавшего в открытых царских дверях? Думаю, что ни один православный археолог не станет защищать все это. Я не говорю, что нужно уничтожать, а просто убрать из Божиего храма: если угодно — берегите это в музеях, как памятник неразумного увлечения наших предков западными реалистическими идеалами и пренебрежения высокими, чистыми, духовными идеалами старой Руси, вследствие непонимания их… Кстати сказать: в Сольвычегодске под историческим собором есть целый музей таких статуй, особенно статуй Христа в темнице: все они производят очень тяжелое впечатление. А в нашем Вологодском древнехранилище есть даже гроб с резным изображением Христа… Что же: ужели и это все оставлять в церквах?
В Красноборске мы сели на пароход до Устюга, куда и прибыли утром 6-го числа. Два дня посвятил я осмотру монастырей, училищ, некоторых церквей беседовал с духовенством, а 8-го числа, в день праведного Прокопия юродивого, служил у его св. мощей вместе с преосвящ. Алексием, викарием Великоустюжским. Слово было сказано мною о том: храним ли мы заветы праведника и не грозит ли нам туча гнева Божия, которую некогда предвидел великий святитель Московский Митрополит Филарет?
Устюг — самый красивый город во всей Вологодской губернии. Подъезжая к нему на пароходе — только и видишь: церкви, церкви и церкви… На одной площади пять приходских церквей! Невольно задумываешься над этой любовью наших предков к постройке церквей: казалось бы, какая нужда была строить их столько? Что в Устюге, то и в Тотьме, и в Сольвычегодске, и даже в некоторых селах. Теперь при некоторых приходских есть даже по две, по три приписных церкви. Видно, церковное строение было в старину потребностью русской души; видно, наши предки почитали это дело, независимо от того, нужен или не нужен храм для прихода, делом, Богу угодным, душеспасительным… И почти в каждом храме имеется по нескольку приделов. Когда осматриваешь эти храмы, когда переходишь от одного к другому, то будто переносишься духом в старые добрые времена, когда все эти храмы были полны народа, когда все они, без сомнения, имели свои причты, когда благочестие народное питалось богослужением в этих храмах… И грустно становится, когда ту старину сравниваешь с нашим временем, когда и в храмах стало просторно, хотя, без сомнения, народонаселение значительно увеличилось, когда и служба Божия совершается уже не так истово, как было во дни оны древние…
Вот скорбь велия и забота неотложная: большинство храмов (в Устюге, например, 11) стоит на берегу капризной Сухоны, которая каждый год подмывает их беспощадно. В Устюге один храм уже перенесен саженей на 50 выше, и прежнее место его под водою. В древних храмах появляются трещины, свидетельствующие о том, что берег оползает, а чтобы укрепить берег, нужно полмиллиона. Вычегда также грозит разрушением знаменитому Сольвычегодскому собору: берег песчаный, говорят, каждый год отмывает на сажень. До сего времени обращаемые ходатайства оказывались безуспешными… Да и не такова нынешняя Дума, чтоб ожидать от нее заботы о храмах Божиих.
8 июля к вечеру мы расстались с Устюгом и направились вверх по Сухоне к Тотьме, куда и прибыли 9-го ко всенощной, 10-го я с трудом отслужил литургию в Тотемском Богоявленском соборе и весь день лежал больной. Вечером едва поднялся, чтоб провести беседу с собравшимся духовенством, 11-го посетил духовное училище, куда собралось до 300 учащихся из разных учебных заведений города, с коими провел две беседы, а вечером сел на пароход до села Шуйского, куда прибыли рано утром 12-го. Здесь уже ждало меня собранное духовенство, с коим я побеседовал часа полтора, и отправился в Вологду…
Наконец-то я дома. Вот итоги моего путешествия по епархии: посетил 5 городов, 9 монастырей, до 50 церквей; провел более 30 бесед с народом, с священниками, с учащимися; видел до 150 священников. Видел многих добрых пастырей и утешался беседою с ними, видел любовь народную к носителю Божией благодати — епископу, любовь к Церкви святой, к богослужению, совершаемому благолепно. Слышал трогательный отзыв одного старца иерея о простецах-зырянах, о их благоговении к сану иерея: «Когда идет батюшка после обедни, то следует целовать следы ног его: ведь он Христа в себе несет»… Не правда ли: поучительно не для простых только, но и для так называемых интеллигентов? Как трогательно это усердие простецов, жаждущих архиерейского благословения! Многие с крестным знамением подходят под благословение архиерея и снова крестятся, получив благословение. Многие матери подносят и подводят своих детей к архиерею: младенец на руках да два-три малютки держатся за платье матери: как тут не призвать от всего сердца благословения на сих чад царствия Божия? Кажется, не ушел бы из церкви, если бы не немощь моя, если бы не необходимость спешить дальше к таким же верным чадам Церкви Божией, ожидающим меня в другом месте… Как жаль, что архиереи не имеют возможности быть в постоянном общении с своею паствою вот при такой обстановке!
Надо, чтоб архиерей был для своей паствы не каким-то полубогом, витающим в недоступных для простецов палатах, а истинным пастырем; отцом, к которому был бы открыт доступ всякому пасомому, который жил бы среди пасомых, по крайней мере возможно чаще посещал бы все приходы своей епархии. Волки-хищники — еретические наставники — часто объезжают своих единомышленников, а мы, архиереи, далеко не всегда имеем к тому возможность. Причин к тому слишком много, чтобы перечислить их.
Два слова о «мелочах»
Мои читатели просят меня обратить внимание на то, что мы привыкли называть «мелочью», но над чем действительно следовало бы задуматься, особенно если вспомнить правило врагов христианства масонов: мелочами следует пользоваться, чтобы незаметно подменивать понятия, обесценивать нравственные истины, приучать к небрежному, шутливому, а затем и кощунственному употреблению таких слов и понятий, к каким мы, христиане, привыкли относиться с должным уважением. Ведь слова и предметы, ими обозначаемые, так тесно связуются в нашем сознании, что употребляя шутливо или кощунственно, например, имя какого-либо угодника Божия, мы не можем в совести своей не чувствовать, что тем самым оскорбляем сего угодника. Вот почему святитель Филарет Московский строго относился к обычаю некоторых называть животных христианскими именами: он не одобрял этого и в баснях знаменитого нашего Крылова. Для христианина нет мелочей, нет вещей и понятий безразличных; для него апостольское правило: «Вся благообразно и по чину да бывают» — распространяется не только на область жизни, но и на область мысли и слова. Нельзя сказать, чтобы на это и у нас не было обращаемо внимание: еще так недавно, например, первый приобретенный во Франции дирижабль сначала был назван «Россией», но потом, как бы спохватившись, переименовали его «Лебедем». Какое-то внутреннее чувство подсказало, что если упадет этот дирижабль и погубит несколько жизней, то будет неприятно сказать: «Россия» упала, погибла и т. п. Несколько лет тому назад заговорили о подземных трамваях, называемых за границей «метрополитенами», и приходилось слышать от русских людей недоумение: «Ужели у нас будут называть эти трамваи таким словом? Ведь для православного русского человека будет неприятно, оскорбительно звучать: «Мы едем на метрополитене» — несомненно, и для краткости речи, и для красного словца, за коим у русского человека дело не стоит и он ради него не жалеет ни матери, ни отца — будут говорить: «Едем на митрополите»…» К сожалению, это бережное отношение к хорошим словам и понятиям у нас, кажется, отходит в область добрых преданий. У нас дошло дело до того, что в высших сферах задумались и заколебались над вопросом: почему бы иудеям не дать права называться христианскими именами; право, давно ими захваченное на практике, обратить в право юридическое? Нашелся даже один представитель богословской науки, который охотно соизволял на это, да слава Богу: С. Синод не послушал его, а принял мнение своей комиссии, которая отвергла такую возможность. Но уже самое возникновение такого вопроса показывает, как далеко ушли наши правящие сферы от идеалов и заветов нашей православной старины. А если припомнить вышеупомянутое правило масонов, то поневоле приходится быть и мнительным, и осторожным даже в отношении к «мелочам». Да и мелочи ли это, например: в местной газетке читаешь объявление, что на «преподобном Зосиме или Савватии будет увеселительная прогулка с танцами» и т. п.? Назовите пароход Зосимою просто — куда ни шло, на свете Зосим немало, а то ведь «преподобный»… Разве не больно отзываются в сердце такие объявления? Разве не вызывают иногда шуток, граничащих с кощунством? И это ли мелочь? А когда встречаешь эти надписи на головном уборе не вполне трезвого матроса: «Преподобный Зосима», «Наследник Цесаревич», «Царь», «Царица» и т. п., то невольно думаешь: ужели и это признано уместным? Я помню, когда-то были стальные перья с изображением Распятия, теперь появляются и галоши, и папиросы с изображением креста Господня на Императорском гербе. И это — все мелочь? А таких мелочей не
