СИЛИХЕМ-ТЕРЬЕРЫ
Элитные щенки
Пансион для собак
Но это-то разве могло быть здесь? А что же было? Я напряг память. Ага, вспомнил! Вместо данного поселения тут была дубовая роща. Деревья росли так густо, что оставались тонкими дубками, и весной вся земля под ними цвела сплошным ковром анемонов. И уж, конечно, никаких домов так далеко от города не строили.
Я въехал на вершину холма. Ну вот, еще минута — и внизу предстанет Нижний Бинфилд. Нижний Бинфилд! Стоит ли притворяться, что я был спокоен? От одного предчувствия внутри что-то ухнуло и взмыло, сердце дрогнуло. Сейчас я увижу его. Сейчас, сейчас! Я выключил сцепление, нажал на тормоз и… Боже мой!
Да-да, вам, разумеется, понятно, что открылось. Вам, но не мне тогда. Не правда ли, только последний идиот мог этого не ожидать? И тем последним идиотом был как раз я. Но обалдел я поначалу даже не от неожиданного зрелища.
В первый момент вопрос: где? Где он, Нижний Бинфилд?
Не то чтобы его разрушили, снесли. Его попросту проглотили. То, что раскинулось внизу, являлось большим, солидным промышленным городом. Я помню — ох как хорошо я помню, и тут, уверен, память меня не подводит, — каким с холма виделся Нижний Бинфилд. Главная улица длиной примерно с четверть мили, и весь городок, кроме нескольких домов поодаль, в плане крестом. Основными городскими вехами высились церковная башня и труба пивоваренного завода, а сейчас я даже не смог их различить. Всю долину и склоны до середины холмов затопила новейшая застройка.
Справа блестело несколько акров совершенно одинаковых ярко-красных крыш: надо полагать, ансамбль муниципальных учреждений.
А мой-то Нижний Бинфилд? Где родной городок? Да где-то тут. Все столь мне памятное затонуло в пучине кирпичного моря. Из полудюжины ныне торчавших фабричных труб не удалось даже узнать ту, что дымила над пивоваренным заводом. В восточной части появились две огромные фабрики из стекла и бетона. Город разросся, начал соображать я. Население прежде двухтысячного городка теперь, должно быть, составляет тысяч двадцать пять, не меньше. Единственным, чего не коснулись перемены, остался, по-видимому, Бинфилд-хаус. Виделся он лишь крохотным светлым пятнышком, но, как и раньше, белел в гуще букового леса на вершине противоположного холма, и город туда еще не добрался. Пока я смотрел, из-за холмов показалась, загудела над городом стая черных бомбардировщиков.
Включив мотор, я медленно поехал вниз. На полпути к долине показались тесные ряды домов. Таких, знаете, типовых, уныло одинаковых домишек, что лезут сплошной массой и уступами, крыша над крышей, лепятся по склону. Однако, не доехав до домов, я вновь затормозил. Слева имелось еще кое-что абсолютно свеженькое — кладбище. Остановившись у его крытых ворот, я пригляделся.
Кладбище широко раскинулось акров на двадцать. От новых кладбищ — с их голыми, недавно засыпанными гравием дорожками, резкими вставками зеленого дерна и фабричной работы мраморными ангелами, похожими на сахарные финтифлюшки свадебных тортов, — всегда веет саднящей бесприютностью. Но сильнее всего меня царапнуло, что ничего подобного раньше вовсе не водилось. Не было никакого отдельного — отделенного от города — кладбища. А здесь, помнится, была ферма. Ну да, молочное хозяйство Блэкета. Сиротливый кладбищенский простор с особой силой дал почувствовать, до какой степени все изменилось. Дело не только в том, что стало много жителей и целых двадцать акров теперь нужно, чтоб хоронить покойников. Главное — их везут сюда и погребают за городской чертой. Заметили вы, как нынче делается? Новые кладбища непременно за окраиной, в предместьях. Давай-ка их куда-нибудь подальше, с глаз долой! Невыносимо, видишь ли, напоминание о смерти. Даже в надписях на могильных плитах та же история. Никогда не напишут, что похороненный под плитой человек «умер», — ну что вы!
Он всего лишь «покинул нас» либо «уснул навеки». Раньше не так было. Кладбище помещалось в самом центре города, ты каждый день мимо ходил, видел кусок земли, где лежит дед, где тебе самому когда-нибудь лежать. И нас не отвращало это — смотреть на могилы. В жаркие дни мы наших мертвецов, признаться, даже носом чуяли, поскольку некоторые фамильные склепы были не слишком плотно замурованы.
Я позволил машине тихонько катить с холма. Странно! Ох до чего же странно! Всю дорогу вниз текли перед глазами призрачные картины: отчетливые видения деревьев, изгородей, бродящих коров. Словно бы мне одновременно виделось два мира: словно сегодняшний реальный мир только просвечивал сквозь яркие картинки того, старого. Вон поле, где бык гнался за малышкой Джинджер Роджерс! А вон местечко, где росли шампиньоны! Но не было вокруг полей, не было ни быков, ни грибов. Всюду дома, дома, голый кирпич, окна с пыльными занавесками и убожество задних двориков, где лишь чащоба сорняков с едва пробившейся кое-где порослью чахлых шпорников. Сновали работяги, вытряхивали половики женщины, играли на асфальте дети. И все-все — незнакомые! Они глазели вслед моей машине. И это я был заявившимся вдруг чужаком для них, не знавших ничего про Нижний Бинфилд, никогда не слыхавших о Шутере и Уэзероле, мистере Гриммете и дяде Иезекииле, да и, пари держу, ни капли тем не обеспокоенных.
Забавно, с какой быстротой ко всему привыкаешь. Пяти минут не прошло с момента, когда я, затаив дыхание, готовился снова увидеть Нижний Бинфилд, а то, что городок проглочен и затерян вроде древних столиц в джунглях Перу, уже стало обыденным фактом. Я пришел в себя: надо прямо смотреть на вещи. В конце концов, чего иного можно было ждать? Людям нужно жилье, и города должны расти. Кроме того, мой городок ведь не сожгли, не уничтожили. Пускай на месте окружавших его лугов теперь кишат дома, но где-то же он есть. И очень скоро я снова увижу церковный шпиц и трубу старой пивоварни, витрину отцовского магазина и рыночную конскую поилку. У подножия холма дорога в город расходилась. Я свернул влево и через минуту заблудился.
Не узнавалось ничего. Не угадывалось даже, далеко ли до прежних городских границ. Все, что я мог уразуметь, — вот этой улицы раньше не было. Несколько сотен ярдов я катил по ней — довольно обшарпанной неказистой улице, с фасадами прямо на тротуар, с мелькавшими на углах переулков бакалейными лавками или пивнушками, — и только недоумевал: куда, к черту, она ведет? Наконец, притормозив возле ступившей на мостовую женщины в грязном переднике и без шляпы, я высунул голову из окна:
— Прошу прощения, вы не скажете, как мне проехать к Рыночной площади?
Она «ой, даж нисколечко не знала». И выговор, и сам ответ выдавали привычку орудовать лопатой на картофельных полях Ланкашира. Много их, северных, теперь на юге Англии. Потоком из обнищавших краев. Приметив парня в комбинезоне, с мешком инструментов, я сделал новую попытку. На сей раз ответ прозвучал бойким лондонским говорком, хотя потребовал пары секунд раздумий:
— К центру? Рынок? Рынок в аренде щас. А-а! Может, вам Старый рынок?
Я подтвердил, что мне, видимо, «старый».
— Ну тогда от развилки вправо и кругалем.
Путь оказался длинный. Мили, наверно, не было, но показалось — миля. Дома, магазины, часовни, кинотеатры, футбольные площадки — новое, все новое. Опять шевельнулось чувство случившегося без меня вражеского вторжения. Лавины пришлых, набежавших из Ланкашира или лондонских предместий, устроивших тут этот дикий хаос, не потрудившихся даже узнать и сохранить названия главных пунктов городка. Впрочем, мгновение спустя я понял, почему наша главная, Рыночная площадь сделалась у них Старым рынком. В центре сегодняшней городской территории шумела большая, со светофорами, весьма невнятной формы площадь, посередине которой монументальный бронзовый лев попирал орла (надо полагать, нечто военно-мемориальное). Сплошь новостройки! Сплошь убожество! Вам приходилось видеть эти, за последние годы стремительно вспухшие как волдыри, городки вроде Хэйса, Слау, Дагенхема49? Голо и неуютно, всюду грубая яркость свежих кирпичей, дешевка сомнительных, будто временных, витрин с конфетами по сниженной цене и радиодеталями. Вот точно то же самое. Но неожиданно я вывернул на улицу с рядами старых зданий — черт возьми! Главная улица!
Да нет, память все же не подвела меня. Здесь-то мне был известен каждый дюйм. Еще пара сотен ярдов, и Рыночная площадь. Наш магазин располагался на другом конце Главной улицы, туда я хотел пойти после завтрака (остановившись, оставив вещи в «Георге»). И каждый дом — воспоминание. Хоть вывески над большинством торговых заведений сменились и предлагался в них теперь другой товар, я все тут узнавал. Лавка Лавгроу! Лавка Тодда! И большой темный магазин с наружными балками и слуховыми окнами, его занимал филиал «Лиллиуайтса», где торговали тканями, где работала Элси. И магазин Гриммета! Похоже, по-прежнему бакалейный. А теперь к рыночной конской поилке! Машина, ехавшая впереди, мешала ее разглядеть.
Наконец у самой площади мешавшая машина вильнула в сторону — поилки не было.
На ее месте стоял, наблюдая за транспортным движением, представитель Автомобильной ассоциации. Кинув взгляд на мое авто и не увидев значка «АА», меня он решил не приветствовать.
Я свернул за угол, подъехал к «Георгу». Исчезновение поилки настолько выбило меня из колеи, что я даже не посмотрел, торчит ли еще труба пивоваренного завода. В «Георге» тоже от прежнего осталось лишь название. Фасад обновили и принарядили до полного сходства с шаблоном курортных гостиниц, вывеску поменяли. Интересно: за двадцать лет ни разу я ее не вспоминал, но сознание хранило примелькавшуюся с детства старую вывеску, она мгновенно всплыла в памяти во всех деталях. Наивно намалеванная композиция изображала святого Георга на очень тощем коне, топчущем очень жирного дракона, и в облупившемся углу на выгоревшей краске мелкими буковками подпись: «Уил. Сандфорд, маляр и плотник». Новую, чрезвычайно стильную вывеску, несомненно, писал подлинный художник: нынешний святой Георгий выглядел образцовым педиком. Мощеный двор, где когда-то стояли фермерские двуколки, куда выбегали накачавшиеся до рвоты пьянчуги, увеличился примерно втрое, стал бетонным и по периметру оброс рядами гаражей. Поставив машину в гараж, я направился к дверям гостиницы.
Человеческий мозг, если вы замечали, работает какими-то рывками. Никакое переживание долго не держится. Последние четверть часа я находился просто в шоке. Когда, глядя с Чэмфордского холма, я вдруг увидел, что нет больше Нижнего Бинфилда, меня чуть удар не хватил; открытие, что и конской поилки больше нет, сразило окончательно. По улицам я рулил в печали и унынии Ихавода50. Но стоило мне вылезти из машины, нахлобучить мягкую фетровую шляпу, как отлетели, к дьяволу, угрюмые думы. Денек был такой солнечный, во дворе было так хорошо, так по-летнему: цветы в зеленых
