и ни насаждалась в этих странах, предпосылки для ее восприятия все-таки были (исключая страны Восточной Европы, где коммунизм был установлен насильно).
Все это дает серьезное основание предположить, что восточный тип религиозности не имеет достаточного иммунитета против социальных болезней.
5 Пример Кубы говорит о том, что термин «Восток» можно понимать не только в географическом смысле, но и как метафору социальной архаики.
[265]
Христианская традиция, развитое правовое сознание предотвратили наступление коммунизма на Западе. В России же возобладало храмовое понимание христианства, а евангелизация самой жизни, актуализация библейских этических принципов в повседневной жизни были явно недостаточны, что и ослабило иммунитет к новой идеологии, так много говорившей об «общем благе».
Христианство — это торжество внутренней правды над любой внешней формой и соответственно протест против обожествления видимой объективации Абсолюта. Христианство не только подтвердило известное положение о нашей полной зависимости от Всемогущего Бога и как бы от Его представителей на земле (жрецов и первосвященников), но впервые в истории открыло важность человеческих отношений по «горизонтали», необходимость не только вертикальной иерархической соподчиненности людей в государстве, но и необходимость их братского общения. Эпоха фараонов, царей, первосвященников как религиозно-политический коррелят язычества оказывается внутренне исчерпанной. Христианство, таким образом, выступает против любых религиозно оправданных социополитических пирамид, утверждая истинную иерархию ценностей. Почувствовав это, израильские архиереи и добились распятия Христа.
2. Христианская антропология.
Здесь очень важна отправная точка рассуждения: является ли человек лишь «совокупностью общественных отношений» (на практике такой социологичес-
[266]
кий редукционизм приводит к тому, что, наоборот, общество начинает рассматриваться как совокупность людей-винтиков) или же человек ни к чему не «сводится», будучи сотворенным «по образу и подобию Божию»? Всегда ли целое больше своей части? Даже из математической теории множеств известно, что — не всегда. Так и количественные характеристики не всегда отражают действительность «общего блага». По образу и подобию Бога был создан человек, а не общество и не государство. То, что теперь описывается в нескольких фразах, обошлось человечеству в десятки миллионов человеческих жизней.
Вопрос в философском плане упирается в проблему свободы человека и неизбежно связанного с ней риска, что было с гениальной глубиной осознано Ф. Достоевским и Н. Бердяевым. Как совместить свободу человека с «общим благом»? Или в более точной постановке вопроса: как можно свести к минимуму неизбежное ограничение свободы людей в их общежитии?
После краха коммунистического эксперимента стало особенно ясно, что теория общественного устройства должна исходить из адекватной антропологии, так сказать, снизу вверх, а не наоборот. «От Бога» (сверху вниз) может строить (царство) только Бог, а люди не должны брать на себя божественные функции и могут лишь исходить из человека как сотворенного «по образу и подобию Божию». Коммунисты поставили на место Бога идею. А затем идею поставили выше самой жизни (идеократия).
Что есть человек? Тайна человека сегодня ощущается вновь и вновь. Согласно христианской антропологии, человек имеет двойственную природу, а
[267]
точнее говоря, добрую природу, поврежденную первородным грехом. С одной стороны, человек создан по образу и подобию Божию, свободен, имеет в себе потенциальную бесконечность, призван к совершенствованию, а с другой — благодаря этой же свободной воле — способен двигаться в противоположном направлении — ко злу.
Как пишет Клайв С. Льюис: «Я — демократ, потому что верю в грехопадение… Истинное оправдание демократии в том, что мы — создания падшие, и человеку нельзя доверить власть над собратьями. Аристотель считал, что некоторые годятся только в рабы. Очень может быть. Но никто не годится и в хозяева… Я не думаю, что равенство — благо само по себе, как радость или мудрость. Скорее оно — лекарство, которое нужно, поскольку мы болеем, или одежда, которая нужна, ибо мы утратили чистоту. Не думаю я и того, что былая власть короля, священника, отца и мужа или былое подчинение подданных, паствы, детей… сами по себе плохи. Вероятно, они хороши, как хороша нагота. Но я рад, что их нет, потому что люди ими злоупотребляли — и портились. Возрождая эти вещи, мы совершим ту же ошибку, что и нудисты» [6].
Так же как христианство не отменяет биологии, так оно не отменяет и психологии, знания о наличии у человека наряду с сознанием «естественного» бессознательного — подсознания. Существует определенная зависимость между соотношением сознательного и подсознательного в человеке и его политическими
6 Льюис К. С. О равенстве // Страницы. М., 1996. № 2. С. 112.
[269]
пристрастиями. По мнению правоведа Н. Н. Алексеева, демократия покоится на обращении к рассудочно-дискурсивной области, она обсуждает, голосует, решает, следовательно, пребывает в верхнем сознании, тогда как тоталитаризм — исключительно в нижнем [7]. Поскольку христианство есть религия персонифицированного Логоса, то отсюда можно сделать вывод, что христианству ближе демократия, чем тоталитаризм, типологически характерный, кстати говоря, для животных сообществ, где существует только «право сильного».
3. Славянофильское наследие.
Интересно заметить, насколько живучей оказалась славянофильская критика Запада, которому давно полагалось бы «сгнить»: там, мол, рационализм, материализм, если и есть культура, то в основном «внешняя», и такая же несвобода, только более «завуалированная». Тем более, что сами западные люди охотно с этим соглашаются. Но не будем спешить согласно кивать головами. Западное сознание самокритичнее нашего, и только глупец радуется, когда его хвалят.
Следует вспомнить простую истину: внешнее является проявлением внутреннего. Так что не бывает чисто «внешней культуры» и «благополучия», столь ненавистного славянофильствующим и часто близким к ним по психологии коммунистам.
7 Алексеев Н. Н. Демонократия // Путь. Париж, 1939–1940. № 61.
[270]
Эти люди до сих пор не решили для себя относительно простого вопроса о формах собственности. Частную собственность «душа не приемлет», а государственная собственность на «все и вся» окончательно себя дискредитировала при коммунизме. Остается только что-то бормотать о «многообразии форм собственности». Особенно трогательно такое словосочетание слышать от изрядно модифицированных коммунистов. Ведь в «Манифесте компартии», который они до сих пор не «пересмотрели», черным по белому написано: «коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности». Давно пора им серьезно подумать об изменении своего названия.
До сих пор в сознании славянофильствующих популярно ложное противопоставление «закона» и «благодати». Это большая проблема, мучившая еще апостола Павла. И как всякий правильно поставленный религиозно-философский вопрос эта проблема не имеет простого решения, снявшего бы ее. Но сегодня мы, по крайней мере, знаем, как не надо решать эту проблему. В первую очередь, не следует пытаться превращать благодать в закон, смешивать эти понятия. Если мы вслед за славянофильствующими дружно решим жить не по «скучному» формальному закону, а по благодати, то это вовсе не означает, что мы действительно будем жить по благодати. Благодать — это Божий дар, это — тайна, которую можно лишь уважать, но не конституировать в госу-
[271]
дарственных формах. Закон и благодать относятся к разным онтологическим уровням. Закон можно и нужно конституировать и кодифицировать. Для благодати же следует оставить место, дабы не исключать ее возможность. Юридически это осуществляется запретом на регламентацию духовно-нравственной жизни.
3.2. Основная ошибка славянофилов.
Славянофилы неустанно обвиняли Запад в материализме на том простом основании, что на Западе действительно выше материальный уровень жизни. Но все не так просто. Более того, можно без всякой софистики показать, что самовоспроизводящийся высокий материальный уровень жизни общества как раз невозможен без развития идеальных начал. Если же соберутся материалисты-индивидуалисты в чистом виде, то это будет известная «война всех против всех», догосударственная стихийная асоциальная форма. Для того чтобы определить «правила игры», соблюдать договорные начала и общепринятые законы, уже нужны идеальные начала, система идейных ценностей, без которой никто эти «законы» всерьез принимать не будет. Поводов для «временной отмены» законов ради какой-либо высшей (читай: «революционной») целесообразности — всегда предостаточно. Важно отметить, что сами эти «законы», как правило, имеют в целом положительный гуманный характер, отражают собою общечеловеческие ценности. Такова сила Добра, под которое вынуждено мимикрировать зло.
[272]
Повторим еще раз: для того чтобы всерьез принимать юридические законы и нормы, нужно соответственно всерьез принимать систему идеальных ценностей. Ведь юридические законы — в отличие от природных законов — держатся только верою людей, укорененной в трансцендентной сфере. Например, высокая и значительная роль закона в древнем Израиле объяснялась тем, что закон имел Божественное происхождение. Нигде в природном (естественном) мире нет ничего подобного юридическому закону человеческого общества. Ведь этот закон делает невероятное: уравнивает в правах сильного и слабого.
Многочисленные хорошо известные нарушения в практике судопроизводства возможны лишь как паразитарные образования на теле юридического закона. Если бы было возможно возвести в закон сами эти злоупотребления, то вся система судопроизводства рухнула бы вообще, и произошло бы «естественное» восстановление «права сильного», характерного для животного мира и для человеческих сообществ, находящихся в догосударственном состоянии.
Материальный интерес, конечно, всегда присутствует, но абсолютизация этого интереса приводит к всеразрушающему хаосу.
Могут спросить: а идеологии материализма разве недостаточно для организации относительно высокого материального уровня жизни большинства людей? Ведь даже очень жадный человек понимает, что для его же пользы он должен соблю-
[273]
дать общепринятые нормы и с кем-то делиться, начиная с собственной семьи? Но в том-то и дело, что при чистом материалистическом мировоззрении он не будет соблюдать эти законы, полагая их за что-то условное. Если бы утверждение Маркса, что нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал ради прибыли в 100 %, было верно, то никакого бы западного благополучия никогда не наступило, и никакие столь нелюбимые славянофилами «законы» не помогли бы, так как для действенности любого юридического закона уже необходимо его признание общественным сознанием.
4. Два понимания государства.
4.1. Государство как самоцель
Все титанические попытки христианизировать древнюю монархию также оказались безуспешными, т. к. монархия есть не что иное, как политическая египетская пирамида, языческая по своей сути. Так рухнули православно-имперские Византия, а затем — и Россия.
Политическая пирамида-монархия (в лице сакрализованной фигуры царя) соответствует более внешнему характеру (по сравнению с христианством) языческой религии, представляющей Бога в виде объекта. Политической проекцией восточного язычества и является монархия — деспотия. Монархия во главе с сакрализованной фигурой, конечно, возможна, а при выдающейся личности на престоле она может дать лучшие результаты, чем демократия. Очевидно, что сильный, яркий царь может вызвать большее вдохновение в народе, чем абстрактный принцип «разделения властей». Но в случае
[274]
неудачной смены на престоле монархию начинает лихорадить, она в результате дворцовых интриг и переворотов может ослабеть и рухнуть под натиском врагов, которые всегда найдутся. Чин помазания на царство не гарантирует от погрешимости и ошибок, как и, например, таинство крещения.
«Религиозная неправда мистической концепции самодержавия состоит в том, что она взваливает бремя свободы и ответственности на одного человека, снимая это бремя с христианского народа» (Н. А. Бердяев).
То есть, если использовать технический термин,
