— Что это за стрельба? — удивился Боксер.
— Это салют в честь нашей Победы! — выкрикнул Визгун.
— Какой победы? — спросил Боксер. Колени у него кровоточили, он потерял подкову, разбил копыто, и целая дюжина картечин засела у него в задней ноге.
— Как какая Победа, товарищ? Разве мы не изгнали врага с нашей земли со Священной земли Зверской Фермы?
— Но они же взорвали мельницу! А мы строили ее два года!
— Ну и что? Мы построим другую мельницу! Мы построим, если будет нужно, шесть мельниц! Ты, товарищ зверь, недооцениваешь значение совершенного нами подвига. Враг стоял вот здесь, на том самом месте, где мы сейчас стоим, но под руководством товарища Наполеона — мы не оставили ему ни пяди нашей земли!
— Мы отбили лишь то, чем владели и раньше! — сказал Боксер.
— В этом и состоит наша победа! — сказал Визгун.
Звери приплелись во двор. Картечь, засевшая под шкурой Боксера, причиняла ему жгучую боль. Боксер уже представлял в своем воображении тяжкие труды по восстановлению мельницы и мысленно укреплял себя для этой задачи. Но впервые ему пришло в голову, что ему уже 11 лет, и силы его, пожалуй, уже не те, что прежде.
Но когда животные увидели, что зеленый флаг снова развевается на флагштоке, и опять услышали выстрел из ружья (а всего было сделано семь выстрелов), когда прослушали речь Наполеона, который восславил их героизм, они уверились, что в самом деле одержали великую победу. Звери, павшие в бою, были преданы торжественному погребению. Боксер и Кашка тянули превращенную в катафалк телегу, а сам Наполеон вышагивал во главе процессии. Целых два дня были посвящены торжествам. Пели песни, снова салютовали из ружья, каждое животное получило в качестве особой награды в подарок по яблоку, каждой птице выдали по три унции зерна, а каждой собаке — по три сухарика. Было объявлено, что сражение будет называться «Битвой за Мельницу». Наполеон учредил новую награду, «Орден Зеленого Знамени», первым кавалером которого провозгласил самого себя. Среди всеобщего веселья была позабыта злополучная история с поддельными банкнотами.
Как раз через несколько дней после победы свиньи натолкнулись в подвалах жилого дома на ящик виски. Они его проглядели в те дни, когда впервые заняли дом. Вечером из дома понеслись звуки громких песен, среди которых, ко всеобщему удивлению, можно было различить и отдельные строчки «Всех Животных Британии». Около половины десятого все отчетливо видели, как Наполеон в старом котелке мистера Джонса на голове выскочил из двери черного хода, стремительно прогалопировал вокруг двора и вновь исчез в дверях дома.
А утром в доме воцарилась глубокая тишина. Ни одна свинья, похоже, не могла даже шевельнуться. Только около девяти Визгун, ковыляя медленно и с удрученным видом, совершил первый выход. Глаза его потускнели, хвостик безвольно повис сзади, весь вид его свидетельствовал о тяжелой болезни. Он созвал животных и сообщил им ужасную весть. Вождь был при смерти!
Раздались рыдания. У дома постелили солому, и все животные ходили мимо дверей только на цыпочках. Они спрашивали друг у друга со слезами на глазах, как же им теперь жить без Наполеона? Прошел слух, что Снежку все-таки удалось подсыпать яду в его тарелку. В одиннадцать часов Визгун вышел сделать еще одно объявление. В качестве своей последней воли Товарищ Наполеон издал торжественный декрет: употребление спиртных напитков отныне карается смертью!
К вечеру, однако, Наполеону полегчало, а на следующее утро Визгун уже смог сказать им, что Вождь поправляется. К вечеру того же дня Наполеон вновь приступил к работе, а уже на другой день поручил Вимперу закупить несколько популярных брошюр о пивоварении и перегонке спирта. Через неделю Наполеон повелел перепахать небольшую лужайку за садом, которую первоначально предполагалось зарезервировать для животных, достигших пенсионного возраста. Сначала объявили, что это пастбище истощено и нуждается в пересеве, но вскоре стало известно, что Наполеон намерен занять этот участок земли под ячмень.
В один из этих дней случилось странное происшествие, смысл которого едва ли кто был способен понять. Как-то в полночь со двора послышался ужасный грохот, и все животные повыскакивали из своих стойл и сараев. Ночь была лунная. Под торцевой стенкой большого гумна, на которой были начертаны Семь Заповедей, валялась разломанная надвое приставная мельница. Оглушенный падением Визгун лежал рядом с ней пластом, тут же валялись фонарик, малярная кисть и опрокинутое ведро, из которого по земле растекалась белая краска. Псы вмиг окружили Визгуна и, как только он очнулся и смог подняться на ноги, сопроводили его в дом. Животные терялись в догадках, что бы все это значило. Никто ничего не понимал, за исключением старого Бенджамина, который кивал своей головой с умным видом и, казалось, все понял, но по обыкновению решил промолчать.
А несколько дней спустя Мюриель, перечитывая для себя Семь Заповедей, обнаружила, что еще одну заповедь животные запомнили неточно. Они думали, что в Пятой Заповеди сказано «Зверь не пьет спиртное», а там оказалось еще три слова, о которых все почему-то забыли. Заповедь гласила: «Зверь не пьет спиртное НЕ В МЕРУ».
Глава девятая
Разбитое копыто Боксера заживало медленно. Мельницу стали восстанавливать уже на следующий день после окончания победных торжеств. Боксер не взял освобождения от работ ни на один день. Он старался не показывать вида, что страдает от болей в ноге. По вечерам, правда, он признавался Кашке, что копыто его несколько беспокоит. Кашка делала ему припарки из жеваной травы и вместе с Бенджамином уговаривала Боксера работать не надрываясь. «И лошадиные легкие не вечны», — говорила она ему. Но Боксер не слушал. «У меня только одна цель, — говорил он, — еще до ухода на пенсию убедиться в том, что строительство близко к завершению».
Еще когда принимали трудовое законодательство Зверской Фермы, было решено, что свиньи и лошади выходят на пенсию в возрасте двенадцати лет, коровы — в четырнадцать лет, собаки — в девять лет, овцы — в семь, а куры и гуси в пять лет. Всем были обещаны щедрые пенсии. Хотя никто на ферме пенсионного возраста еще не достиг, говорили об этом в последнее время много. Теперь, так как поляну за садом отвели под ячмень, пошли слухи, что скоро участок большого выгона будет отгорожен и превращен в специальное пастбище для пенсионеров. Для лошадей пенсия была определена в свое время в размере 5 фунтов зерна в день летом и 15 фунтов сена зимой. По общественным праздникам предполагалось выдавать еще и морковку или, может быть, яблоко. Боксеру исполнялось 12 лет в августе следующего года.
Между тем, жилось на ферме нелегко. Зима оказалась такой же суровой, как и в прошлом году, а пищи было еще меньше. Для всех, кроме свиней и псов, пришлось еще раз сократить продовольственную пайку. «Уравниловка, — объяснил Визгун, — противоречит принципам Зверизма». Он доказывал без труда, что, хотя так и может кому-то иногда показаться, но в действительности никакой продовольственной проблемы на ферме не существует. Конечно, ситуация в текущий момент вынудила произвести пересмотр продовольственных норм (Визгун всегда говорил не «сокращение», а именно «пересмотр»), но в сравнении с временами Джонса общее улучшение питания животных — огромное. Он зачитывал цифры пронзительной скороговоркой, детально показывая, что они теперь получают больше овса, больше сена, больше кормовой свеклы, чем во времена Джонса, что питьевая вода у них теперь гораздо лучшего качества, рабочий день короче, продолжительность жизни увеличилась, а детская смертность сократилась, что соломы в стойлах стало больше, а мух меньше. Животные ему верили. Сказать по правде, все, что было при Джонсе, почти полностью выветрилось из их памяти. Они сознавали, что теперешняя жизнь тяжка и сурова, что они часто голодают и часто мерзнут и от работы свободны разве что во сне. Но, конечно же, раньше было еще хуже. В это они охотно верили. А главное, раньше они были подневольной скотиной, а теперь — свободные звери. В этом принципиальная разница, все время подчеркивал Визгун.
Ртов на ферме прибавилось. Осенью четыре свиноматки опоросились почти одновременно, родив общим счетом тридцать одного поросенка. Все они были пегими и вычислить их происхождение было нетрудно — Наполеон оставался единственным нехолощенным кабаном на ферме. Впоследствии, как только появятся кирпичи и бревна, предполагалась построить в саду школу. Пока же Наполеон лично руководил воспитанием поросят на кухне. Поросята занимались спортивными упражнениями в саду, и им не рекомендовалось играть с другими несовершеннолетними животными. Примерно тогда же было установлено правило, что когда свинья встречается на тропинке с каким-нибудь другим зверем, последний должен посторониться и уступить дорогу, а также, что все свиньи любого звания имеют исключительное право носить зеленый бантик на хвосте по воскресеньям.
Сезон завершили сравнительно успешно, но денег все равно не хватало. Предстояло закупить песок, кирпич и известку для строительства школы, к тому же опять надо было копить средства на мельничный механизм. А кроме того, были нужны свечи и керосин для дома и сахар на стол Наполеону (другим свиньям Наполеон запретил есть сахар, заботясь о том, как бы они не ожирели). Требовалось пополнить таявшие запасы гвоздей, шпагата, угля, проволоки, заплат, собачьих сухарей, различных инструментов, пришлось продать стог сена и часть урожая картофеля, а поставки яиц на рынок увеличить до шести сотен в неделю, так что цыплят куры высиживали совсем немного, только чтобы поддержать поголовье на прежнем уровне. Кормовой рацион, урезанный в декабре, в феврале сократили вторично и в целях экономии было запрещено зажигать керосиновые лампы в стойлах. Но свиньи не были похожи на голодающих и даже прибавляли в весе. Как-то в конце февраля после полудня, теплый, сильный, аппетитный запах, неслыханный никогда ранее, разнесся по двору из заброшенной еще при Джонсе пивоварни. Кто-то сказал, что очень похоже пахнет вареный ячмень. Животные жадно втягивали в себя воздух и гадали: не им ли на ужин готовится это варево? Но никакого варева они, во всяком случае, не получили, а в следующее воскресенье вышел указ, согласно которому весь ячмень отныне будет поступать в распоряжение свиней. Полянка за фруктовым садом уже была засеяна. А вскоре поползли слухи, что в ежедневный рацион каждой свиньи входит теперь пинта пива. Сам Наполеон получал полгаллона пива в день, которое ему всегда подавали в супнице фирмы «Краун Дерби».
Лишения, которые приходилось нести, хотя бы отчасти сглаживались тем, что жизнь стала теперь торжественнее и красивее. Было больше песен, речей, шествий. Наполеон решил проводить
