христианства выделил еще Ф. М. Достоевский в романе «Братья Карамазовы» в образах Зосимы и Ферапонта.
[138]
форм жизни? Социальная доктрина возможна лишь при признании и второго (творческого) смысла. Ясно, что реализация второго смысла требует объединения людей в их совместных усилиях, требует создания специальных общественных структур.
С богословской точки зрения, таким образом, вопрос о социальной доктрине сводится к осмыслению иерархии ценностей. При черно-белой (двузначной) системе ценностей, рассматривающей земную жизнь как что-то эфемерное, социальная доктрина невозможна, так как внешне она ориентирована на улучшение условий именно земной жизни.
Социальная доктрина возможна только при признании религиозного смысла промежуточных, вторичных ценностей.
Несколько слов следует сказать о том, как предполагаемая социальная доктрина может сочетаться со Священным Преданием. Для Православия, наряду со Св. Писанием (Библией), очень важно Св. Предание (церковная традиция). Более того, Св. Предание часто фактически полагается более важным, чем Св. Писание, рассматриваемое как составная часть Св. Предания. К Св. Преданию также относят догматы и каноны, определенные на семи Вселенских Соборах, творения свв. отцов, богослужебно-литургические тексты, песнопения и, вообще говоря, все церковные обычаи, сложившиеся на протяжении веков. В Св. Предании задаются образы «чувствований» (см.: Филип. 2, 5) и образцы интерпретации (толкования) священных текстов.
Некоторые православные богословы полагают, что в Св. Предании не существует какого-либо конечного числа составных частей, «объектов», что
[139]
оно есть непрерывная и продолжающаяся данность высшей онтологической реальности, в которой следует быть.
Церковное Предание называется священным, чту предполагает продолжающееся действие Св. Духа в Церкви. Это, наряду с наследием великих и свв. мужей прошлого, творцов церковной традиции придает особую авторизацию содержимому Св. Предания. Поэтому церковное Предание тяготеет по своей природе к консерватизму. Пророческое же действие Св. Духа в настоящем разглядеть трудно, да и, как всегда, опасно.
Христианское благовестие воплощается, как известно, в культурно-исторических формах своего времени. Со временем во всех сферах возникает нечто новое. Начинается мучительный процесс обновления (модернизации) прежней социокультурной парадигмы. Периодически и в Церкви возникает проблема обновления церковной жизни, формирования новых образов «чувствований» и новой интерпретации священных текстов. Эта проблема в очень яркой и острой форме представлена уже в самом Евангелии, в конфликте Иисуса Христа с архиереями и старцами — хранителями ветхозаветного Св. Предания. Новый Завет является не просто продолжением Ветхого Завета, а радикально новой данностью нового Божественного Откровения. Но ветхозаветные священники — хранители Богооткровенных законов — стали, как известно, законниками и фарисеями, противниками новой правды, которой они противопоставили именно Предание (традицию). Христос же пришел «не нарушить закон, но исполнить» (Мф. 5, 17). Исполнить не столько букву, сколько дух закона.
[140]
Этот драматический сюжет типологически постоянно воспроизводится в истории на всех уровнях церковно-общественного бытия в конфликте между охранителями формы и людьми, для которых содержание важнее, чем форма. Как в самом Предании соотносятся дух и буква? Бывают, вообще говоря, разные предания. И в Св. Предании существуют разные по своей значимости части. Отделить главное от второстепенного, изменяемое от неизменяемого, наносное и условное от существенного порой очень трудно, и главным критерием здесь может быть только принципы Св. Писания как самой главной части Св. Предания. Эти принципы должны быть ясно осмыслены. Одним из таких принципов является признание возможности возникновения чего-то нового в Предании.
В противном случае при отсутствии критерия к Преданию начинают относить то, что вообще не имеет отношения к духу Библии, но что так или иначе было укоренено в прошлом. Начинается преклонение перед разного рода авторитетами (старцами) и вообще преклонение перед прошлым как таковым. Цитирование свв. отцов, как авторитетных толкователей Св. Писания, вытесняет цитирование самого Св. Писания. Начинается незаметный отход от самого главного в христианстве — евангельского духа. Церковный корабль, образно говоря, начинает покрываться различными наростами, перестает двигаться вперед, появляются разного рода «охранители» и «ревнители», оправдывающие эту ситуацию, легко ссылающиеся при этом на водительство Св. Духа, которое оказывается чуть ли ими не монополизированным. Иные договариваются до того, что начинают отож-
[141]
дествлять Церковь и Предание. Но Христос — Глава Церкви не сказал о Себе, что Он есть Св. Предание, а сказал, что Он есть «Путь, Истина и Жизнь» (Ин. 14, 6). Везде есть опасности, есть они и в понимании Предания (традиции). При гипетрофированном традиционализме делается невозможным возникновение чего-либо нового вообще (в том числе и социального учения Церкви), что по сути дела накладывает принципиальный запрет на новое действие Св. Духа в Церкви.
Конечно, существует традиционный способ решения сложных вопросов на церковных соборах. Но введение чего-либо нового требует большого мужества от иерархии перед всегда консервативным большинством верующих, настроенных, как правило, против всего нового, в том числе и против социального учения Церкви.
Вообще говоря, не существует исчерпывающего определения Св. Предания, что ставит творческую задачу перед богословами. Онтологическое понимание Св. Предания, не уравновешенное евангельско-этическим, создает большие трудности в различении главного и второстепенного в Предании.
1.2.2. Социально-мировоззренческие причины.
Основным психологическим препятствием для религиозного осмысления социальных структур является их безличностно-формальный характер. Ясно, что любая структура сама по себе не может обладать свойством духовности непосредственно, но, как всякое человеческое творение, она косвенным образом может нести на себе отпечаток Божественного дара
[142]
разумности. Преодоление психологического отталкивания людей от безличности общественных структур возможно лишь при развитии рациональной составляющей в общественном сознании. Существует хорошо известная социологам определенная зависимость между степенью развитости рациональной составляющей в общественном сознании и степенью развитости общественных организаций. Рациональное действие, в отличие от традиционного, основанного на послушании авторитету (священнику или старцу), — это действие по достижению ясно осознаваемой цели. Действующие лица при этом рационально-логическим путем ищут наиболее эффективные и экономичные средства. Ясно (рационально!), что при объединенных усилиях, то есть при наличии организации, эффект будет всегда больше [47].
На Западе, как известно, рационализм развился в эпоху Просвещения. Именно рационализм Просвещения и создал возможность постановки социального вопроса на качественно новом уровне. Русское Просвещение XVIII века не оставило почти никакого следа в общественном сознании, если не считать узкий круг интеллигенции, антиклерикализм которой со временем нарастал. Внутренний раскол общества, вызванный насильственной петровской секуляризацией, оказался значительно глубже аналогичного раскола западного общества, где секуляризацией была все-таки имманентной. В России петровская реформа привела к радикализации сознания различных об-
47 Ярче всего это видно на примере благотворительности, организованные формы которой несравнимы по своей эффективности с совокупностью личных благотворительных актов.
[143]
щественных групп. Навыка в критической рационализации общественных отношений так и не выработалось.
Совершенно не случайным является отсутствие современной социальной доктрины и у Российского государства. Это не результат того, что кто-то «не доглядел» или «не доработал», а следствие хронического отсутствия в общественном сознании не только культуры рационального социального осмысления действительности, но и элементарной потребности в нем. Проекты, изредка выдвигаемые отдельными интеллектуалами, не находят почти никакого отклика в общественном сознании.
Таким образом, серьезным препятствием для создания социальной доктрины является отсутствие рациональной составляющей в общественном сознании. Ее отсутствие порождает консерватизм в сознании людей, заведомое отрицание всего нового в общественной сфере, делает невозможными никакие реформы. Выражаясь социологически, мы, несмотря на некоторую техническую модернизацию, продолжаем жить в традиционном обществе.
Создать детализированную социальную доктрину не так уж сложно. Беда в том, что при таком рациональном вакууме в общественном сознании ее мало кто всерьез примет, она никого не вдохновит. Если не считать, конечно, специалистов, пишущих неплохие статьи в академических социально-философских журналах. Они бы и могли бы оказать большую помощь в создании этой доктрины.
В церковно-религиозном сознании дело с рационализмом обстоит еще хуже. Презрение к рациональности часто понимается как признак благочестия,
[144]
упования не на «ограниченный человеческий разум», а на волю Божию. Многие православные бравируют своим равнодушием к любому вопросу, имеющему социальное измерение, выставляя против любой социальности «духовность» (в их, конечно, понимании). При этом почему-то забывается, что этот самый «презренный разум» является одним из даров Божиих, который следует не «отсекать», а научиться им правильно пользоваться [48].
Можно представить себе всю сложность создания такой церковной социальной доктрины, которая не осталась бы только на полке. Одних моральных доводов в пользу социальной доктрины явно не достаточно, а рациональные доводы сами по себе для российского сознания, как всегда, недостаточно убедительны. Организованной же благотворительностью, которая является лишь одним из аспектов социальной доктрины, можно заниматься и без специального создания социальной доктрины.
1.2.3. Национально-психологические причины
Серьезное препятствие для создания социальной доктрины представляют и некоторые особенности национальной психологии. Не претендуя даже на относительную полноту анализа, приведу лишь одну цитату, которая говорит о многом.
48 Глубокое недоверие в церковной среде к человеческому разуму исторически понятно: погром Церкви, устроенный «рационалистами»-большевиками, в лице своих теоретиков, претендовавших на научность, надолго скомпрометировал разум как таковой.
[145]
Философ и правовед Н. Н. Алексеев (1879-1964) вслед за Ф. М. Достоевским заглядывает в тайники русского сознания: «Нашему русскому миросозерцанию весьма далека идея ценности в западноевропейском смысле этого слова; и, пожалуй, нигде она не подвергалась столь решительному сомнению, как у нас в России. Ведь уродство или юродство, как один из основных идеалов русского нравственного сознания, менее всего соединим с учением о ценностях [49]. Ошибочно думать, что состояние юродства обнаруживает особые ценности, противоположные западным, что русское сознание является своеобразным процессом переоценки всех ценностей. Мы, русские, более радикальны, чем Ницше. У нас дело идет не о «переоценке всех ценностей», но о выходе за пределы самой идеи ценности. Для нас нравственное достигается не восхождением на высшие ступени совершенства, но особыми актами приближения к абсолютному, обнаруживающимися только на особых глубинах человеческой души. Путь достижения абсолютного есть путь открытия метафизической бездны, путь соприкосновения с беспредельным. Бездна души должна встретиться с бездной мира. Отсюда проистекают известные в русском философском сознании изображения душевной стихии человека как стихии хаотической. Хаос этот не воспринимается как отрицательный феномен, наоборот, в нем ощущается близость к истинно беспредельному. Уход
49 Как говорил князь Мышкин: «Я не имею жеста. Я имею жест всегда противоположный, а это вызывает смех и унижает идею. Чувства меры тоже нет, а это главное. Это даже самое главное» (примеч. Н. Н. Алексеева).
[146]
от него есть показатель некоторой духовной слепоты и ограниченности. Его обнаружение, напротив, является показателем духовной гениальности и широты. Кто бежит хаоса, тот хочет замкнуться в своей ограниченной конечности и оторваться от беспредельного и абсолютного. Можно ли к идее хаоса применить понятие ценности? Но хаотическое в душе человека ценно постольку, поскольку оно является путем, предположительно открывающим доступ к высшим сферам. Никакой самостоятельной ценности хаотическое иметь не может. Неоспоримым достоинством названного метода является его динамический, так сказать, характер. Суть его сводится к погружению в движение противоположностей, к соприкосновению с крайностями, к подъемам и провалам. Путь этот не сулит покоя и отдохновения, это путь глубокой
