не пытаясь рационализировать социализм как теорию, имел в виду некое умонастроение русского народа.
См. также: Сидоров В. П. Христианский социализм в России в конце XIX — начале ХХ века. Череповец, 1995
[187]
Общая мысль здесь такая: «Предпочтение имеет тот общественный строй и порядок, который в максимальной степени способствует развитию и укреплению свободного братски-любовного общения между людьми» [98].
Более точную формулу предлагал правовед Н. Н. Алексеев (†1964): «Для христианина важным является не блуждание между полюсами экономического индивидуализма и универсализма, не насаждение социализма или капитализма, но нахождение того соразмерного отношения между индивидуалистической и универсалистической стихиями социальной жизни, которое наиболее, при данных исторических условиях, обеспечивает духовную жизнь человеческой личности» [99].
Русские мыслители показали, что демократическое устройство общества, концепция «прав человека» не только не противоречат христианству, но даже более соответствуют его духу, чем любая монархия, в основе которой всегда лежит языческая идея царе-
98 Франк С. Л. Проблема христианского социализма // Путь. Париж, 1939. № 60; Излишне говорить о том, насколько термин «социализм» скомпрометирован в России.
99 Алексеев Н. Н. Христианство и социализм // Путь. Париж, 1931. № 28.
[188]
божества (обожествление фигуры царя, сакрализация государственной власти, как это было в Египте, восточных деспотиях и в Римской империи), языческое представление о том, что Бог всегда с сильным [100].
2.3.5. Религиозное понимание собственности.
В то же время, несмотря на то что «благородное небрежение предметностью ради ничейной Истины в крови у русских мыслителей» [101], большинство из них, целиком принимая также Евангельскую заповедь о нестяжании, понимая ее как призыв к сове-
100 Федотов Г. П. Основы христианской демократии // Империя и свобода. Нью-Йорк, 1989; Вышеславцев Б. П. Кризис индустриальной культуры. Нью-Йорк, 1953. Гл. 15: Смысл и ценность демократии; Лосский Н. О. Органическое строение общества и демократия // Современные записки. Париж, 1925. № 25; Алексеев Н. Н. Христианство и идея монархии // Путь. Париж, 1927. № 6.
Несмотря на то что энциклика Rerum Novarum (1891) содержит в себе демократические идеи (без упоминания самого термина «демократия»), Католическая Церковь стала систематически включать концепцию демократии в свою социальную доктрину, начиная с Рождественских посланий 1944–1945 гг. папы Пия XII. В энциклике папы Иоанна Павла II Cеntеsimus annus (§ 46, 1991 г.) говорится: «Церковь ценит демократическую систему в той мере, в какой эта система обеспечивает гражданам право политического выбора, гарантирует им возможность избирать и контролировать правителей… Подлинная демократия возможна лишь в правовом государстве и на основе правильного представления о человеке».
101 См: Русская философия собственности. Сборник статей под. ред. К. Исупова. СПб., 1993. С. 5.
[189]
сти каждого человека, полагали, что от принципа частной собственности в общественной сфере нельзя отказываться: можно раздавать свое имение, а не чужое! Они пытались даже религиозно-философски обосновать необходимость частной собственности (конечно, ограниченной), рассматривая ее как продолжение душевно-телесной и даже личностной природы человека во внешней среде: вещи, дом должны принадлежать человеку по той же причине, по какой ему принадлежит его тело, да и он сам [102].
Спектр проблематики вопроса о христианском осмыслении частной собственности распределялся между следующими двумя идейными полюсами.
Все творение — Божие, поэтому никакой частной собственности в идеале вроде бы не должно быть (как это было в первоначальной христианской общине — Деян. 2, 44-45).
Человек, как сотворенный по образу и подобию Бога, наделен в какой-то степени творческой и властно-распорядительной функциями в сфере своего обитания, что предполагает частную собственность.
Практическое принудительное следование первому принципу в общественной жизни приводит либо к варианту советского социализма, тождественного в этом случае государственному капитализму, либо — к анархии, когда более сильные при прочих равных условиях все захватят. Пример первоначальной христианской общины, где все было общее, может быть
102 Развернутое богословско-этическое обоснование частной собственности, в том числе и с точки зрения христианского персонализма, содержится в начале социальной энциклики папы Льва XIII Rerum Novarum (1891).
[190]
лишь нравственным примером, тем более, что в этой общине не было совместной производственной деятельности.
В условиях нашего падшего мира и поврежденности человеческой природы частная собственность выполняет регулятивную и упорядочивающую функцию. Опасность чрезмерного индивидуализма может здесь быть значительно ослаблена с помощью ограничений и налогов на собственность, определяемых государством.
Кроме того, частная собственность препятствует посягательствам государства на личность, которая первичнее государства, препятствует перерождению государства в тоталитарное.
Нельзя строить государство, рассчитывая на отрекшихся от собственности святых, которые статистически всегда в очень незначительном меньшинстве. Но не следует и полагать, что все люди настолько дурны, что должны находиться под постоянным контролем государства и не должны иметь собственности.
2.3.6. Религиозно-философские собрания в Санкт-Петербурге (1901-1903).
Но отношения Церкви и интеллигенции были очень непростыми, да другими в то время они и не могли быть: слишком долго интеллигенция и духовенство существовали раздельно. Более того, они привыкли обходиться друг без друга.
В самом начале XIX века религиозно пробудившаяся интеллигенция стала обращаться к реально существующей, «исторической» Церкви (как они тогда ее называли) в поисках взаимопонимания, ответов на возникшие вопросы.
[191]
Осенью 1901 года по инициативе З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского с одобрения обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева и митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского) начались встречи религиозно настроенной интеллигенции и петербургского духовенства. Председателем Религиозно-философских собраний (такое название они впоследствии получили) был ректор Санкт-Петербургской Духовной академии, будущий предстоятель Русской Православной Церкви, епископ Сергий (Страгородский).
На первом Собрании (29.11.1901) в докладе В. А. Тернавцева (служащего Св. Синода) «Русская Церковь перед великой задачей» прозвучала мысль, что главной причиной внутреннего раскола общества является отсутствие религиозно-социального учения у Церкви. Именно это и было, по мысли докладчика, главной причиной неблагополучия. Он утверждал, что Русская Церковь, скованная худшими и тягостными формами приказно-бюрократических порядков, исходящих из недоверия к человеку и жестокого невнимания к его нуждам и страданиям, была не в состоянии справиться и со своими внутренними задачами. Все старания возродить жизнь прихода (братств и попечительств) разбивались о безземность ее основного учительного направления. В положении, исторически унаследованном Русской Церковью от прошлого, невозможны были никакие улучшения без веры в Богозаветную положительную цену общественного дела. Поэтому преодоление расхождения Церкви и интеллигенции (занятой решением социальной проблемы), имело бы великое значение не только для интеллигенции, но и для Церкви. Как дело собирания
[192]
земли русской было некогда движением, направляемым Церковью и охватившим несколько поколений единством одинаково священной для всех задачи, так и теперь для Русской Церкви открылась, наконец, возможность выхода на широту земли: из поместной, удушающей тесноты — на великий простор мирового служения. Но проповедники Русской Церкви были наставлены в вере в большинстве своем односторонне, часто ложно воодушевлены, мало знали и еще меньше понимали всю значительность мистической и пророческой стороны христианства. Но самое главное, они в христианстве видели один только загробный идеал, оставляя земную сторону жизни, весь круг общественных отношений пустым, без воплощения истины… Единственно, что они хранили, как истину для земли и о земле, — это самодержавие, как некий начаток нового порядка и как бы «новой земли». Робкая вера, что Россия скажет какое-то свое «великое слово», оставалась у них лишь на уровне чаяния сердца, с которым они сами не знали, что делать. Все было смутно, шатко, не облечено авторитетом никаких определенных возвышенных учений, — говорилось в докладе В. А. Тернавцева. Деятели Церкви настаивали на божественном происхождении и помазании власти и призывали народ к полному повиновению ей. Но сами, оставаясь безучастными к общественному спасению, они не могли дать ни религиозных указаний для власти, ни Христовой надежды и радости народу в его тяжком недуге. Его бедствия они понимали как посылаемые от Бога испытания, перед которыми приходится только преклоняться. Нельзя было не понимать, что если нынешние деятели Церкви не возродятся, то необходимы какие-то новые силы, могущие
[193]
вместить более. В. А. Тернавцев видел возможность такой восполняющей силы в интеллигенции, жаждущей истины, Бога и способной к гражданскому творчеству [103].
Отношения Церкви и общества в лице наиболее образованной его части — интеллигенции и явились лейтмотивом всех последующих дискуссий.
Хорошо известно, что, несмотря на мудрое председательство епископа Сергия (участники Собраний выразили ему искреннюю благодарность), общего языка интеллигенции и духовенству найти не удалось. Настолько, как выяснилось, разошлись их духовные пути. Духовенство подвергало сомнению качество веры интеллигенции. А интеллигенции казалось, что духовенство ее просто не понимает, не хочет выразить «правду о земле». Все это еще раз показало, насколько внутренне расколото было общество.
В апреле 1903 года по распоряжению властей Собрания, вызвавшие большой общественный интерес, были закрыты.
103 Записки Петербургских Религиозно-философских собраний (1902–1903). СПб., 1906. С. 6–22.
104 Изгнанный из России в 1922 г., отец Сергий (в 1918 г. он принял священный сан) в конце 20-х гг. в Богословском институте в Париже читал курс «Христианская социология», а впоследствии написал много работ по богословию. В своих книгах и статьях он создал целую систему христианского понимания общественной и хозяйственной жизни. Основная его мысль: несмотря на то что Православие не связывает себя ни с одной социально-политической формой, оно может их оценивать с этической точки зрения. В качестве критерия для оценки он предлагал фактор свободы личности (религиозной, правовой, хозяйственной) как высшей ценности. см: Булгаков С. Н. Православие. Киев, 1991. С. 212.
2.3.7. После 1905 года.
После революционных событий 1905 года обсуждение этих вопросов стало возможным в открытой печати. Идеи социального христианства выразились в проекте С. Н. Булгакова [104] «О союзе христианской
[194]
политики» [105] и в программе «Христианского братства борьбы» В. П. Свенцицкого, В. Ф. Эрна, П. Флоренского и А. Ельчанинова. Они с различными степенями радикальности выступали за демократизацию общества, отделение Церкви от государства, создание христианской общественности [106]. С. Н. Булгаков писал в 1905 году: «Христианской формой правления по преимуществу является никоим образом не деспотический автократизм татарско-турецкого типа, возведенный в этот ранг Византией и раболепствующей официальной церковью, но федеративная демократическая республика, как это хорошо понимали в свое время английские диссиденты, эмигрировавшие в Америку» [107].
105 См.: Булгаков С. Н. Христианский социализм. Новосибирск, 1991. С. 25.
106 С. Н. Булгаков вскоре, столкнувшись с полным непониманием идей христианской демократии в России, с кошмаром «реальной революции», отказался от этого направления в своей деятельности.
107 Булгаков С. Н. Неотложная задача (О Союзе христианской политики) // Христианский социализм. Новосибирск, 1991. С. 33.
[195]
Проект С. Н. Булгакова был, по сути дела, первым проектом христианско-демократической партии в Европе ХХ века. Всем этим проектам не суждено было воплотиться в жизнь. В России давно образовалось стойкое разделение общественной и религиозной сфер.
После падения самодержавия, когда пошатнулась социально-политическая и национальная идентичность российского Православия, все-таки себя с ним связывавшего, профессор политэкономии С. Н. Булгаков произнес речь на Первом Всероссийском Съезде духовенства и мирян (Москва, 2.06.1917),
