— Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше! Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше! Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше!
Они блеяли пять минут без перерыва. А когда успокоились, шанс заявить протест был упущен, поскольку свиньи удалились обратно в господский дом.
Бенджамин почувствовал, как чей-то нос ткнулся в его плечо. Он оглянулся. Это была Травка. Ее старые глаза слезились больше, чем обычно. Ни слова не говоря, она ласково потянула его за гриву и повела к торцовой стене большого амбара, на которой были написаны Семь Заповедей. Минуту-другую они молча смотрели на белевшие на просмоленной стене буквы.
— Зрение изменяет мне, — сказала наконец Травка. — Я и в молодости не всегда могла прочесть, что здесь написано. Но сдается мне, что стена нынче выглядит иначе. Скажи-ка, Бенджамин, Семь Заповедей те же, что и прежде?
На этот раз Бенджамин отступил от своих принципов и прочел Травке все, что было на стене. Впрочем, там теперь ничего не было, кроме одной-единственной заповеди. Она гласила:
Все животные равны,
но некоторые животные равнее других.
После этого никого уже не удивляло, что на следующий день все свиньи, надзиравшие за работой на ферме, ходили с кнутами в копытцах. Никто не поразился, что свиньи приобрели себе радиоприемник, устанавливают телефон и подписались на газеты и журналы «Джон Буль», «Тит-Битс» и «Дейли Миррор». Никто не удивился, увидев, как Наполеон прогуливается по саду с трубкой во рту. О нет, все это не было удивительно, даже и то, что свиньи достали из платяного шкафа одежду мистера Джонса и надели ее. Сам Наполеон выходил теперь в черном фраке, охотничьих бриджах и кожаных крагах, а его любимая свиноматка надевала платье из муарового шелка, которое миссис Джонс носила обычно по воскресеньям.
Еще через неделю, вечером, к господскому дому подкатили несколько двухколесных экипажей. Группу соседних фермеров пригласили осмотреть хозяйство. Их провели по усадьбе, и они не скрывали восхищения от увиденного. Особенно им понравилась ветряная мельница. Животные в это время пололи репу. Они усердно работали и старались не поднимать голову от земли — они уже не знали теперь, кого бояться больше — свиней или визитеров-людей.
В этот вечер из окон господского дома доносились взрывы смеха и громкое пение.
Этот смешанный хор голосов вызвал любопытство животных. Что там происходит, ведь животные и люди впервые встретились на равных? Не сговариваясь, животные потихоньку прокрались в господский сад.
У калитки было остановились, боясь идти дальше, но Травка, показывая пример, шагнула первой. На цыпочках они подошли к дому, и те, кому позволил рост, заглянули в окно столовой. Там за столом сидело полдюжины фермеров и столько же наиболее именитых свиней. Наполеон сидел на почетном месте во главе стола. Свиньи сидели на стульях совершенно непринужденно. Компания развлекалась игрой в карты, но на минуту прервалась, видимо для очередного тоста. Огромный кувшин ходил по кругу, и кружки наполняли пивом. Никто не заметил любопытных глаз животных, заглядывающих в окно.
Держа в руках полную кружку, встал мистер Пилкингтон с фермы Фоксвуд.
— Я хочу, — сказал он, — предложить тост и попросить всех собравшихся осушить кружки. Но сначала, — продолжил он, — я должен сказать несколько слов. Мне доставляет огромное удовольствие, — заявил он, — не сомневаюсь — и остальным тоже, что долгий период взаимного недоверия и непонимания закончился. Было время, — о нет, ни он, ни кто другой из присутствующих здесь не разделяли подобных настроений, — но было время, когда к уважаемым владельцам Скотного Двора их соседи-люди относились не то чтобы с враждебностью, но, пожалуй, с определенным опасением. К сожалению, случались порой инциденты, были распространены неверные представления. Полагали, что существование фермы, которой владеют и управляют свиньи, как-то ненормально и может оказать дестабилизирующее влияние на соседние хозяйства. Многие из нас, без должной проверки фактов, решили, что на такой ферме восторжествует дух вседозволенности и недисциплинированности. Фермеры опасались, что подобный дух может повлиять на животных и даже на работников их собственных хозяйств. Но теперь эти опасения рассеялись. Сегодня я и мои друзья побывали на Скотном Дворе, увидели все своими глазами, каждый дюйм фермы. И что же мы увидели? О нет, не только самые современные методы хозяйствования, но также дисциплину и порядок, которые могут служить примером для всех других фермеров. Думаю, не ошибусь, — подчеркнул он, — если скажу, что низшие животные Скотного Двора работают больше, а потребляют меньше еды, чем где бы то ни было в стране. По правде сказать, я и мои друзья увидели здесь много такого, что намерены немедленно завести на своих фермах.
Заканчивая свое выступление, — сказал он, — мне хотелось бы еще раз подчеркнуть: дружественные отношения, установившиеся между Скотным Двором и соседями, должны и далее развиваться и крепнуть. Между свиньями и людьми не было и не должно быть столкновений каких-либо интересов. У нас всегда одна и та же борьба, одни и те же трудности. И разве, к примеру, проблема рабочей силы не везде одинакова?
Тут стало ясно, что мистер Пилкингтон собирается потешить собравшуюся компанию какой-то заранее приготовленной остротой, но так развеселился, что несколько мгновений не мог выговорить ни слова. Задыхаясь от смеха, так что его многочисленные подбородки багровели один за другим, он все-таки выдал ее:
— Вам приходится вести борьбу с вашим рабочим скотом, а нам — с нашим рабочим классом!
Эта bon mot[2] вызвала шумный восторг всех сидевших за столом. Мистер Пилкингтон еще раз поздравил свиней с достигнутыми успехами, которые он наблюдал на ферме, — минимальным рационом, максимальным рабочим днем и общим отсутствием поблажек животным.
— А теперь, — призвал он наконец, — я прошу всех присутствующих встать и проверить, не пусты ли у них кружки. Господа, — завершил свою речь мистер Пилкингтон, — господа, я предлагаю тост: за процветание Скотного Двора!
Все с энтузиазмом принялись хлопать в ладоши и топать ногами. Тост так понравился Наполеону, что он встал с места и обошел вокруг стола, чтобы чокнуться с мистером Пилкингтоном. Когда крики и овации стихли, Наполеон, продолжавший стоять, дал понять, что тоже хочет сказать несколько слов.
Речь Наполеона была краткой и четкой, как и все его выступления.
— Я тоже рад, — сказал он, — что период взаимного непонимания прошел. Долгое время ходили слухи, — я думаю, их распространяли злонамеренные враги, — что я и мои коллеги придерживаемся каких-то подрывных и даже революционных взглядов. Нам приписывали попытки поднять восстание животных на соседних фермах. В этих утверждениях нет ни грана правды! Наше единственное желание и теперь, и в прошлом — жить в мире и поддерживать нормальные деловые отношения со своими соседями. Эта ферма, которой я имею честь управлять, — добавил Наполеон, — представляет собой кооперативное предприятие. Документы, устанавливающие на нее право собственности, которые находятся у меня, принадлежат всем свиньям сообща.
Я не верю, — сказал он,— что старые предубеждения все еще живы, тем не менее недавно внесен ряд изменений в организацию жизни на ферме, и я надеюсь, эти изменения еще более укрепят доверие к нам. До настоящего времени у наших животных сохранялась довольно глупая привычка обращаться друг к другу «товарищ». Это должно быть запрещено. Кроме того, до настоящего времени бытовал очень странный обычай, происхождение которого непонятно, — маршировать по утрам каждое воскресенье перед черепом хряка, установленным в саду. И это будет запрещено, череп уже похоронили. Гости, возможно, обратили внимание на зеленый флаг, развевающийся на флагштоке. И если обратили, то, может быть, заметили, что на нем уже нет рога и копыта. Отныне это будет просто зеленый флаг.
И у меня, — сказал Наполеон, — лишь одно критическое замечание к прекрасной, полной добрососедского духа речи мистера Пилкингтона. На протяжении всей своей речи мистер Пилкингтон говорил о Скотном Дворе. Разумеется, мистер Пилкингтон не мог знать, — я говорю об этом впервые, — что название Скотного Двора отменено. Впредь ферма будет называться Господский Двор. Я полагаю, это и есть ее истинное, исконное название.
Господа, — закончил Наполеон, — я предлагаю тот же самый тост, но в несколько иной форме. Наполните кружки до краев. Вот мой тост, господа: за процветание Господского Двора!
И снова раздались шумные овации, а кружки были осушены до дна. Но животным, стоявшим в саду и наблюдавшим за этой сценой, показалось, что происходит нечто странное. Почему так изменились лица свиней? Травка переводила старые слезящиеся глаза с одного лица на другое. У одних было пять подбородков, у других — четыре, у третьих — три. Но было неясно, что же все-таки расплывается и меняется. Когда овации стихли, компания опять взялась за карты, а животные молча пошли назад.
Не прошли они и двадцати ярдов, как их остановил рев голосов из господского дома. Животные кинулись обратно и снова прильнули к окнам. Да, там разгоралась свара. Все кричали, колотили по столу, подозрительно поглядывали друг на друга и яростно отрицали взаимные обвинения. Оказалось, что ссора возникла из-за того, что Наполеон и мистер Пилкингтон одновременно пошли с туза пик.
Стоял гневный рев в двенадцать глоток, голоса кричавших были одинаковые. Теперь было понятно, что произошло со свиньями. Стоящие в саду животные вновь и вновь переводили глаза со свиней на людей и с людей на свиней и снова со свиней на людей, но не могли сказать определенно, где — люди, а где — свиньи.
Примечания
1 Перевод А. Воронова.
2 Острота (франц.).
