православных, как, например, сторонники обновления современной церковной жизни в известных московских приходах, ориентированные прежде всего на евангелизацию, а не на обрядность. Их, как известно, обвиняют в «протестантизме» и всех смертных грехах. «Католичество» и «протестантизм» все еще остаются бранными словами в среде значительной части православных.

[67]

Первый же, языческо-ритуальный, тип религиозности (10) может «затушевать» противоречащий ему христианский дух, претендуя даже на ортодоксальность, «чистоту вероучения» и даже… патриотизм. Иногда это называют и «освящением тварных стихий бытия», и «космологическим аспектом религиозности». Социальный аспект часто интереса не представляет, он как бы и вне космологии и вне спиритуально понимаемой духовности (11). Но социальное измерение есть конститутивный элемент гуманистически понимаемого универсума, а не просто некая «середина» между космосом и индивидуумом.

2.2. Второй тип религиозности и его последствия.

Эта религиозность касается высших уровней сознания, сложнее поддается описанию, но именно она находит свое выражение в христианстве. Для второго типа религиозности характерны (если использовать терминологию восточных религий) «расширение сознания», чувство универсализма, когда за огромным разнообразием мира прозревается единство творения и всего живого, к которому возникает сочувствие. Здесь акцент делается не на природно-магическо-ритуальной стороне, а на этической, здесь важна любовь и

10 По А. Бергсону и Э. Фромму -«статический» и «авторитарный» соответственно.

11 Самое большее, что они могут разделять, это гармоническую формулу графа С. Уварова: «православие, самодержавие, народность».

[68]

сочувственное отношение не только к «своим», но ко всем без исключения людям, включая врагов (каждый враг рассматривается как потенциальный друг) и ко всей твари вообще. Здесь нет, по слову апостола, «ни эллина, ни иудея; ни раба, ни свободного; ни скифа, ни варвара, ни мужеского пола, ни женского» (Гал. 3, 28; Кол. 3, 11). Это, если использовать терминологию Н. Бердяева, уже религия не природы, а духа.

Любовь в своем высшем выражении, когда апостол ставит ее даже выше веры (1 Кор. 13, 13), предполагает не только привязанность, доступную первому типу, но и личностность, персонализм (не эгоизм!), прозревание в ближнем уникального «образа и подобия Божия».

Такая религиозность предполагает то, что, пожалуй, труднее всего поддается определению — свободу. Свобода в Священном Писании ставится очень высоко и не сводится лишь к возможности выбора. Правильный выбор, конечно, есть conditio sine qua non приближения к истине. Но есть и иная высшая свобода, к которой ведет сама истина (Ин. 8, 32). В Священном Писании на концептуальном уровне не раскрывается этот тип свободы. Мало о ней говорится и у святых отцов, но мы можем предположить, что эта свобода связана с творческой задачей, поставленной Богом перед человеком, сотворенном по образу и подобию Творца. В христианстве, таким образом, человек преодолевает узы природной необходимости, приобретает некое новое качество (12).

12 В русской философии вопрос о творческом смысле свободы был с большой выразительностью поставлен Н. А. Бердяевым в его книге «Смысл творчества».

[69]

Этот тип религиозности по своему характеру не располагает к ксенофобии и религиозному эгоизму и даже напрямую им противоречит. Принцип этического универсализма позволяет разглядеть и за безличными общественно-политическими структурами борьбу добра со злом, дать соответствующую оценку не только людям, но и структурам, которые могут способствовать либо добру, либо злу.

Рациональное начало участвует в этом типе мировоззрения, но не только в техническом смысле, как в первом случае, а именно в своем более глубоком универсальном значении, столь блистательно незамеченном славянофилами. Именно рациональное начало позволяет распространить личную этику на общественную сферу, то есть создать социальную этику.

Ясное осознание равенства в достоинстве всех людей как сотворенных по образу и подобию Бога делает возможным осмысление демократического устройства общества как наиболее соответствующего христианскому миропониманию.

Религиозно настроенные люди и большинство православных видят в демократии что-то очень светское, хотя именно демократия имеет сверхприродный характер, ведь нигде в животном и в первобытном мире она не встречается. Там идет безжалостное истребление слабых и больных (естественный отбор). Любая стая животных построена по монархическому принципу доминации самого сильного. А ведь именно защита слабых, их равноправие является нервом современной демократии (13), что совершенно

13 Излишне напоминать, что современные североевропейские монархии имеют духовно-символический характер.

[70]

«неестественно». Естественен «естественный отбор», то есть уничтожение слабых.

В социальном смысле этому типу религиозного сознания соответствует городское, «открытое» общество, современный мегаполис.

Конечно, есть специфические опасности (а где их нет?) и для второго типа религиозности, например когда универсальный гуманизм, присущий ему, становится самодовлеющим, а этика отрывается от своих мистических корней. Когда исчезает чувство глубины, второго плана бытия; когда исчезает мистическая «подпитка», и мировоззрение становится «плоским».

Сегодня в России со стороны всякого рода «редукционистов» популярны обвинения сторонников второго типа религиозности в модернизме, «протестантизме», размывании основ. Ничего нового в этом нет. В коммунистический период, как известно, были в ходу обвинения сторонников общечеловеческих ценностей в «безродном космополитизме» и «абстрактном гуманизме».

Очень важно, что второй тип религиозности (14) ориентирован на универсально понимаемый принцип добра (общечеловеческие ценности), на гуманность, завещанную нам в очень ясной форме Самим Христом. Из основной заповеди любви следует и необходимость заботы, в том числе и материальной, о всех людях (Мф. 25, 31–46). Христос повторяет и известное общечеловеческое «золотое правило» нравственности (Мф. 7, 12).

[71]

Если первый тип религиозности требует знания «секретов», гнозиса, то второй тип — постоянных внутренних усилий, по преодолению в себе естественной языческой природы, во имя высшей правды, открытой христианством. Низшие уровни человеческой природы при этом должны быть преображены и просветлены высшими. То есть должна соблюдаться правильная иерархия ценностей. Здесь даже нет «религии» в традиционном (экзотическом) смысле, а есть религиозное восприятие всей полноты действительности.

14 По А. Бергсону и Э. Фромму — «динамический» и «гуманитарный» соответственно.

3. Рецидивы языческого сознания, или «наши новые зилоты» (15)

Вышеприведенные рассуждения должны помочь понять типологию периодически пробуждающегося языческого (родо-племенного) сознания.

Социологический анализ, проведенный Всероссийским Центром изучения общественного мнения (июль, 1996), ясно обнаружил то, что в общем-то угадывалось и ранее, например в ходе последней президентской избирательной компании весной 1996 года, когда некоторые священники призывали голосовать за коммуно-патриота Г. Зюганова (16). Анализ показал,

15 Перефразировка названия брошюры К. Н. Леонтьева «Наши новые христиане» (М., 1882), где Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой обвинялись в гуманистическом понимании христианства.

16 Этот вопрос не относится к вопросам сугубо личных политических предпочтений, как это понимается в условиях уже сложившихся западных демократий, где не существует реальной угрозы тоталитаризма. В России, как известно, античеловеческая идеология большевистского коммунизма так и не была осуждена.

[72]

что «наиболее воцерковленные среди россиян, усиливая общегосударственнические ориентации (более свойственные признающим себя православными, чем признающим себя неверующими) до державных, склоняются к оппонирующим нынешней власти коммунистам и патриотам» (17). Интересно также отметить, что посещающие церковные службы несколько раз в году голосовали за коммунистов несколько реже (чаще за Б. Ельцина), чем определившие себя православными, но вообще не посещающие церковных служб (18). То есть умеренная религиозность (посещение церковных служб несколько раз в год и реже) способствует нетоталитарной политической ориентации или, по крайней мере, в меньшей степени ей препятствует, чем иной тип религиозного поведения (19).

17 Дубин Б. В. Православие в социальном контексте // Информационный бюллетень мониторинга. 1996. № 6. С. 18.

18 В целом определившие себя как православные (около половины всего населения, причем около 60 % из них вообще не посещают богослужений) показали примерно такую же активность на выборах, как и определившие себя как неверующие, причем четкой зависимости политических предпочтений от религиозности у основной массы не обнаружилось. Это говорит не о том, что верующие «выше политики», а о том, что верующие совершенно не представляют, как можно реализовать христианские ценности на общественном уровне.

19 Если, конечно, верить данным социологического опроса и считать это основным действующим фактором.

[73]

Таким образом, специфически религиозный фактор, насколько его удалось выделить, способствует известной «шатовщине» (20), оказавшейся удивительно живучей в российских условиях.

С социологической точки зрения лишь относительно низкий процент таким образом «воцерковленных» не дает оснований для серьезного беспокойства (21).

Но самое серьезное беспокойство должен у нас вызвать характер такого рода «духовности».

Конечно, далеко не все из подобных «фундаменталистов» голосовали за Зюганова, являющегося прямым наследником известной коммунистической организации, но здесь важна опять же типология. Тем более, что новые «шатовцы» довольно активны, уверены в своей православной идентичности, бодро цитируют тенденциозно подобранные цитаты из свв. отцов, вообще не скрывают своих убеждений в отличие от немногочисленных священников и мирян, симпатизирующих христианскому единству, а в политической сфере — демократии, но предпочитающих помалкивать (либерал в России всегда не уверен в себе). Эти новые «шатовцы», естественно, молчавшие во время коммунистической диктатуры, не вызывавшей у них особого протеста по причине ее силовой языческой природы (Бог всегда с сильным),

20 В романе Ф. М. Достоевского «Бесы» Шатов на обращенный к нему вопрос Ставрогина — верит ли он в Бога? отвечает, что он не столько в Бога верит, сколько в православие и в русский народ.

21 Согласно тому же обследованию, число причащающихся не реже одного раза в месяц составляет около 2–3 % от всего российского населения.

[74]

часто без всякого благословения со стороны священноначалия (хотя они считают себя очень церковными людьми), которое их даже побаивается, организуют издание и продажу в церковных киосках всевозможной черносотенной, получерносотенной и конспирологической литературы, раскрывающей «мировую закулису», «новый мировой порядок», «всемирный масонский заговор» против России, мондиализм и т. п. (22) Заодно «достается» и всем другим христианским конфессиям и иностранным миссионерам, якобы «нахлынувшим к нам». «Свои» коммунисты-атеисты, которые сейчас переквалифицировались в «политологов» и «религиоведов», у них не вызывают такого психологического отторжения именно потому, что они «свои», так сказать, «родные» (23). Главный враг церкви — Ленин, бесчисленные статуи которого продолжают покрывать бескрайние российские просторы, не вызывает у коммуно-патриотов никакого раздражения. А вот западные христианские миссионеры, приехавшие в Россию, их очень раздражают. Национальный признак оказывается важнее вероисповедного.

Подобного рода языческий «зилотизм» наблюдается и на государственно-политическом уровне. Попытки установления хороших отношений с Ираком и объединение с Белоруссией невозможно объяснить

22 Даже против Патриарха Алексия II после его встречи (13.11.91) с американскими раввинами в Нью-Йорке была издана целая книга, продававшаяся в Москве и Санкт-Петербурге.

23 Атеисты и просто безрелигиозные люди могут симпатизировать Православию из идеологических и культурологических соображений.

[75]

чисто рациональными причинами. Здесь проявляется прежде всего ориентация на архаическую патерналистскую социальную модель. Коллективистско-интегристское сознание типологически ближе большинству российских политиков, да и молчаливому большинству населения России, чем западная либеральная демократия, которая до сих пор многим россиянам кажется либо чем-то слишком абстрактным, либо вполне конкретным «зеленым светом» в российских условиях для криминальных элементов. Отсюда и мания к созданию систем всевозможных безопасностей, в том числе и «духовно-религиозной безопасности», при полной неспособности власти обеспечить элементарную физическую безопасность граждан. Здесь явно сказывается «коммунистическое наследие»,