государства, «тихо сидеть» в отведенной для них области? Не является ли широко распространенная среди верующих нарочитая ориентация на «духовность» как на некий вид спиритуальной терапии, следствием какого-то глубокого поражения и капитуляции? Эти вопросы нуждаются в соответствующих честных ответах.
Коротко говоря, наряду с монастырским и приходско-бытовым пониманием Православия, исторически возобладавшем на Руси, необходимо развить
[114]
концепцию христианского поведения и в секулярной сфере, то есть попытаться ответить на вопрос, что означает быть христианином «в миру»?
Церкви следует всерьез принять секулярную сферу и показать, что христианское служение возможно и необходимо и в ней, а не только в монастыре или на приходе. Приход должен быть источником вдохновения, отправной точкой деятельности и во «внешнем мире». Как говорят богословы, должна быть «литургия после литургии», т. е. одно общественное служение после другого общественного служения. Везде, где дело касается судьбы людей, где происходит борьба добра со злом, возможен религиозный подход. В этом и состоит точный смысл социальной доктрины Церкви.
Наряду с личностной, персональной этикой [19] необходима социальная этика, обоснованная с православно-христианской точки зрения. Социальная деятельность Церкви не может ограничиваться созданием диаконических и благотворительных организаций, хотя это важная и наиболее древняя форма выражения Церковью своей социальной ответственности.
Особенность ситуации еще и в том, что у самого государства нет никакой внятной социально-политической доктрины, хотя, казалось бы, в эпоху таких глубоких перемен, какие сейчас происходят в России, первое, что необходимо было сделать, — это
19 Строго говоря, с последней дела обстоят тоже не лучшим образом, существует лишь детально разработанная литургическая дисциплина, включающая в себя правила, касающиеся молитвы и поста.
[115]
создать доктрину переходного периода и популяризировать ее, чтобы народ понимал смысл происходящего. Но нет, здесь сказывается и отсутствие в России традиций социальной философии, философии права, слишком долго презирали «отвлеченную мысль», «умствование», вообще не чувствовали необходимости в какой-либо философии социальности. Презирали в России не только «умствования», но и друг друга, вообще людей. Власть никогда не вела открытую политику, не объясняла народу суть происходящего. Позже за это приходилось дорого расплачиваться. И теперь за это приходится расплачиваться хаосом.
После того как исчезло дурное наваждение «научного коммунизма», российское общество оказалось в мировоззренческом смысле почти на нуле. Осталась только национальная психология, какие-то интуитивные установки, типа того, что Ленин был хороший, а Сталин — плохой (модифицированный миф о добром царе, который чего-то «не знает»).
Социальная доктрина должна быть широко оглашена и разъяснена верующим. Социальная доктрина, по своему определению предполагающая участие всех верующих и им неизвестная, была бы contradictio in adjecto, а на практике — лишь информацией (ДСП) для архиереев. Наличие социальной доктрины Церкви предполагает и необходимость публичных обращений, заявлений по разным вопросам современности от лица самой Церкви.
Социальный вопрос не может быть монополией ученых специалистов или политиков, подчас с калейдоскопической быстротой меняющихся на политической сцене, ответственность которых исчезает
[116]
вместе со смещением с должности. Но при создании социальной доктрины к ним можно было бы обращаться как к консультантам.
Выработав социальную доктрину, Церковь могла бы выполнить свою пророческую функцию, указав путь дальнейшего развития общества.
1.1. Основание для социальной доктрины.
Как уже говорилось, социальная доктрина, основанная на религиозном миропонимании, дает людям целостное представление о всей полноте их общественного бытия. В этом смысле, обобщенно говоря, Ветхозаветное законодательство и Исламское законодательство (Шариат), содержащие нормы религиозного культа и общежития, нормы государственного, уголовного, брачно-семейного, наследственного права обладают свойством полноты, по крайней мере методологической. В этих религиозно-правовых системах предполагается, что в каждой ситуации существует единственно правильное решение, которое регламентировано и которому надо следовать. Для свободы места почти не остается. Свобода понимается как досадная неопределенность.
Здесь же идет речь о совершенно другой социальной доктрине, основанной на христианском миропонимании. Область обязательных предписаний здесь тоже существует, но она уже не обладает свойством регламентирующей полноты. Наряду с этой областью существует и значительная область свободы, где каждый человек волен поступать так, как считает нужным. В предполагаемой здесь социальной докт-
[117]
рине эту область неопределенности не следует пытаться устранять. Более того, ее можно даже культивировать, так как иначе не будет столь ценимой в христианстве свободы.
Можно ли основать социальную доктрину, исходя из Евангелия, Нового Завета? В целом Евангелие персоналистично, обращено к личности человека, к его совести. Апостолы, как и их Божественный Учитель, не говорили о каких-либо социально-политических структурах и тем более о необходимости их преобразований. Они не осуждали рабство непосредственно как социальный институт и не призывали ни к каким революциям [20].
Но само их существование, их проповедь имели и социально-политическое измерение. Иначе архиереи и фарисеи не сказали бы о Христе: «если оставим Его так, то все уверуют в Него, — и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом… лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11, 48-50).
Отсюда видно, что Иисус Христос, с точки зрения начальства, представлял опасность не только религиозную, но и политическую; выражаясь современным языком, Он был «плохим патриотом», «подрывал» благосостояние страны.
Сын Божий посылает апостолов в «мир сей» (Ин. 17, 14-18) для преображения его изнутри. Это преображение имеет далеко идущие последствия, что хорошо чувствовало политическое руководство того времени.
20 Можно было бы сказать: разве что к революции духа, если бы само слово «революция» не было безнадежно скомпрометировано в ходе истории.
[118]
Часто разговорами о человеческой греховности и следующей из нее необходимости послушания священноначалию и вообще смирения перед «всем и вся» пытаются затушевать освобождающий и преображающий дух христианства. В наше время это делается уже «естественно», без усилий.
Мало задумываются и о той свободе, которую обетовал нам Сам Господь: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Наверное, эта свобода была дана людям не для того, чтобы они от нее свободно отказывались. К сожалению, слово «свобода» остается почти пустым для российского сознания.
Христианство несло с собой новое духовное измерение, иные принципы, которые были опасны для общества, построенного на традиционной основе, где буква закона давно вытеснила его дух, что, конечно, хорошо чувствовали руководители современного Христу общества. Пафос христианства — в открытости правде, которая может оказаться в неожиданном месте и может иметь непривычную форму, как это показано Христом в притче о милосердном самарянине (Лк. 10, 29-37), где ближним оказывается чужой человек и к тому же «еретик». Вместо древнего представления о Боге как о силе Христос открывает Бога любви, не знающей границ, вместо множества ветхозаветных заповедей дает всего две заповеди о любви к Богу и ближнему.
Можно долго спорить о возможности выведения социальной доктрины из Евангелия, но вопрос можно поставить и так: побуждает ли дух Евангелия сегодня к социальной ответственности или нет? Должно ли лишь вынужденно «платить динарий кеса-
[119]
рю» (Мф. 22, 17-21) или видеть в этом не только дань, но и смысл, хотя и не первой важности, но все же религиозного служения в пользу общества?
Остался ли пафос общественного служения ветхозаветных пророков исключительно в прошлом? В чем заключается пророческое служение Церкви сегодня?
Напомним, что пророк не столько предсказывает будущее, сколько обличает неправду своего времени; именно за это он в основном и гоним. Пророк есть «носитель духа творческого, не успокаивающийся на пути своем, вечно алчущий и жаждущий общения с Источником Истины, чуткий к тому, что происходит кругом в мире, не примиряющийся с укоренившимися злом и неправдой» [21].
Вспомним, что и Христа распяли не столько за то, что Он не отрицал, что Он — Сын Божий (это — официальное обвинение законников), сколько за глубокое влияние, которое Он оказывал на народ и за критические замечания в адрес архиереев, фарисеев и законников.
У свв. отцов, живших в эпоху социологизации христианства, когда оно было признано государственной религией, имеются некоторые высказывания по социальному вопросу. Так, св. Иоанн Златоуст хорошо показывает несостоятельность религиозного эгоизма: «Не будем довольствоваться исканием собственного спасения; это означало бы погубить его.
21 См.: Архимандрит Киприан. Левитство и пророчество как типы пастырствования // Вестник Русского студенческого христианского движения (ВРСХД). Париж, 1938. № 3; См. то же: Сб. «Живое предание. Православие в современности». М., 1997. С. 168.
[120]
На войне, если солдат думает только о том, как бы спастись бегством, он губит себя и своих товарищей. Доблестный солдат, который сражается за других, вместе с другими, спасает и себя самого…» [22] Иоанн Златоуст обличал общественные нравы современников, богатых упрекал за недостаток милосердия, высказывался по поводу общественных волнений в Антиохии [23], советовал освобождать рабов [24].
Но все же свв. отцы, особенно восточные, больше обличали человеческие пороки, проявлявшиеся на личном и социальном уровне, чем сами социальные учреждения, способствовавшие этим порокам.
У западных отцов и христианских авторов (Тертуллиан, Лактанций, Минуций Феликс, Августин) более критический взгляд на общественные структуры, государство, которое часто рассматривается в его служебной (для людей) функции, а не как что-то сакрально-самодостаточное.
Конечно, не все отцы мыслили одинаково. Некоторые уповали исключительно на молитву, но были и отцы, которые не исключали и других форм взаимодействия с окружающим миром, что находится в полном соответствии с евангельским идеалом: Хрис-
22 См.: «45-е Слово на Мф. 54»; цит. по: Федотов Г. П. Церковь и социальная правда // Федотов Г. П. Империя и свобода. Нью-Йорк, 1989. С. 166. Ср.: В «Послании Варнавы, 4, 10» (II в.) говорится: «Не живите уединенно, уходя в самих себя, как если бы вы были уже оправданы, но собирайтесь вместе, чтобы искать того, что полезно для всех».
23 См.: Иоанн Златоуст. Гомилии «О статуях».
24 Иоанн Златоуст. Третья гомилия на «Послание св. ап. Павла к Филимону».
[121]
тос побуждал не только молиться о несчастных и чудеса творить, но и помогать им материально (Мф. 25, 31-46, ср.: Иак. 2, 15-17). Никому не придет в голову обвинять св. Иоанна Златоуста, сказавшего, что творить милостыню дело более великое, чем чудеса, в обмирщении. У многих свв. отцов была открытость общественным проблемам, они не уклонялись от острых вопросов своего времени, не разделяли их на «духовные» и «светские», но, конечно, они не могли писать о тех проблемах, которые возникли в более позднее время.
Обращаясь к свв. отцам, важно прежде всего усвоить их принципы отношения к внешнему миру. Вообще говоря, было бы большой методологической ошибкой предполагать (хотя бы и молча, как это часто делается) богословскую полноту в творениях свв. отцов, содержащую все ответы на все возможные вопросы, в том числе и будущие. Или, например, полагать, что кроме толкований свв. отцов на текст Св. Писания, никаких других толкований уже быть не может. Ведь даже Сам Христос не давал исчерпывающих ответов на все вопросы апостолов.
В. И. Экземплярский, профессор Киевской Духовной академии, писал: «Хотя Евангелие не
