— из белорусов и их потомков. С богословской точки зрения Церковь не может отождествляться ни с какой национальностью: этот принцип заложен в самом Новозаветном учении о Церкви. Со времен святых Кирилла и Мефодия существовал принцип перевода Священного Писания на понятный народу язык, скажем, с греческого. Тем самым неизбежно создавались национальные культуры. Западный христианин молился только на латыни, и поэтому должен был изучать латинский язык; православный (после трудов Святых Солунских братьев) — по–церковнославянски. В результате Церковь для каждого народа делалась как бы «своей». Знаете, говорят, одного русского мужичка спросили, что такое Бог–Троица, а он ответил: это Иисус Христос, Божия Матерь и Святитель Николай. Во всяком случае, и он, и многие русские простецы бывают очень удивлены, узнав, что Николай–Угодник — не русский. Но в этом — сила Православия, когда другая Поместная Церковь — не чужая, а тоже «своя».
Но в «свойскости» Церкви — и опасность, особенно когда секуляризм приобретает национальный характер.
Понятие национализма радикально изменилось после Французской революции, когда нация стала основной ценностью и критерием социального устройства. В отношении Украины трудно сказать, что украинский национализм — это нечто совсем новое. Он просто очень обострен сегодня. Так, у нас есть иммигранты из одной деревни, и один из них говорит, что он русский, другой — что он карпато–русс, а третий — что он украинец. Получается, что это, в общем, вопрос убеждений, достаточно искусственный.
Что такое автокефалия? В каноническом отношении, это способ управления провинцией; это церковная территория, на которой существует Синод, имеющий последнее слово в управлении, назначении новых епископов, в административной независимости. Он ограничен какой–то территорией, но не является некоей национальной Церковью. В данном случае, в украинском вопросе трудность еще та, что не все украинцы понимают свою национальность одинаково. Некоторые очень заостренно, анти–московски, другие — просто и спокойно осознают, что они украинцы. В этом вся трудность, и мы в Америке также страдаем от этого .украинского нестроения. Те из украинцев, которые переходили из унии в Православие, были более толерантными к русским, те, кто оставался в унии — считали себя более «щирыми».
— О Византийской традиции в современном церковном искусстве: мне кажется, что Византийская культура является исключительной в том смысле, что в этой исторической обстановке произошло в–III–IX веке иконоборчество, а также православная реакция на него — то есть осмысление иконопочитания. На Западе ничего этого не было: не было богословской принципиальной связи между богословием, духовной жизнью — и искусством. Тогда как в Византии, в Православии эта духовная связь была догматически утверждена: икона стала исповеданием веры, особенно икона Спасителя, икона Христа, которая есть икона Воплощенного Бога, Бога Видимого. Задача иконописца — отобразить духовную реальность, духовную жизнь и присутствие в ней Благодати Божией. Эта задача воодушевляет всякого православного иконописца и в этом — сила Византийского предания; этим объясняется то, что оно так популярно даже на Западе.
Церковь, утверждая духовный принцип иконописи, не канонизировала стиля как такового. В иконописи нет догмата об определенном стиле: есть содержание, духовная задача, но сохранена свобода искусства. Существуют лишь отдельные иконописцы, которые являются одновременно ревнителями Византийской традиции и людьми творческими. В основном, возрождение любви к древней иконописи носит подражательный, характер, и иногда произведения получаются мертвыми. Но вместе с тем, копии с хороших оригиналов лучше, чем плохое творчество. Вообще же иконопись после X–III века пришла в некоторый упадок.
— Большинство выпускников нашей Академии становятся пастырями. Хотя в последние 10 лет набор студентов несколько расширился: мы принимаем женщин, для которых невозможно рукоположение, но которые могут быть учительницами в школе, регентами хоров и способны играть большую роль в приходской жизни. Для них богословское образование очень полезно, хотя они составляют меньшинство. Основная же цель школы — формирование будущих пастырей и богословов. Но, как всегда в Православии, вопрос о их рукоположении не решается автоматически после окончания Академии, — они рукополагаются при достаточных для этого обстоятельствах. Проблемы у нас те же самые, что и в любой другой богословской школе России. Школа наша небольшая: у нас только сто студентов, что не так уж много. Но причина этому — меньшинство православных в религиозной жизни Америки.
2300 православных приходов составляют две большие Церкви — нашу Американскую Автокефальную Православную Церковь и Греческую архиепископию, а также мелкие образования. Конечно, было бы лучше, если бы мы составляли одно единое целое. Впрочем, все другие иммигранты начинали с того, что создавали в Америке национальную Церковь, что вполне естественно. Они американизовались в своей общественной жизни, но Церковь — сохранили такой, какой она была дома. Это характерно для всех — и православных, и протестантов, и католиков. Но католики имеют каноническую власть и все быстро организовали, хотя очень долго в католической среде в Америке было владычество ирландцев, — весь епископат был ирландским. Теперь при нынешнем папе поляки тоже иногда попадают в кардиналы — чаще, чем раньше. Внешне дисциплина регулируется весьма строго, хотя внизу существуют всевозможные тенденции.
Парадоксально: в Православии Господь Бог и наше Предание Церкви относится к православным как к взрослым людям, ответственным, знающим и свободным и… поэтому у нас такой хаос. Тогда как католики обращаются к людям, как к детям, и устанавливают внешний авторитет, наводят внешний порядок, но этот порядок — только внешний, а внутри… Главное в католичестве — абсолютный разрыв между учением Церкви и тем, что люди практикуют и думают. Я знаю сколько угодно примеров и сталкиваюсь с этим постоянно: «Я католик, но не верю тому, что папа говорит». Один из американских заложников в Ливане — Андерсон, который сидел в плену восемь лет, — говорил, что единственное, что ему позволило выжить все эти восемь лет с завязанными глазами, в каком–то подвале, — это возможность молиться. Он даже стал еще более верующим католиком. Но, рассказывая об этом, он тут же сказал, что все равно не верит тому, что говорит папа. Это нездоровое для Римско–Католической Церкви состояние. Впрочем, у нас — свое нездоровье.
— Наиболее антихристианское явление на Западе — это секуляризм, неверие и равнодушие. Церковь сатаны и прочее — это спектакулярно, просто сумасшедшие, тронутые люди, которые везде есть. Это ужасно и требует экзорцизма, но все же самое ужасное — это полная религиозная индифферентность и безразличие, которое выражется очень часто у молодежи в крайней распущенности, которая всем очевидна. В Америке большая популярность у всяких восточных религий, что начинается, к сожалению, и здесь, но это все равно касается каких–то тысяч. А миллионы и миллионы, сотни миллионов–это индифферентный Запад… Это не то, что можно, мол, прожить и так. Дело в том, что так жить нельзя! Эта индифферентность и секуляризм сразу выражаются в болезненных формах; как Достоевский писал, если Бога нет, то все позволено! Ну, а если все позволено, где же ты остановишься?
Грех Западных христиан — это религиозная поверхностность (конечно, не у всех). Скажем, та же католическая внешняя дисциплина: она ведь тоже поверхностна и сводит христианство к каким–то облигациям — то, то, и то делай, а что ты думаешь, это не так уж важно. Это же есть и в Протестантизме.
Православные народы этой поверхностности не имеют: индифферентизм есть, атеизм есть, но люди как–то волнуются о том, где же Бог? В них есть религиозная неуспокоенность. Об этом говорил и Бердяев в книге о духовной буржуазности, направленной против Запада. Духовной буржуазности у русских нет. Может быть, появится, но лучше бы не появлялась.
— О белорусских униатах: в Америке я их не знаю, я не слышал о белорусском униатстве в США. Основное униатство составляют украинцы, а какого–то специфического белорусского униатства я не встречал. Может быть, в Кливленде оно и есть. Вот украинских униатов очень много, они весьма активны и даже привозят учиться в свою семинарию Иосафата Кунцевича в Вашингтоне молодых людей с Украины.
— Попытки просветить секуляризованное общество Запада есть, но слабые. Даже попытки отца Серафима Роуза я нахожу несколько странными. Просвещение индифферентной массы — это наиболее слабый наш пункт. Я думаю, что возрождающаяся Русская Православная Церковь должна в течение ближайших десятилетий дать таких людей — православных философов, богословов и просветителей. У нас есть, конечно, крупные специалисты, но нет пока мыслителя и богослова мирового масштаба. Но заметьте, за двадцать лет до революции в России произошло массовое возвращение интеллигенции в Церковь. Это был исключительный, единственный порыв. Он был искусственно упразднен и невостребован. Есть апологетика, нравственное и догматическое богословие, но православных богословов большая общественность американская не очень–то слушает, ибо православные — периферичны к американской культуре. Тогда как Православие в России не периферично, оно центрально и имеет больше соков, которые могут воспитать новое поколение великих религиозных мыслителей. И в этом — одна из надежд, питаемых миром к Русской Православной Церкви. Важно только наладить связь с прошлым и снова напомнить русскому богословию о Вселенскости Православия, ибо есть опасность у русских, у русской мысли ограничиваться только своей страной. Я говорю как русский: все–таки страна травмирована всем тем, что было в XX веке, и надо как–то вздохнуть спокойно и начать мыслить здраво. Когда русские начнут мыслить здраво, — пока еще как–то не особенно начали, но когда начнут — то дай Бог, Россия и все мировое Православие войдут в новый этап развития христианства.
Духовное и культурное возрождение XIV века и судьбы Восточной Европы
ЛЕКЦИЯ 2, читанная в Европейском Гуманитарном Университете.
Для меня является огромной радостью возможность духовного и интеллектуального общения с вами! Еще несколько лет назад, как я уже говорил, это было совершенно невозможно даже представить себе. Первоначально я был во Франции, а затем — в Соединенных Штатах, занимаясь науками и служа в церкви… И для меня весь «русский мир» в целом представлялся лишь чем–то несбыточным, относящимся только к прошлому и какому–то эсхатологическому будущему. В настоящем не было никаких живых возможностей общения с ним. И то, что теперь эти возможности появились, является действительно величайшим чудом XX века. Позвольте мне начать с этого рассказ на столь широкую тему, как духовное и культурное возрождение XIV века и судьбы Восточной Европы.
Эта тема затрагивается сейчас многими учеными: например, Дмитрий Сергеевич Лихачев пишет на эту тему, Илья [Опечатка, д.б., Гилеан — Прим. Я.Кротова к интернетному тексту] Михайлович Прохоров… На Западе также многие касаются темы интеллектуально–духовного возрождения, начавшегося в Византии и распространившегося на славянские страны. Важность этого явления не вызывает никаких сомнений, но мне хотелось бы сегодня просто обменяться с вами несколькими моими личными мыслями, потому что
