в которой предостерегал от идолопоклонства перед демократией, признавая в то же время ее относительную ценность для решения вопросов хозяйственных, социальных, правовых [108].

На Всероссийском Церковном Соборе 1917-1918 годов он выступал против отделения Церкви от государства, так как Церковь призвана преобразить все сферы жизни общества, и «нет предела, куда бы ни проникала церковная благодать» [109] .

По поручению Собора он составил декларацию «Об отношении Церкви к Государству», где говорилось: «И ныне, когда волею Провидения рушится в России

108 Булгаков С. Н. Церковь и демократия. М., 1917; См. то же: Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии. М., 1997. Т. 2.

109 По этому поводу можно заметить, что отделение Церкви от государства не препятствует возможности христианского преображения всей жизни, так как Церковь не отделена от общества. Но это возможно только в правовом государстве с развитой общественной жизнью. В противном случае подобное «отделение» носит дискриминационный характер, как это было в коммунистический период в России.

[196]

Императорская власть, а на смену ей ищутся другие государственные формы, Православная Церковь не имеет суждения об этих формах со стороны их политической целесообразности, но она неизменно стоит на своем понимании власти, согласно которому всякая власть должна быть христианским служением. Пред лицом Церкви может оказаться оправданной всякая политическая форма, если только она исполнена христианским духом или, по меньшей мере, этого ищет» [110].

Какого духа искала новая власть, стало ясно уже на Соборе, когда большевики начали артиллерийский обстрел Московского Кремля, в котором происходили заседания Собора.

Когда на Соборе развернулась дискуссия по поводу выборов в Учредительное Собрание, которое должно было законным путем определить путь политического развития России, другой активный участник Собора — князь Е. Н. Трубецкой, религиозный философ и правовед, предложил, не поддерживая ни одну партию, призвать выбирать людей, преданных Церкви и Родине. Его предложение было принято, и Собор обратился к всероссийской пастве с Посланием о выборах (4.10.1917).

В самый критический момент Церковь и лучшая часть русской интеллигенция нашли общий язык, но было уже поздно. Как известно, большевики разогнали (6.01.1918) Учредительное Собрание, где они были далеко не в большинстве, и установили красный террор.

110 Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии. М., 1997. Т. 2. С. 294.

[197]

А. В. Карташев на заседании Петербургского Религиозно-философского общества (28.02.1916) в своем выступлении пытался, в традиции русской религиозной философии, начиная с В. С. Соловьева, показать, что религиозно поставленный социальный вопрос тесно связан не только с человеческим обществом и его проблемами, но и с религиозным пониманием космоса вообще. Церковное сознание, даже ожидая эсхатологических свершений, «Царства будущего века», не может быть не вселенским, не может отказаться от великой задачи преображения всей полноты бытия в соответствии с христианскими идеалами, не может быть не теократичным. Известно, что в средние века теократия отождествлялась с религиозно осмысленной монархией. Новое время, Реформация принесли более персоналистическое самоощущение личности с иным пониманием свободы, принесли право на субъективизм, на собственное мнение, право на общение с Богом «без посредников». И как следствие — понимание религии как «частного дела», как сферы личных интимных переживаний. Христианство стало акосмичным, а значит — нейтральным и по отношению к общественным проблемам.

В Православии, как известно, Реформации не было, но результат оказался в большой степени сходным по двум, по мнению А. В. Карташева, причинам.

1) Из-за психологической протестантизации российского сознания по нецерковным линиям культуры и общественности, проходящим модернизацию независимо от церковной реформы.

В России существовали и многочисленные протестантские по духу религиозные группы и секты, но они мало влияли на общественное сознание. В эпоху

[198]

Петра I вообще изменилась общественная атмосфера, особенно в среде интеллигенции, которая в эту эпоху и оформилась в общественный слой. Петровская же синодальная реформа имела структурный характер и не несла в себе духа Реформации (или несла очень мало), связанного с персоналистической верой.

2) Из-за возобладавшего в Православии отрешенно-аскетического духа, что тоже привело в конечном итоге к исключению космоса (а вместе с ним и общественной проблематики) из религиозного умозрения и созерцания.

В какой-то степени вселенско-теократическое мироощущение продолжало жить в идее православной монархии, но и оно почти окончательно выдохлось к началу XX века.

А. В. Карташев говорил о возможности новой (не монархической) реализации теократического идеала, соответствующей новому типу общественного сознания, подразумевая демократическое гражданское общество [111].

Б. П. Вышеславцев писал в 1932 году в изгнании: «Реорганизация собственности и распределения, перед которой стоит современное общество, требует соборного творчества; она неразрешима диктатурами и декретами. Следует помнить, что власть, диктатура, тирания неизбежно рождает протест на уровне подсознания и бунт. Из темных глубин подсознания вырастает стремление свергнуть патриархальную власть, убить императора или тирана,

111 Карташев А. В. Реформа, реформация и исполнение Церкви // На путях. Берлин, 1922; См. то же: Карташев А. В. Церковь, история, Россия. Статьи и выступления. М., 1996.

[199]

будь то великий Цезарь, презренный Нерон или добрый «царь-батюшка», освободивший крестьян. Это сопротивление подсознания столь огромно, что если народ представит себе Бога по теории Ивана Грозного, как небесного самодержца и тирана, — то неизбежно у него возникнет стремление свергнуть и «Отца Небесного». Современный психоанализ (З. Фрейд) с огромной убедительностью показал радикальную неприемлемость для скрытых недр подсознания всех властно-диктатурных способов устроения общества. Люди, поставленные в положение рабов,- всегда подсознательные бунтовщики, и, чем глубже рабство, тем ужаснее предстоящий бунт» [112].

В изгнании, уже за границей, русские философы и социологи проделали глубокий анализ коммунизма и большевизма [113]. Основная их мысль состоит в обли-

112 Вышеславцев Б. П. Социальный вопрос и ценность демократии // Новый Град. Париж, 1932. № 2. С. 48. Вообще говоря, не существует никаких богословских препятствий для признания Церковью ценности психологических исследований. Амбивалентность «глубин подсознания», о которых говорит Б. П. Вышеславцев, можно понимать как следствие первородного греха. Основоположник аналитической психологии Карл Юнг, открыв коллективное бессознательное, обнаружил, что оно порождает коллективистски-тоталитарные общественные структуры.

113 См.: Бердяев Н. А. Философия неравенства. Берлин, 1923; Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955; Вышеславцев Б. П. Философская нищета марксизма. Франкфурт-на-Майне, 1952; (эти книги были переизданы в 1990-е гг. в России); Федотов Г. П. И есть и будет. Париж, 1932.

[200]

чении самой схемы развития коммунистической идеологии, абсолютизации пути от рационализма к социальному конструктивизму, осуществляемому через насилие.

2.3.8. Актуальная мысль русского религиозно-философского наследия.

В. С. Соловьев, прот. Сергий Булгаков, С. Л. Франк, Г. П. Федотов понимали христианство в этическом плане как принцип, работающий на всех уровнях человеческого бытия, включая и его общественное измерение. Христианство, с одной стороны, уравнивая всех людей в богосыновстве (молитва «Отче наш…»), а с другой, углубляя и обогащая взаимоотношения людей, благодаря богосыновству, к которому мы причастны по своему человеческому естеству, усвоенному Сыном Божиим при Воплощении, создает совершенно новый тип человеческих взаимоотношений, качество которых на своих высших ступенях обозначается в русской социальной философской мысли термином «соборность». Символом высшего выражения такого свободного общения является замечательная икона А. Рублева «Св. Троица», где три ангела, соответствующие трем Лицам Троицы, находятся в удивительном, гармоническом общении, ведут тихую нескончаемую беседу любви.

Очевидно, что все человеческое общество не может находиться в таком общении, как все общество не может состоять из одних христиан, тем более что и сами христиане очень различаются. Но отсюда не следует, что к этому идеалу не нужно стремиться вовсе. Проекцией принципа соборности на разнородную жизнь многоконфессионального и в значительной

[201]

своей части безрелигиозного общества является принцип гражданского общества. Концепцию такого общества достаточно определенно выразили А. В. Карташев и С. Л. Франк.

Как известно, Православная Церковь при Константине Великом стала государственной. Было бы жестоко и несправедливо, писал А. В. Карташев в 1932 году, узаконивать для Церкви режим вечных гонений и катакомбного существования. Да это было бы позорно и для самого государства. Союз церкви с государством в то время должен быть признан историческим достижением и положительным благом. Кроме свободы, юридического и материального обеспечения своего существования, Церковь получила еще и возможность исполнения своей миссии: христианизации народов. Стало возможным и широкое христианское образование. Но возник и сложный вопрос о взаимоотношениях Церкви и государства. Согласно VI новелле Византийского императора Юстиниана (†565), Церковь и Государство суть два Божественных дара человечеству, два порядка вещей, вытекающих из одного источника — воли Бога и потому долженствующих быть в полном согласии (симфонии) между собой, взаимно помогая, но не упраздняя свободы и самостоятельности друг друга в соответствующих автономных сферах [114].

Это определение, по мнению А. В. Карташева, было достойно по своей тонкости, эстетическому изяществу и метафизической туманности эллинского философ-

114 См.: Карташев А. В. Церковь и государство. Париж, 1932; См. то же: Карташев А. В. Церковь, история, Россия.

[202]

ского мышления. Оно говорило об иррациональности, неопределимости пограничной черты между Церковью и государством, об их антиномической «неслиянности и нераздельности», что вполне адекватно существу дела. «В конечном итоге — это самая тонкая и совершенная формула взаимоотношений Церкви и государства. Фактическое грехопадение Византийской империи нисколько не колеблет ее нормативной математической точности, как и наши грехи не колеблют совершенства Евангелия» [115].

Шестая новелла Юстиниана, продолжал А. В. Карташев в своей работе «Церковь и государство», являлась наилучшей из всех формул, неясной вполне теоретически, но жизненной практически, открывающей путь к гибкому решению вопроса в каждом конкретном случае при изменяющихся обстоятельствах. С наибольшим совершенством соответствовала эта схема и Евангельскому завету «воздавать кесарю кесарево, а Божие — Богу».

Но идеальная схема для своей беспорочной работы требует, в условиях признания государством Церкви как государственной, христианского совершенства одинаково от церковной и государственной сторон. А так как этого в действительности не бывает, то историческая реальность взаимоотношений Церкви и Государства представляет собою картину длительной драмы, не столь редко с трагическими исходами, в основном для Церкви.

115 Карташев А. В. Православие в его отношении к историческому процессу // Православная мысль. YMCA-PRESS, Париж, 1948. Вып. 4. С. 93–94; См. то же: Карташев А. В. Церковь, история, Россия. С. 50.

[203]

Достаточно вспомнить более чем столетний период жестоких гонений византийских василевсов на сторонников иконопочитания, постоянное вмешательство императоров, вопреки церковным канонам, в назначения епископов. Или вспомнить, что делали с Церковью Иван Грозный и Петр I. Хорошо известен и отток ревностных христиан из городов с их полуязыческими нравами в пустыни, где они образовывали монастыри для ведения более христианской жизни.

Вся история учит одному: тесная связь Церкви с государством, утрата ею независимости всегда приводит к печальным для Церкви последствиям. Рано или поздно, но период государственного покровительства Церкви заканчивается, и государство начинает использовать Церковь в своих интересах.

Как воскликнул один архиерей на Поместном Соборе (1917-1918): «Довольно нам союза с государством! Хрустели наши