ученых, особенно французских и немецких, изучающих Предание наших отцов. Вот именно на этом необходимо строить межконфессиональные отношения, и это необходимо приветствовать как положительные черты, дающие основания для диалога и свидетельствующие о том, что не все разрушено.
Но, конечно, как всегда, есть и трудности. Здесь очень важно, чтобы мы, православные, имели бы к этому правильный подход: не только защитительный, но и в положительном смысле духовно наступательный. Это касается самой главной проблемой, которая разделяет Православие и Католичество: вопрос о папстве и об авторитете Римского епископа. Почему к этому вопросу нужно подходить в очень широком масштабе? Потому что он касается и Западной цивилизации, Западной культуры. Мы не только заботимся о том, чтобы сохранить и соблюсти Православие в свободе от империализма и власти папства; это важное, но не главное дело.
Главный вопрос — в самой истине, и этим вопросом болеем не только мы, но и весь мир, включая секулярное общество, формально не имеющее отношения к Церкви: заключает ли в себе христианство, Новый Завет учение о том, что есть такой один человек, в котором сосредотачивается весь церковный авторитет и от которого зависит истина и ее исповедание?
Я занимался этим вопросом с точки зрения глубинного содержания этой доктрины, и действительно, в ней есть какая–то трагедия и тайна, потому что в Новом Завете основания для доктрины о папстве нет. Господь сказал Петру: «Ты еси Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф. 16, 18). Но Он же не сказал этого папе! — Он сказал это Петру. Вопрос стоит только о том, есть ли у Петра в этом преемники, и если есть, то кто они и где они? Именно в этом все дело. А если у Петра и не предвидится преемников в таком аспекте, тогда и смысл слов Спасителя — совсем другой: На вопрос Христа, за кого принимают Его ученики, Петр от имени учеников ответил: «Ты еси Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16, 13–16). И смысл слов Спасителя в том, что Он подчеркнул правоту Петра и учеников и призвал их так и веровать; кто будет веровать в это, — на том будет Церковь созидаться. И можно достаточно наблюдать, что все так и есть, ибо если не исповедать Христа так, как это выразил Петр, то нет Церкви: в это верит и епископ, и мирянин, и священник, и диакон, а если не верит, — то нет у него и Церкви. Но каждый, кто верит так же, как сказал Петр, — есть действительный носитель веры и основание Церкви.
Вся история Западного христианства в этом пункте, — и об этом замечательно писали русские писатели, и лучше всех — Достоевский, — утверждает, что человек не любит свободы и боится свободы, а свободы и ответственности в области веры, существенной и последней свободы, он особенно боится. Он хочет, чтобы ему сказали о вере, он хочет иметь человеческий критерий истины, который бы его освобождал от ответственности думать и веровать свободно.
Это вопрос не только Католичества и Православия, это — вопрос всего христианства. Он отражен в легенде о Великом Инквизиторе в романе «Братья Карамазовы», в которой Великий Инквизитор делает «добро» людям тем, что освобождает их от свободы, а приходит Христос, — и он Его заново распинает. В чем тут дело? Только в том, что, по его мнению, люди боятся свободы и приветствуют тех, кто их от нее освобождает. А от свободы освобождает не только папа, но и всякий тоталитарный строй, всякая структура, которая думает за людей и набивает их головы всякими ложными принципами.
Наше свидетельство, наш разговор о папстве не должен ограничиваться только политическим отношением к этой доктрине. Иногда католики говорят о том, что у православных такая особая своеобразная восточная ментальность, которая в принципе не принимает идеи о папе, ибо она не хороша для Востока; но сама идея вполне хороша для Запада. Это совершенно ложный подход.
Мы должны заботится и о Западе в этом смысле, и забота наша должна выражаться в любовном, но твердом свидетельстве об истине. Вообще в католичестве сейчас в связи со Вторым Ватиканским собором произошел огромный кризис: ведь вы знаете, что вопрос об авторитете папства до такой степени назрел внутри Католичества, что пришло время, когда многие католические ученые, богословы и церковные руководители начали думать, что догмат о папстве нуждается в каком–то лучшем выражении, потому что развитие папства есть результат исторического процесса. Всякий историк знает, что в древней Церкви не было папы в том смысле, в каком он был в XIX веке. Исторически легко доказать, что папства не было (но оппоненты говорят, что оно было потенциально и волею Божией было выражено тогда, когда Церковь стала в нем нуждаться).
Но исторически авторитет папства все возрастал: Первый Ватиканский собор был в 1870 году и стал вершиной папской доктрины. Но ведь только в 1870 году был сформулирован догмат о непогрешимости папы! А Второй Ватиканский собор явился результатом процесса, происходящего внутри самого католичества, в котором люди начали думать о том, что зашли слишком далеко: и все не так просто в вопросах высшего руководства Церковью Христовой, и что кроме папы в Церкви есть еще кто–то другой, что существует соборность, существуют другие епископы, другие епархии и нужны соборные решения вопросов, уважение иных церковных авторитетов и глав местных Церквей; что местная Церковь не есть часть Тела Христова, но все Тело Христово в определенном месте и так далее. Многие из этих мыслей, присущих православному богословию, были Вторым Ватиканским собором приняты… но не совсем. Там было сказано, что все это хорошо, но лишь при условии, что местные Церкви находятся в общении с папой. То есть, сам критерий, самое существо папства были сохранены, в том числе идея, что вообще люди никогда не хотят потерять какой–то внешней уверенности, внешних критериев истины.
Но весь католический мир в такой степени определялся папской доктриной, что когда авторитет папства начали понемногу снижать и стали говорить о том, что в Церкви некоторые вещи меняются, и то, что было некогда так, может стать иначе, то в Католичестве начался большой кризис.
Но только не в польском Католичестве, которое вам хорошо знакомо: польское Католичество было под нажимом коммунизма и сохранило свою авторитарную структуру, но в Западных странах — в Америке, во Франции, в Германии — Католичество начало просто разлагаться. Ведь 40 процентов католических священников сбросило сан! Вы можете представить масштабы этого явления? А другие, которые в Западных странах остались, но уже с изрядной долей цинизма. И сейчас этот кризис католицизма еще не преодолен, хотя современный папа пытается устроить все, как прежде, чтобы люди спокойно жили и не думали о доктрине слишком много. Каким же должно быть наше свидетельство?
Мы не должны ни злорадствовать, ни делаться какими–то сторонними наблюдателями. Вопрос, который сейчас волнует и разделяет католический мир, является вопросом экклезиологии и учения о Церкви. Мы утверждаем, что наша православная форма церковного устроения истинна и универсальна. Как ее можно охарактеризовать? Очень просто, потому что истина вообще проста: власть в Церкви не есть власть внешняя — «вот Церковь, а вот над ней власть». Церковное учительство, свидетельство и пастырство есть выражение внутренней жизни Церкви, поэтому православные экклезиологи и выражаются в форме евхаристической экклезиологии. Властью в Церкви обладает тот, который исполняет и выражает образ Самого Спасителя в евхаристическом таинстве, то есть предстоятельствует в евхаристическом собрании так, как Господь предстоятельствовал на Тайной вечери. Это — внутренняя церковная реальность, которая определяет власть и авторитет в сохранении истины в Церкви.
Как я уже говорил, вопрос о власти в Церкви касается не только православно–католических отношений, но и Западной культуры в целом, потому что и Просвещенство, и Ренессанс, и Реформация были связаны с протестом против папской власти. Есть одно Историческое наблюдение, несколько поверхностное в этом отношении, но все же имеющее долю истины: вообще на Востоке и на Западе бывали внутренние церковные расколы, но все расколы Западные были бунтом против власти, а все расколы на Востоке были консервативны и возникали тогда, когда Восточная Церковь делала хотя бы полшага, уточняя принятое или развивая сказанное, как к примеру, патриарх Никон в отношении старообрядцев, или древний раскол, вызванный ересью монофизитства, когда Церковь постановила, что во Христе — одно Лицо и две природы, а монофизиты не приняли этого, ибо «раньше так не считали». Природа этого явления на Востоке в том, что в Церкви — народ хранитель истины, и ему нельзя диктовать. Но на Западе принято думать, что люди Востока, в частности, славяне и особенно — русские нуждаются в палке и диктатуре, так как не способны к демократии. Не будем политизировать эти наблюдения, но подчеркнем, что в религиозном плане восточное православное понимание христианами свободы и ответственности гораздо сильнее и глубже, чем на Западе.
Что касается Протестантизма, то мои наблюдения о нем более общие, потому что Протестантизм — понятие весьма расплывчатое и в нем существует такое множество разных форм, тенденций и групп, что к одному знаменателю их подвести невозможно. Но можно сделать одно следующее наблюдение: когда произошла Реформация, когда Лютер и Кальвин в X–I веке восстали против средневековой католической системы, нас, православных, там не было в силу исторических обстоятельств. И поэтому несомненно то, что Протестантизм, в целом взбунтовавшись против Рима, отбросил и много истинного, что оставалось для Православия очень ценным. И в то же время. Протестантизм откололся не от Православной, — и это важно помнить, — а от Католической Церкви, и поэтому с ними во многом легче вести диалог. Те из протестантов, которые понимают эту проблему исторически, вновь притягиваются к Православию, ибо в нем нет тех отрицательных сторон, которые они отвергали в Католичестве.
Но внутри Протестантизма также есть своего рода кризис авторитета и кризис в определении критериев веры. Первоначально протестанты утверждали, что источник истины в христианстве — не папа, не Церковь, а Священное Писание. А в XIX веке немецкие профессора начали расшифровывать и анализировать Библию, исторически критиковать ее, подведя под изучение Священного Писания метод исторической критики, и получилось, что Библия — не такой уж авторитет, потому что один какой–то ученый профессор из немецкого университета знает и понимает, что в ней написано, а другие — не понимают и читают наивно. Из–за этого Протестантство разделилось на либеральное, которое верит в немецких профессоров и в историческую критику, и более традиционное, имеющее форму наивного фундаментализма, когда написанному
