началам высшим, то есть разуму. И хотя «зло само по себе есть ничто, ибо оно не есть какое-либо существо и не имеет никакого естества»[212], оно становится реальным в этом извращении разумной воли, уклоняющейся от Бога к небытию.
Но и сама личность отчаянно сопротивляется преображению своего произвола: личность боится вместе с ним вовсе утратить свою свободу, своё неповторимое лицо. В безличном царстве долженствований, порождаемых ценностями и целями, она страшится лишить себя свободной воли, утратить себя как неповторимую ценность, как некую уникальную экзистенцию, как безусловную самоцель. Она ужасается быть превращённой в средство, в безличный и безвольный материал грядущей «гармонии». В вещь среди прочих вещей. В автомат категорического императива. Она страшится утратить свою индивидуальность, лицо, самобытность, волю. Это неверие личности в то, что и в высшей свободе будет сохранена в преображённом виде её «низшая свобода», её «произвол», воспитано в ней традициями материализма с его диктатом «осознанной необходимости», а так же этикой закона, морализмом и фарисейством, духовным и государственным большевизмом.
Меж тем ответ на этот фундаментальный вопрос человеческого самоосуществления и свободы есть в Евангелии. Господь говорит: Сберёгший душу свою потеряет её; а потерявший душу ради Меня сбережёт её (Мф. 10, 39).
На самом деле царство истинных ценностей (Царство Божие) не только предполагает и допускает, но и содержит в себе свободу человеческой воли, поскольку она сама по себе является условием спасения человека, свидетельством его этической вменяемости и сама является таковой ценностью: только свободная воля может участвовать в замысле любви, осуществлять дела любви, быть субъектом любви. И если личность может пренебречь «приглашением на пир» (см.: Мф. 22, 2–10), отвергнуть Царство Христово, само это Царство не может пренебречь личностью как сугубой ценностью. Потому на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии (Лк. 15, 7).
Личность, будучи метафизически свободной, неизбежно томится в царстве необходимости с его детерминированной «причинностью», с его долженствованиями, с его «категорическим императивом», с его «каменной стеной». Так, герой Достоевского дорожит своим правом не примириться с этой «каменной стеной» потому только, что у него «сил не хватило», чтобы пробить её «лбом»[213].
Таким образом, переход от низшей свободы к высшей, преображение свободы ? есть дело непосильное для самого человека, дело сверхъестественное, невозможное без помощи Божией благодати: человекам это невозможно, Богу же всё возможно (Мф. 19, 26). Без этой помощи произвол либо вырождается в своеволие, в рабство прихотям и мнимостям, делаясь жертвой психологического детерминизма, либо становится под ярмо необходимости ? будь то необходимость причинности эмпирического мира, будь то необходимость этического долженствования: он отдаётся на заклание материалистическому или супер натуралистическому детерминизму, убивая тем самым возможность и свободы высшей.
Но да будет воля Твоя (Мф. 6, 10) ? это и есть высшая свобода. Это соединение двух воль: моя воля, которая «по собственному произволу» предпочла волю Божию, и воля Божия, которая призывается творческим волеизъявлением человека: да будет. Да минует Меня чаша сия, ? молился Господь в Гефсиманском саду и тут же добавлял: ? Впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф. 26, 39), не Моя воля, но Твоя да будет (Лк. 22, 42).
Итак, воля человека изъявляет свободное желание всецело предаться в волю вышнюю и благую. Бог при этом не уничтожает её свободы: в любой момент, когда она захочет, она может выйти из повиновения. Человек, зная её неустойчивость, ненадёжность, «произвольность» и по этой причине опасаясь её произвола, её отпадения от воли Господа, использует дар своей свободы и умоляет о том, чтобы Бог не попустил такого: или хощу, спаси мя, или не хощу; не попущай, Пречистая, воли моей совершатися, не угодна бо есть.
Свободная воля просит Бога забрать Себе её произвол во имя свободы во Христе. Бог откликается на это прошение дарованием Своей благодати, оберегающей свободную волю человека.
Только благодать Святого Духа, только Божественный зов любви может преобразить свободу произвола в свободу творчества, в свободу истины. Истина сделает вас свободными, ? говорит Господь (Ин. 8, 32). Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, ? вторит апостол Павел (Гал. 5, 1). К свободе призваны вы, братия, ? возвещает он (Гал. 5, 13).
К свободе можно только призвать. Пригласить, как приглашают на брачный пир: туда, где радость, праздник, любовь, блаженство. Царство Небесное и есть блаженство, но оно и есть царство свободы, ибо где Дух Господень, там свобода.
Царство свободы и благодати ? Царствие Божие, возвещённое Евангелием, ? противопоставляется в Новом Завете царству закона: Ветхий Завет преходит, потому что наступили времена Нового: днесь спасение миру. Это значит ? древнее прошло, теперь всё новое (2 Кор. 5, 17). Отныне, с пришествием воплотившегося Сына Божия, Спасителя мира, Царство Его, которое не от мира сего (Ин. 18, 36), уподобляется абсолютно ценному и чаемому, ради которого стоит отдать всё, что имеет человек. Евангельские притчи изображают его как такую непреложную ценность, ради которой стоит тут же отдать найденное в поле сокровище или драгоценную жемчужину.
О наступлении этого блаженного Царства как о чаемом и возможном возвещает молитва Господня: да придёт Царствие Твоё (Мф. 6, 10). В тон этому чаянию звучит и следующее прошение этой молитвы: да будет воля Твоя. Молитвенное да будет есть непосредственное изъявление собственной человеческой свободной воли, выбирающей для себя полное поклонение воле Божией, полное предание судьбы в Его благие руки, полное признание благости Его Промысла, что бы этот Промысл ни сулил лично просителю.
Однако, что бы ни сулил просителю в земном плане Божий Промысл, он при этом всегда будет способствовать наступлению Царства Божия, и недаром эти два прошения столь неразрывно связаны между собой: да придёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя. Молитва Господня (Отче наш) есть отклик человека на Божественное приглашение, свободное согласие быть там, где Дух Господень, где воля Божия, где Царство Небесное (Царство Божие внутрь вас есть [Лк. 17, 21]), где свобода. Да будет ? это предельная словесная интенция произвола, произвол в чистом виде, абсолютный произвол. Это же да будет сопутствовало и творящей воле Творца: И сказал Бог: да будет свет. И стал свет (Быт. 1, 3).
Закон и пророки до Иоанна; с сего времени Царствие Божие благовествуется (Лк. 16, 16). Как видим, закон противопоставляется в Евангелии Божиему Царству. Нагорная проповедь Господа вся построена на таком преодолении старого: Вы слышали, что сказано древним… А Я говорю вам (Мф. 5, 21, 22). И хотя Господь говорит: Не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков; не нарушить пришёл Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдёт небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдёт из закона, пока не исполнится всё (Мф. 5, 17–18), Он заповедует Своим ученикам новую, более высокую праведность ? заповеди блаженств (см.: Мф. 5, 1–11). И Царство Небесное принадлежит не подзаконной праведности книжников и фарисеев, а блаженным: если праведность ваша не превзойдёт праведности книжников и фарисеев, то вы не войдёте в Царство Небесное (Мф. 5, 20). Даже наибольший из рождённых жёнами праведник, пророк и предтеча Иоанн Креститель меньше меньшего и последнего в Царстве Небесном (см.: Мф. 11, 11), ибо все пророки и закон прорекли до Иоанна (Мф. 11, 13).
Здесь, следовательно, проходит заветная разграничительная черта: закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа (Ин. 1, 17). Без Спасителя войти в Царство Небесное невозможно. Царство Небесное есть нечто качественно иное, новое, принадлежащее иному уровню бытия. Царство Небесное ? это совсем иной характер отношений между Богом и человеком, Творцом и творением. Отныне, с воплощением Спасителя, в мир входит новая жизнь. И она не отменяет Моисеев закон, но исполняет и преображает его: не нарушить (закон) пришёл Я, но исполнить. Ибо закон и пророки существовали ввиду Боговоплощения, ввиду наступления новой жизни, ввиду появления новой твари ? во Христе.
Закон есть прежде всего правило поведения, норма, имеющая религиозное значение послушания Богу, постановление, запрет: «не прикасайся», «не вкушай», «не дотрагивайся» (Кол. 2, 21). Апостол, однако, называет это перед лицом новой жизни во Христе, когда человек умирает для греха (Рим. 6, 2), для закона телом Христовым (Рим. 7, 4), для стихий мира (Кол. 2, 20), заповедями и учением человеческим (ср.: Кол. 2, 22), или преданием человеческим (ср.: Кол. 2, 8), или законом заповеди плотской (Евр. 7, 16). Желающие быть под законом порабощают себя немощным и бедным вещественным началам мира (Гал. 4, 21; ср.: Гал. 4, 3, 9). Фактически апостол Павел обозначает закон как императив, как причинность, как необходимость: жизнь по немощным и бедным вещественным началам мира. Закон ? это всего лишь вид мудрости в самовольном служении (Кол. 2, 23). Закон ? это мир детерминизма во всех его видах.
Такое почитание Бога ? тщетно (Мк. 7, 7). Сердце при таком служении далеко отстоит (Ис. 29, 13) от Бога: оно отделено от Бога «каменной стеной» закона, который и есть «покрывало на сердце» (на лице, на уме): умы их ослеплены: ибо то же самое покрывало доныне остаётся неснятым при чтении Ветхого Завета, потому что оно снимается Христом. Но когда обращаются к Господу, тогда это покрывало снимается. Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 14, 16–17).
Таким образом, ветхозаветная жизнь под законом есть жизнь подневольная, жизнь под игом необходимости, духовное рабство: это ? нынешний Иерусалим, потому что он с детьми своими в рабстве. А жизнь новозаветная ? это вышний Иерусалим, он свободен, он ? матерь всем нам (Гал. 4, 25, 26).
Подзаконная жизнь противопоставляется жизни по благодати, жизни во Христе, как рабство свободе. Мы дети не рабы, но свободной. Итак, стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства, ? учит Апостол (Гал. 4, 31; 5, 1).
Новый Иерусалим, в котором ветхий подзаконный человек ? сын рабы и сам раб ? преображается, взирая на славу Господню, в тот же образ от славы во славу, как от Господня Духа (ср.: 2 Кор. 3, 18), получает власть быть чадом Божиим, которое ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родилось (ср.: Ин. 1, 12–13), ? есть царство свободы, не подзаконное, а сверхзаконное, метаюридическое: «град Божий». Это царство благодати, жизни «по духу», и на таковых нет закона (Гал. 5, 23).
Между этими двумя градами ? градом земным и градом Божиим
