политическая монархия неустойчива, хотя и долго может просуществовать благодаря силовым методам, в противоположность своему физическому аналогу — египетской пирамиде. Если же попытаться законодательно исключить возможность явных злоупотреблений и ввести прежде всего принципы гласности и обратных связей, т. е. сделать систему динамичной и саморегулирующейся, то и получится демократическая система. В этом случае даже возможен монарх, играющий не столько властную, сколько духовно-символическую роль, как в североевропейских странах.

«Только язычество, верящее в закон «вечного возвращения», может мечтать о восстановлении монархии фараонов. Христианство не принимает идею вечного возвращения и утверждает необратимость времени, поэтому оно есть религия творчества и абсолютного обновления» (Б. П. Вышеславцев).

[275]

4.2. Государство как средство.

Согласно взгляду на государство как на служебное орудие (не человек для государства, а государство для человека), оно предназначено лишь для создания необходимых условий для достойной жизни людей, а на библейском языке — условий для раскрытия образа и подобия Божия в людях.

Такой взгляд на власть находит веское обоснование еще в Ветхом Завете: отказ от теократии и желание израильского народа иметь земного царя (господствующий тип государства) рассматривается в Библии как возврат в язычество, отпадение от Бога (см.: 1 Цар. 8). Важно, что в Библии государство как таковое имеет относительное, а не абсолютное значение.

Известно также, что многие выдающиеся православные подвижники были сторонниками православной монархии, являющей собою как бы некое отображение Царства Божия на земле. Но сейчас мы имеем такой исторический опыт, который не был ведом им, да и учение о православной монархии не может быть догматизировано.

Конечно, христианином можно быть в любых условиях, даже в самых тяжелых, но было бы циничным создавать такие условия для христиан, для испытания их веры. Никто не имеет права выбирать условия жизни для других людей.

На современном языке служебный тип государства именуется демократическо-правовым. Конечно, в чистом виде такое государство не встречается (как и ничто вообще в чистом виде в нашем мире не встречается), и совершенно идеологически нейтральных государств не бывает, что неустанно повторяли боль-

[276]

шевики, пытаясь довести свое идеологическое, а затем и физическое насилие до максимума. Но здесь опять же важен принцип меры: существуют разные степени идеологизации, и это различие очень важно. Демократическое государство стремится минимизировать идеологизацию, как и власть людей друг над другом. Эта власть неизбежно имеется (без этого невозможно государство), но она намеренно ограничена законом и не носит абсолютистского характера.

Могут возразить, что нигде в истории государство не возникало на договорных началах, а возникало на крови и насилии. И это действительно так. Но отсюда совсем не следует, что так всегда и должно быть. Это значило бы отрицать идею социального развития.

5. Почему нельзя государство превращать в церковь.

Сторонникам моделирования государственной структуры по типу церковной (ведь Церковь призвана в некотором смысле отображать Царство Божие на земле) следует помнить о том, что государство и Церковь представляют собой онтологически различные реальности, что Церкви противопоказано применение силы, а государство не может существовать без силовых структур.

Но даже не это является основной причиной, исключающей всецелое упование на Церковь в общественном вопросе. Вся история учит, что земная Церковь (как общественный институт) не обладает в этой сфере свойством абсолютной непогрешимости. Будем последовательны: признавая непогрешимость Церк-

[277]

ви во всех сферах, следовало бы передать ей и карающий меч, то есть право суда по всем вопросам еще до Страшного суда. Но сегодня на это даже сама Церковь не претендует. Но кое-что Церковь знает и исповедует и именно это она предлагает обществу для свободного восприятия. Она может даже выработать основополагающие принципы для общественной жизни (социальную доктрину).

Важно понять, что отношения Церкви и государства чрезвычайно сложны из-за парадокса свободы, хотя эмпирически они могут казаться простыми. Вряд ли в земных условиях возможна знаменитая «симфония» Церкви и государства, и государство, помня о религиозном идеале, обязано позаботиться о фактическом, предотвращая, как сказал В. С. Соловьев, преждевременное наступление земного ада. В этом состоит необходимая отрицательная функция государства.

В конструктивном плане общество и государство могли бы кое-чему поучиться у Церкви: демократию можно было бы рассматривать как секулярно-социальную проекцию соборности [8], но этого не происхо-

8 Соборность (от «собор», «собрание», «соборная» — о Церкви в Символе веры) в понимании создателя этого термина А. С. Хомякова означала такое качество (благодатное) единства верующих, при котором свобода каждого не только не подавлялась, но даже наоборот — получала наибольшее раскрытие. Cоборность — многоуровневое понятие, включающее в себя и мистический и социальный аспекты. В церковной жизни она проявляется прежде всего в участии мирян в решении административных вопросов, в развитии выборного начала, в создании условий для проявлении инициативы мирян прежде всего в области благотворительности и просвещения.

[278]

дит из-за отсутствия у нашей Церкви современной социальной доктрины [9]. О явной нехватке соборных начал в церковной жизни писали еще русские архиереи в 1905 году в своих «Отзывах по вопросу о церковной реформе».

6. Христианская социология.

Следовательно, оптимальное общественное устройство должно быть таким, чтобы, с одной стороны, предоставлять человеку возможность свободного развития, а с другой — ограничить возможность определенных злодеяний. В ходе развития политико-правовой мысли, опирающейся на исторический опыт, выяснилось, что безусловному запрету должно подвергаться лишь явное зло: убийство, насилие, воровство.

Попытки же полностью искоренить зло приводят к еще большему злу, как, например, в борьбе с алкоголизмом путем введения «сухого закона». (Это хорошо понимали еще в античности: «Summum jus, summa injuria» — Наибольший закон есть наибольшее зло. То есть попытки все подчинить закону приводят к наихудшему злу [10].) Причем такие понятия, как «принцип разделения властей», «частная собственность», «права человека», следуют как предохранительные

9 На Архиерейском соборе (Москва, 29.11–2.12.94) было принято решение о выработке последней.

10 В. Гумбольдт писал в 1792 г., что есть истины, которые мудрец никогда не станет пытаться реализовать на практике, потому что результаты подобных действий могут оказаться прямо противоположными заявленным целям.

[279]

механизмы из главного принципа — уважения и доверия к человеку. Разделение властей предохраняет от узурпации власти, частная собственность ставит ограничения посягательствам государства на личность. Под «правами человека» понимаются прежде всего юридические механизмы, защищающие одних людей от других.

Решение о таком общественном устройстве и соответствующем законодательстве должно быть принято самим обществом, а не навязано извне пусть даже и очень умными людьми, у которых, конечно, не отнимается возможность легальными путями влиять на общество. Иначе у власти не будет легитимности, общественного признания. Очевидно, что уровень законодательства должен соответствовать уровню общественного сознания. Иначе законы будут просто игнорироваться. Сама процедура принятия решения должна соответствовать высоте поставленной задачи. (Здесь, конечно, тавтологический парадокс самозамкнутости: какова процедура определения «хорошей» процедуры? Из этого парадокса можно выбраться методом последовательных приближений, благодаря наличию принципа саморазвития общества с обратными связями.)

Н. А. Бердяев писал: «То, что есть истинного в демократии, и есть отыскание путей подбора лучших, устранение ложного иерархизма и установление благоприятных условий для истинного иерархизма… Демократия не непременно исключает высшую иерархию. Свободный, самоопределяющийся и самоуправляющийся народ может признать высшую правду иерархического строя, подбора лучших и соподчинения низшего высшему. Демократия нужда-

[280]

ется в воспитании в истинно иерархическом духе, без этого она разлагается и духовно падает… Демократия, которая признает себя верховным и единственным принципом жизни, уже ничему не подчиненным, есть, конечно, ложь и соблазн… Но в демократии есть и своя подчиненная правда, которая помогает торжеству истинного иерархизма над ложным иерархизмом.

Окончательной же и высшей остается истина, провозглашенная Платоном: идеальной формой правления может быть лишь аристократия, господство лучших, благороднейших, даровитейших, духовно сильнейших. Это и есть истинный иерархизм, на котором только и могут быть основаны государства и культуры народов… Но отыскание представителей этой расы и призвание их к господству — очень сложный и мучительный процесс» [11].

Бердяев, ориентированный на поиск прежде всего качества общественной жизни, далее не развивает вопрос о механизмах подбора лучших в представительной демократии. Но сегодня, находясь на более позднем витке исторического развития (после опытов тоталитаризма ХХ века), мы, охотно соглашаясь с Платоном по существу (что же плохого в том, что будут править лучшие?), больше внимания уделяем процедуре отбора руководящих органов.

Понятно, почему с таким трудом строится демо-

11 Бердяев Н. А. Духовные основы русской революции // Бердяев Н. А. Собрание сочинений, T. 4. YMCA-PRESS, Paris, 1990. С. 178–179.

[281]

кратическое общество: если для создания монархии нужна прежде всего сила, то для создания демократического общества необходим высокий уровень общественного сознания, определяемый прежде всего наличием в нем уважения к человеку.

Вопрос о вере и мировоззрении вообще чрезвычайно сложен, здесь не может быть того, что мы называем «консенсусом», и именно это обстоятельство лежит в основе известных принципов: «религия — частное дело» и «отделение церкви от государства», что до сих пор иногда ошибочно полагают капитуляцией религиозности в обществе.

Сколько едких слов было произнесено (например, К. Леонтьевым) относительно религиозности среднего буржуа. Никаких бури и натиска, грома и молний. Мол, тепловатая водица, а не вера. Так, честное выполнение жизненного долга (семья, работа) эстетически проигрывает перед языческим по своей сути триумфализмом, героическим драматизмом и ритуальным мистицизмом. А ведь Бог Откровения может являться и в тихом дуновении ветра (3 Цар. 19, 9–13). В христианстве примат внутреннего над внешним доводится до предела: нет почти никаких внешних признаков пребывания в истине (Лк. 16, 15). По героическим и даже мученическим эпохам можно, конечно, тосковать, но нельзя их создавать. У истории есть свои возрастные категории, и с ними нужно считаться.

Могут спросить: ну а личностный характер христианства, доминирование внутреннего начала над внешним не приведет ли к полной анархии, когда у каждого будут свои представления о должном и недолжном? Ведь из христианской религии порой очень трудно сделать однозначные выводы по тому или иному вопросу. Но есть вещи очевидные и од-

[282]

нозначные, выраженные еще в ветхозаветных заповедях (не убивай, не воруй, не лжесвидетельствуй), и именно здесь государство должно проявить полный контроль в соблюдении этих заповедей согражданами.

Возникает важный вопрос: почему законы, соблюдение которых подлежит отслеживанию, действуют в области внешнего (убийство, воровство), а в области внутреннего (веры, мировоззрения и даже морали) демократическое государство не принимает никаких решительных действий? Или на более точном юридическом языке: почему не должно быть никаких ограничений свободе мысли, должны быть некоторые ограничения в свободе слова (нельзя унижать человеческое достоинство других людей клеветой, например), и еще бульшие и строгие ограничения должны быть в свободе действий? Разве, согласно Евангелию, зло не из сердца человека исходит? Это действительно так, но ни отдельному человеку, ни совокупности людей не дано контролировать сердечные движения себе подобных. (Не судите, да не судимы будете. — Мф. 7, 1.) Область морали остается преимущественно прерогативой