Г. рассказал мне страшную историю о том, как его друг, «поденщик», был погребен заживо. Его засыпало мелкими камнями, товарищи бросились к нему, полностью откопать не смогли, освободили голову и плечи, чтобы он не задохнулся. Он был жив и разговаривал с ними. Тут стала снова рушиться кровля, и им пришлось отбежать. Его снова засыпало, и им снова удалось освободить его голову, он все еще был жив и разговаривал с ними. Потом кровля опять осыпалась; на этот раз они не могли откопать его несколько часов, и он, конечно, умер. Но Г. рассказал эту историю еще и к тому, что погибший заранее знал, что шахта ненадежна и он может попасть под завал: «Это засело у него в голове так крепко, что он поцеловал жену перед уходом на работу. А она потом сказала мне, что он не целовал ее до этого сколько-то лет».
По соседству живет очень старая женщина – ланкаширская женщина, в свое время работавшая в шахте, возила в упряжи с цепью вагонетки с углем. Ей 83, значит, это было, наверное, в семидесятых.
19.3.36
Страшно устал после спуска в «дневную нору» – штольню, поскольку в нужный момент не хватило характера сказать, что до забоя не пойду.
Я отправился в штольню со штейгером мистером Лоусоном в 3 часа дня, а вышел около 6.30 вечера. Л. сказал, что мы не прошли и двух миль. Должен сказать, что мне далось это легче, чем в Уигане, либо потому, что сам путь был чуть легче (вероятно, треть его можно было идти выпрямившись), либо потому, что Л., человек пожилой, взял темп, удобный для меня. Главная особенность этой штольни, помимо того что это выработка с выходом на поверхность, – она в большинстве мест адски сырая. Там и сям попадаются изрядные ручьи, поэтому весь день и большую часть ночи здесь работают громадные насосы. Они откачивают воду на поверхность, и там образовался солидного размера пруд, но, что интересно, вода в нем прозрачная, чистая, по словам Л., ее даже можно пить. Пруд вполне живописный, в нем плавают лысухи. Мы пошли туда, когда уходила утренняя смена, а в дневной, непонятно почему, было сравнительно мало народа. Когда мы дошли до лавы, там у врубовой машины были люди, машина пока не работала, но они запустили ее, чтобы показать мне. Зубья на вращающейся цепи (в принципе, это колоссально прочная и мощная ленточная пила) подрезают пласт, после чего громадные глыбы дробят кайлами и грузят в вагонетки. Некоторые из этих глыб были около восьми футов длиной, два фута в толщину и четыре в ширину (толщина пласта, я думаю, четыре фута с половиной) и весили, наверное, много тонн[23]. Подрезая пласт, машина движется вперед или назад самоходом вдоль лавы. Место, где работают эти люди и те, кто грузят раздробленный уголь в вагонетки, просто ад. Раньше я об этом не задумывался, но от работающей машины летят тучи угольной пыли, она почти душит тебя, и дальше нескольких футов сквозь нее ничего не видно. Освещения никакого, кроме старинных ламп Дэви яркостью в две-три свечи, и даже непонятно, как люди работают при таком освещении, если их не собралось с лампами несколько. Чтобы перебраться от одной стороны пласта до другой, ты вынужден ползти по жутким угольным туннелям высотой в три фута и шириной в два и на заду передвигаться через угольные глыбы. За этим делом я, конечно, уронил лампу, и она погасла. Л. позвал одного из шахтеров, и он отдал мне свою. Потом Л. сказал: «Отколите себе кусок угля на память» (гости всегда так делают), и, пока я откалывал его кайлом, опрокинул вторую лампу, стоявшую между нами, и с тревогой подумал о том, до чего же легко заблудиться здесь, если не знаешь дороги.
Мы прошли мимо кузовов с крепежными стойками и пр., движущимися туда и сюда на бесконечной ленте, работающей на электричестве. Она движется со скоростью всего полторы мили в час. У всех шахтеров здесь палки, мне дали такую, и она очень помогает. Длиной они примерно два фута с половиной, под набалдашником у них выемка. При умеренной высоте кровли (4–5 футов) ты держишь руку на набалдашнике, а если надо нагибаться, берешься за выемку. Под ногами во многих местах грязь жидковатая, как на скотном дворе. Они говорят, что идти лучше всего одной ногой по рельсу, другой по шпалам. Шахтеры на спусках бегут, согнувшись конечно; я же едва ковылял. Они говорят, что бежать легче, чем идти, когда наловчишься. Было довольно унизительно, что дорога обратно – а мы выбрали самую короткую – заняла у меня три четверти часа, шахтеры же преодолевают ее всего за четверть часа. Но мы дошли только до самой ближней выработки, примерно до середины. У тех, кто работает в самом конце, на дорогу уходит почти час. На этот раз мне выдали каску, теперь их носят многие шахтеры, хотя и не все. С виду она похожа на французский или итальянский стальной шлем, и эти, я думал, тоже из стали. На самом деле они из плотной фибры и очень легкие. Мне в ней было неудобно, оказалась мала и спадала, когда я сильно наклонялся. Но как же был я ей рад! На обратном пути, когда я устал и было трудно наклоняться, я, наверное, двадцать раз расшиб бы голову о балки; однажды ударился так, что выбил большой кусок камня, но ничего даже не почувствовал.
Обратно шел с Л. до Додворта, там легче было сесть в автобус. Ему от дома до работы две мили по довольно крутым холмам да еще идти в шахте. Полагаю, как штейгеру ему не приходиться работать руками. Он проработал в этой шахте 22 года и, по его словам, знает ее так хорошо, что ему даже не надо посмотреть вверх, чтобы увидеть впереди балку.
Все птицы поют. Маленькие розовые почки на вязах – прежде их не замечал. Много женских цветков на орехе. Но, думаю, как обычно, старые девы срежут их для пасхальных украшений.
Когда печатаю на машинке, семья, в особенности миссис Г. и ребята, собираются вокруг, увлеченно наблюдают и восхищаются моим мастерством почти так же, как я – мастерством шахтеров.
20.3.36
Разговаривал с Фертом (см. заметки о его доме{57}). Он получает 32 ш. в неделю от UAB{58}. Миссис Ф. родом из Дербишира. Двое детей, 2 года 5 месяцев и 10-месячный. Сейчас крепенькие: дети здоровее в раннем детстве, чем позже, объясняется это тем, что первые три года они получают помощь от Клиники социального обеспечения детей. Миссис Ф. выдают в неделю три пакета детского питания (порошкового молока) и немного молока «Нестле». Однажды в течение месяца ей выдавали вспомоществование – 2 ш. в неделю на покупку яиц для старшего ребенка. Когда я сидел у них, послали за пивом. Я заметил, что родители позволяют детям отпить немного из своих стаканов. Еще одна девочка то и дело входила и выходила – хлопотала вокруг маленького. Ее отца четыре года назад убили. Вдовой матери платят пособие – 22 ш. в неделю, не знаю, из каких источников. На эти деньги она должна содержать себя и четверых детей.
Я этого не знал. Ф. сказал мне, что если бани в надшахтных зданиях есть, то построены они не компанией, а самими шахтерами – на средства Фонда социального обеспечения, куда вносит деньги каждый шахтер. Так, во всяком случае, обстоит дело здесь. Надо выяснить, повсюду ли так. Это, кстати, еще один довод против утверждений, будто шахтеры не ценят и не хотят таких бань. Одна из причин, почему таких бань в шахтах не устраивают, та, что, если месторождение почти выработано, заводить баню уже не имеет смысла.
Забыл упомянуть, что в уэнтвортской штольне из-за сырости стойки обрастают грибами, похожими на вату. Когда трогаешь такой, он превращается в ничто, издавая противный запах. Заметил, что ланкаширский шахтер не вешает лампу на шею – у него лента над локтем и лампа цепляется к ней.
Сегодня Г. не заработал ничего или почти ничего. Врубовая машина сломалась, и грузить в вагонетки было нечего. В таких случаях те, кто на сдельщине, компенсации не получают, разве что шиллинг-другой за случайную подсобную работу.
Вижу, «Манчестер гардиан» не напечатала мое письмо о Мосли и, думаю, не напечатает. Что напечатает «Таймс», я и не надеялся, но «М. г.» могла бы, учитывая ее репутацию.
21.3.36
Утром в шахте в Граймторпе. На этот раз не так утомительно: чтобы не столкнуться с экскурсией студентов технического колледжа, мы пошли к ближайшей выработке, всего четверть мили, и почти не нагибаясь.
Глубина шахты, по крайней мере той части, где были мы, чуть больше четырехсот ярдов. Сопровождавший меня молодой инженер сказал, что скорость клети в среднем 60 миль в час, когда она идет вниз, и на самых быстрых участках должна достигать восьмидесяти и более. Думаю, это преувеличение, но движутся они точно быстрее обычного поезда. Особенность этой шахты – «опрокидывающийся контейнер», уголь отправляется наверх после него, а не в вагонетках, что ускоряет дело. Полные вагонетки медленно подъезжают по наклонным рельсам, двое по сторонам стопорят их. Каждая вагонетка останавливается на весах, ее вес регистрируется, сразу же она движется дальше, и по две въезжают в контейнер, который захватывает их снизу. Контейнер переворачивается, и уголь по желобу ссыпается в клеть внизу. Когда в ней наберется 8 тонн, т. е. примерно 16 вагонеток, она идет вверх и высыпает уголь в такой же желоб на поверхности. Затем он идет на транспортерной ленте в грохоты, которые автоматически сортируют его, и промывается. Тот, что продается заводам и т. п., поступает прямо в железнодорожные полувагоны внизу и взвешивается вместе с вагоном – самого его вес известен. Это единственная шахта в Англии, работающая по такой системе, в остальных уголь поднимается в вагонетках, что требует намного больше времени и большего количества вагонеток. Такая система давно используется в Германии и США. Шахта в Граймторпе выдает около 5000 тонн угля в сутки.
На этот раз я видел, как работают в забое навальщики, так что ознакомился с разными операциями угледобычи, кроме взрывных работ. Более или менее понимаю последовательность действий. Врубовая машина передвигается
