– Я за свой завтрак сама заплачу, – шепнула она через стол.
– Нет, ни за что.
– Кошмарная стекляшка! И накормят наверняка дрянью, не надо было нам…
– Ш-ш!
Официант вернулся и, вручив мятый листок меню, зловеще воздвигся рядом. Гордону стало трудно дышать: если у них стандартный завтрак по три боба и даже по полкроны, это конец! Стиснув зубы, он посмотрел в колонку цен – уф, слава богу, свободный выбор. Самое дешевое – холодное мясо с салатом, по полтора боба. Он сказал, вернее пробормотал:
– Мясо холодное, пожалуйста.
Тонкие брови официанта вскинулись, изображая удивление.
– Мьяссо и все, сэ-эр?
– Да, пока хватит.
– И ничего другого, сэ-эр?
– Ну, хлеб, конечно. Хлеб, масло.
– А кэкой-нибудь су-уп, сэ-эр?
– Супа не надо.
– А кэкую-нибудь рыбу, сэ-эр? Одно мьяссо?
– Ты хочешь рыбу, Розмари? Не стоит? Нет, не надо рыбы.
– А из зэкусок, сэ-эр? Кэк, одно мьяссо?
Гордон силился сохранять спокойствие. Никто и никогда не вызывал у него такой ненависти.
– Мы позовем вас, если что-то еще понадобится.
– А что будете пьить, сэ-эр?
Сказать «пиво» смелости не хватило. Требовалось спасать престиж.
– Дайте мне карту вин, – коротко бросил Гордон.
Официант доставил еще один мятый листок. Цены безумные, однако в самом низу значился некий столовый кларет без названия за два и девять. Быстро подсчитав в уме (едва-едва!), Гордон чиркнул ногтем по строчке с кларетом:
– Бутылку вот этого, пожалуйста.
Брови официанта вновь взлетели. Он позволил себе съязвить:
– О, целую бутылку, сэ-эр? Не желаете ли полбутылки?
– Бутылку, – холодно повторил Гордон.
Чуть качнув головой и выразив этим бездну презрения, официант ушел. Невыносимо! Гордон поймал взгляд Розмари. Ну вот, удалось все-таки поставить наглеца на место. Минуту спустя появился официант, неся безымянный кларет за горлышко в опущенной руке, как нечто не совсем пристойное. Мечтая отомстить, Гордон потрогал бутылку и нахмурился:
– Красные вина так не подают!
– Сэр? – на миг, лишь на миг, опешил официант.
– Холодное как лед. Возьмите и согрейте.
– Да, сэ-эр.
Триумф не удался. Официант без малейшего смущения – греть такое вино? – унес бутылку, демонстрируя всем видом, как позорно заказывать дешевку да еще шум поднимать.
Безвкусные ломтики мяса мало походили на еду, в булочках, хоть и черствых, зубы вязли. Казалось, все пропитано речной водой. Уже не удивило, что кларет тоже отдавал на вкус болотной жижей. Но свое великое дело алкоголь сотворил. Бокал, еще полбокала, и на душе стало повеселей. Торча в дверях дабы кривой ухмылкой отравлять им существование, официант сначала преуспел. Но Гордон развернулся к нему спиной и в самом деле почти забыл о нем. Винные градусы вернули мужество. Разговор пошел легче, голоса зазвучали громче.
– Смотри-ка, – кивнул Гордон за окно, – те лебеди попрошайки от нас не отстали.
Действительно внизу по зеленой воде скользила туда-сюда парочка белых лебедей. Вновь выглянуло солнце, и угрюмый аквариум мягко, красиво засветился. Радость вновь вернулась. И опять они весело болтали, словно не было поблизости никаких официантов. Гордон снова налил вина, глаза их встретились. «Да, я согласна, – ласково смеялись ее глаза, – ну что, доволен?» На мгновение ее колени поймали, сжали его колено. Гордон почувствовал, как внутри что-то дрогнуло и растеклось волной сладостной нежности. Она! Его желанная подружка. И сегодня, когда они найдут укромный уголок, ее тело примет его, будет ему принадлежать. Все утро думая об этом, он уверенно ощутил – не пройдет часа, и она, обнаженная, окажется в его объятиях. Гревшимся в теплых солнечных лучах, неотрывно глядевшим друг на друга, им казалось, что все уже произошло. Возникла необыкновенная, сокровенная близость. Только сидеть бы так, глаза в глаза. И они просидели так около получаса, обсуждая им одним интересную, важную ерунду. Гордон даже забыл про гнусный, дочиста разоривший его ланч. Но вот на солнце набежало облако, зал потускнел, и они встрепенулись – пора уходить.
– Счет, – вполоборота бросил Гордон.
Официант не замедлил метнуть последнюю стрелу с ядом.
– Уже, сэ-эр? Кэк, даже бэз коффе, сэ-эр?
– Без кофе. Счет.
Ретировавшись, лакей выплыл со сложенным на подносе узким белым листочком. Гордон развернул – шесть шиллингов и три пенса! Практически весь его капитал, в кармане семь и десять! Примерно он, конечно, представлял, но точная цифра сразила. Он встал, выгреб свою наличность. Бледнолицый молодой официант искоса цепко глянул на жалкую горстку монет. Тихонько сжав локоть Гордона, Розмари дала понять, что хочет оплатить свою долю. Гордон не отозвался; отсчитал шесть бобов три пенса и, уходя, кинул лакею на поднос еще шиллинг. Брезгливо взяв монетку, тот повертел ее и, словно нехотя, кинул в жилетный кармашек.
По коридору Гордон шагал растерянный, ошеломленный. Разом, бездарно все спустить за пару черствых ломтиков мяса и бутылку скверного пойла! Жуть какая-то! Черт его дернул сунуться в хамский отель! Теперь и чай уже не выпить, и сигарет осталось только шесть, а ведь еще обратная дорога и вообще мало ли что. С семью пенсами! Дверь позади захлопнулась, как будто их выставили вон. Настроение резко упало. Свежий воздух быстро выстуживал тепло душевной близости. Розмари молча, напряженно шла впереди, уже не веселясь, волнуясь из-за того, на что вдруг расхрабрилась. Гордон смотрел, как проворно шагают ее стройные ножки. Так долго он хотел ее, но когда страстное желание вот-вот должно было исполниться, это не слишком вдохновляло. То есть, конечно, он желал, он продолжал желать, но только поскорей бы уже закончилось. Восторг свободного любовного порыва угас. Поразительно, как сшиб его этот поганый счет, и вместо утренней блаженной беспечности опять терзания из-за денег. Придется сознаться, что он не может даже билет в автобусе купить, придется занять у нее, снова придется сгорать от стыда. Остаток куража держался лишь остатком винных градусов.
Хотя шли без особой спешки, вскоре они очутились на высоком холме. Каждый отчаянно искал тему для разговора и ничего не мог придумать. Догнав Розмари, взяв ее за руку, Гордон тесно переплел их пальцы. Стало чуть легче. В груди у него, правда, все так же стоял ледяной ком. У нее, по-видимому, тоже.
– Что-то не видно никого, – проговорила Розмари.
– Воскресный отдых. Сон под фикусом после тушеной свиной ноги с подливкой.
Вновь молчание. Прошли еще полсотни ярдов. Откашлявшись, Гордон выдавил:
– Теплынь какая. Давай выберем местечко, посидим.
– Хорошо.
Свернули в рощицу. Частокол голых стволов, ни кустика, но вдали клубок зарослей то ли терна, то ли терновника. Обняв Розмари, Гордон молча повел ее туда. На пути встретилась ограда с проломом, замотанным поперек железной проволокой; Гордон приподнял верхнюю ржавую нить, и Розмари проскользнула – такая ловкая, сильная. Он торопливо устремился следом, но две последние монетки, звякнув на дне кармана, несколько охладили пыл.
В зарослях обнаружился просто готовый альков: с трех сторон густое плетение ветвей терновника, с четвертой – крутой откос, под которым чернели вспаханные безлюдные поля. Видневшийся внизу домик отсюда казался кукольным. И ни дымка из трубы, ни движения во дворе, ни единого живого существа на горизонте. Уединение идеальное. Землю здесь покрывал прекрасный пушистый мох.
– Надо бы плащ постелить, – сказал он, опускаясь на колени.
– Не стоит, совсем сухо.
Гордон потянул ее к себе, прижал, снял с нее милую смешную шляпку, стал целовать ее лицо. Розмари, лежа под ним, не противилась; не дернулась, когда он начал ласкать ее грудь. Но испуг бился в ней, не утихая (раз уж она дала согласие, то сдержит обещание, потерпит, только очень страшно!). А в нем страсть разгоралась так вяло, что это даже встревожило. Подлые деньги не шли из головы. Какие тут занятия любовью, если все мысли про пустой карман? И все же он хотел ее, он без нее не мог. Вся жизнь изменится, когда их близость станет реальной, настоящей. Довольно долго он просто лежал, положив голову ей на плечо, рассматривая сбоку ее шею и волосы, не предпринимая решительных попыток.
Небо посветлело, на землю вновь хлынул поток мягких, уже косых лучей. Стоило набежать облакам, и заметно холодало, но сейчас опять сделалось почти по-летнему тепло.
– Ты только взгляни, Гордон!
Оба приподнялись. Низкое солнце золотило маленькую долину. Блеклая травяная зелень стала изумрудной, кирпичный домик засветился ярким кармином. Лишь тишина без птичьих трелей напоминала о зиме. Гордон обнял Розмари, она ласково прильнула, и они замерли, сидя щека к щеке, любуясь видом с холма. Он развернул ее к себе, поцеловал:
– Ты меня любишь, правда?
– Обожаю, дурачок.
– И будешь милой?
– Милой?
– И позволишь мне?
– Наверно.
– Все?
– Ну, хорошо. Все.
Гордон осторожно вновь положил ее. Тревоги отлетели. Нежность солнца наполняла сладкой истомой. «Разденься, дорогая», – шепнул он. Она быстро, без всякого кокетства разделась. Было тепло и уютно. Из ее одежды они устроили постель. Она легла, прикрыв глаза, закинув руки за голову, слегка улыбаясь в какой-то мудрой умиротворенности. Голое тело Розмари сияло удивительной красотой. Без одежды она казалась много моложе, а ее спокойное, словно спящее лицо – почти детским. Гордон прилег рядом. Опять звякнули последние пенни и шестипенсовик. Только не думать о них! Жить сейчас! Сейчас, а «будущее» к черту! Он подсунул ладони ей под поясницу, спросил:
– Можно?
– Да.
– Не боишься?
– Не боюсь.
– Я постараюсь очень ласково.
– Это не важно.
– Нет, Гордон! Нет, нельзя, нельзя!
– А?
Во взгляде ее страх, даже неприязнь. Своими маленькими сильными руками она отпихивала, выпихнула его. Ощущение не из приятных, будто ледяной водой окатили. Гордон растерянно, поспешно стал застегиваться.
– Да что такое? Что с тобой?
– О, Гордон, мне это так… ты…
Спрятав лицо, Розмари отвернулась, сжалась на боку.
– Да что такое? – повторил он.
– Ты и не подумал? Нисколько не подумал, не позаботился…
– О чем?
– Ты знаешь!
Ясно. Это правда, ни на секунду не подумал. Хотя, конечно, – о, конечно! – обязан был. Сердце заныло. Гордон поднялся, угрюмо глядя в сторону. Все, продолжения не будет. Глупая затея – зимой, в кустах, средь бела дня. Дико и безобразно.
– Не ожидал от тебя, – проронил он.
– Разве я виновата? Ты ведь должен делать это с… ну, с этим самым.
– Полагаешь, должен?
– Как иначе? Что же
