Русь православная. И. Беллюстин
“Русь православная…”
Всякий раз, когда мы слышим эти слова, вся душа наша возмущается чувствами скорби, досады, негодования и невыносимой боли. Где оно, это православие, которым хвалится Россия, в каком звании, в каком сословии? Судьба сталкивала нас с лицами всех званий, всех сословий, кроме самых высших, — и редко где встречали мы Православие истинное, твердое, чистое, ничем не сокрушимое; везде или полное отсутствие его, ярко выражающееся в жизни, делах и даже словах, или один призрак, ограничивающийся внешностью, обнаруживающийся в возгласах об испорченности века, в праздном разглагольствовании о высоких тайнах христианства, в иезуитской (1) нетерпимости по отношению к другим, прикрывающейся ревностью о славе Божией (2), в глубочайшем фарисейском лицемерии. Где оно, Православие истинное, — в этом ли господине, который смело и небоязненно попирает все заповеди Евангелия, все уставы и постановления Церкви, который не считает грехом всячески давить подчиненных своих, отовсюду выжимать копейку, который на всяком шагу готов ограбить, обмануть, стереть с лица земли другого и который зле приобретенное иждивает еще хуже — на удовлетворение самых грубых, скотских страстей? В этом ли монахе, который поставил себе целию жизни грубейший эпикуреизм и домогательство, во что бы то ни стало, честей и отличий, если б даже для этого пришлось сжечь всю свою совесть, сгубить сотни собратий своих? В этом ли священнике, с головою погрязшем в поганом омуте жизни? И не из таких ли неделимых состоит почти вся Русь? Нам укажут на исключения. Да, исключения встречаются, но часто ли? Что значит какая-нибудь единица при десятках и даже сотнях тысяч?! “Русь православная!!”
Наши архипастыри, уже не осмеливаясь назвать православными другие сословия, говорят обыкновенно, что Православие сохраняется неизменным в сословиях низших, именно — в простонародье. Но знают ли они сами, что говорят? Имеют ли хоть какое-нибудь понятие о вере и верованиях нашего простонародья? Нет, скажем прямо и положительно, они не имеют ни малейшего понятия об этом и говорят или с чужих слов, или для того, чтобы сказать что-нибудь. Не сказали бы они этого, если бы пожили среди крестьян. Мы жили, мы знаем и выскажем, не обинуясь, всю правду. Пусть каждый из них на деле поверит наши слова; и если найдет одно слово, одну букву лжи, мы заранее обрекаем себя на казнь, какую только угодно будет ему придумать.
Крепко сохраняет наше простонародье привязанность к некоторым внешностям Религии. Крестьяне считают обязанностью ходить изредка в церковь, исправлять праздники (то есть проводить их в объедении и пьянстве) и т.п.; считают смертельным грехом в пост поесть скоромного, есть яблоки до Спасова дня и т.п. Но вглядитесь за эту внешность — все ваше сердце растерзается невольно: ни малейшего понятия о духе, об истинном пути ко спасению, об основных догматах религии! “Ты христианин?” — “Да”. — “Расскажи что-нибудь о Христе”. — “Где нам; мы люди безграмотные”. Вот ответ, который вы услышите от крестьян на всем пространстве Руси. “Ты веруешь в Троицу?” “Как же, верую”. — “Какие же лица пресвятой Троицы?” — “Да сначала Бог, потом Божья матерь и Никола-чудотворец”. Таковы познания их в основных догматах веры. “Ты обманул, солгал; разве это можно?” — “Кто же Богу не грешен!” — “А заповеди-то на что?” — “А что это за заповеди, батюшка?” Таковы познания их о долге нравственном!
Да прикажите крестьянину прочитать Символ Веры. Из сотни разве один без толку, смыслу и понятия проболтает вам его. Прикажите прочитать заповеди — из тысячи разве один пробормочет их кое-как. Правда, то и другое бойко прочтет мальчик, учащийся или недавно учившийся в сельском училище. Но эти училища существуют лишь в казенных селениях — в имениях господских их нет. В этих училищах учится самое ничтожное число крестьянских детей, не больше как один на сто. Да и учившийся слишком скоро забывает приобретенное в училище, потому что ничем не поддерживается знание его, когда он примется за обыкновенную крестьянскую жизнь. Об женщинах уже и говорить нечего. И это христиане и еще православные!!
После этого можно судить, какова должна быть нравственность их. Как в высших слоях общества qu’en-dira-t-on (3) — величайший двигатель поступков и мерило их внутреннего достоинства; так у крестьян не совесть, не сознание нравственного долга руководят всеми поступками, а боязнь быть наказанными. Самый противный христианству поступок он допускает легко и свободно, если только уверен, что его не будет за это преследовать закон в лице станового. Женщина ничтоже сумняшеся пускается в разврат, если только над ней не тяготеет рука мужа или свекра. Понятно, как глубоко должны быть извращены в них все понятия нравственные. Как образчик, вот один из тысяч нам известных случаев. Женщина исповедовалась. После обыкновенных вопросов священник спросил ее: не знает ли она за собою особенно тяжкого греха. После долгого колебания она, заливаясь слезами, сказала: “Ох, есть такой грех, страшный грех, в котором и прощения мне не будет; такой-то тяжкий грех, что и вымолвить боюсь…» Немалого труда стоило священнику уговорить ее вымолвить. Среди тягчайших вздыханий она сказала: “В прошедший великий пост, снимая с молока сметану, я соблазнилась, не вытерпела, лизнула два раза сметанки… Вот что сделала я, окаянная”. — “Да, нехорошо, очень нехорошо, — сказал ей священник. — Ну а еще чего не сделала? Например, не соблудила ли от мужа?” — “Как же, былое дело!” — преравнодушно и прехладнокровно отвечала она. Могут подумать, что это выдумано нами, но свидетельствуем Богом, — нет. Именно таковые понятия нравственные у крестьян наших, за чрезвычайно редкими исключениями. Таково христианство православное в наших православных!
И после этого мы еще дерзаем так тщеславиться своим Православием! И наши… с таким презрением отзываются об других вероисповеданиях! Но, о вы, считающие и называющие себя главами, столпами, оплотами, стражами христианства и чуть-чуть не наместниками Христа, скажите, что сделали вы во многолетнее служение свое истинно полезного для христианства? Мы знаем, что английские епископы на свой собственный счет содержат тысячи училищ, в которых десятки тысяч мальчиков из низших сословий получают первоначальное образование под прямым влиянием духовенства; сделали ль вы что-либо подобное? Пожертвовали ль вы хоть сотою частью своих доходов на издание, для бесплатной раздачи, каких-нибудь особенно важных и нужных для христианина книг, как это делается в Англии? Даже озаботились ли вы, называющие себя ревнителями христианства, снабдить Евангелием православных христиан, всех, которые пожелали бы иметь его? Стыд и позор! У нас Евангелие (славяно-русское) — такая редкость, которую можно купить лишь в столицах и по цене весьма высокой!!! То ли должно быть в Церкви истинно православной? Посмотрите, например, в церкви лютеранской, которую вы называете неправославною: при лютеранской церкви в С.-<Петербурге> продаются за совершенный бесценок Библия и отдельно Новый Завет, псалмы Давида и пропасть сочинений мелких; даже бедным раздаются даром. Мы сами, во время студенчества, из любопытства зашли однажды в эту церковь и сказали пастору, что желали бы иметь Библию на немецком языке. По его приказанию нам немедленно подали великолепнейшее издание с превосходными гравюрами. Со страхом спросили мы о цене, думая, что за такую редкость спросят цену, для нас недоступную. “Цены у нас не назначено, — отвечал пастор, — дают кто что может”. — “Но такое превосходное издание…» — начали было мы. “Бедным отдается даром, — прервал он, — а вам я дарю”. — “Но хоть что-нибудь позвольте заплатить”. — “На бедных — извольте”. Мы отдали рубль серебром, и он нам прибавил еще миниатюрное издание Евангелия… У нас делается что-нибудь подобное? Нет, нашим архипастырям не до того, чтобы заботиться о возможно большем распространении книг священных между христианами, так называемыми православными!
Этого мало, что сами не думают и не заботятся; даже повелений высших не хотят исполнять. Так, Государю Императору, при самом начале царствования своего, угодно было приказать, чтобы составлен был комитет для составления и издания популярных сочинений о предметах веры и нравственности. Комитет составлен; всему духовенству разосланы приглашения участвовать в этом прекрасном деле и программы. И что же? Едва ли не этим только все и ограничилось. По крайней мере доселе ни малейшего слуху о действиях его… А ведь в главе этого комитета все столпы православия! Самая программа, обдуманная всем Синодом, показывает, что он, Святейший и Правительствующий, вовсе не понимает духовных нужд и неотложных потребностей нашего простонародья…
Скажем кстати и о том, что, тогда как Библия переведена на все возможные языки, одна Русь православная не имеет ее на своем родном — живом языке (4). Кому не известно, что славянский язык уже не доступен для большинства, не говоря о простонародье, даже высших сословий (5). Даже знакомым с этим языком чтение, например, пророков составляет величайшую трудность по чрезвычайной темноте многих мест. А наши столпы и стражи и не помышляют о переводе его! Этого мало, — кто бы поверил, если б не было этого на самом деле? — всеми мерами они противодействуют намерениям и попыткам приступить к переводу его. Какому жестокому иезуитскому гонению подвергся Павский за то, что сделал было величайшую услугу для Церкви, отлитографировал свой академический перевод! (6) Если б только было возможно, его, как злейшего еретика, сожгли бы на костре… Нашлись в переводе недостатки? Исправьте их, мудрые и благонамеренные архипастыри. Совсем не годится перевод? Поспешите сделать сами лучший и вернейший, для предупреждения новых попыток. Нет, сами не хотят, и другой не смей сделать этого; иначе — кара жестокая, неумолимая, беспощадная, такая, какая была возможна на Западе в Средние века и возможна теперь на всем земном шаре только в православной Руси от столпов Церкви Христовой! Чем объяснить такие их действия? Одним — упорнейшим и злонамереннейшим стремлением, чтобы свет знаний божественных не проникал в массы, чтобы все бродили в неисходной тьме и сени смертной…
И это Русь православная!!
Правда, Синод наконец нашел нужным учредить по городам и селам катехизаторов. Катехизаторы назначены. Епархиальные архиереи требуют, чтобы они говорили катихизические поучения и в конце года представляли их в особо назначенные комитеты. Но что требования без возможности исполнения (7)? А мы уже видели положение сельского священника: не до поучений ему, измученному работами! И о действиях комитетов мы уже говорили. Как же выполняется дело, в сущности весьма важное? Очень просто: в конце года катехизатор пошлет в комитет деньги и — прав; а не поскупится, так еще и благодарность получит за свое усердное катехизаторство. Но положим, что катехизатор сознает важность дела и, по мере возможности,
