жаль. Вы берете с улицы какую-то полупьяную крестьянку и по ее слову послушно выбираете мужа для своей племянницы. Кого знает ваша Манефа, кого она может назвать? Разумеется, того, кто ей больше денег дает. Хорошо, что еще попался я, Манефа могла бы вам сосватать какого-нибудь беглого, и вы бы отдали, что и бывало.

Турусина. Я знаю одно, что на земле правды нет, и с каждым днем все больше в этом убеждаюсь.

Глумов. Ну, а вы, Иван Иваныч?

Городулин. Я ни слова. Вы прелестнейший мужчина! Вот вам рука моя. И все, что вы говорили про нас, то есть про меня — про других я не знаю, — правда совершенная.

Глумов. Я вам нужен, господа. Без такого человека, как я, вам нельзя жить. Не я, так другой будет. Будет и хуже меня, и вы будете говорить: эх, этот хуже Глумова, а все-таки славный малый. (Крутицкому.) Вы, ваше превосходительство, в обществе человек, что называется, обходительный; но когда в кабинете с глазу на глаз с вами молодой человек стоит навытяжку и, униженно поддакивая, после каждого слова говорит «ваше превосходительство», у вас по всем вашим членам разливается блаженство. Действительно честному человеку вы откажете в протекции, а за того поскачете хлопотать сломя голову.

Крутицкий. Вы слишком злоупотребляете нашею снисходительностию.

Глумов. Извините, ваше превосходительство! (Мамаеву.) Вам, дядюшка, я тоже нужен. Даже прислуга ни за какие деньги не соглашается слушать ваших наставлений, а я слушаю даром.

Мамаев. Довольно! Если ты не понимаешь, мой милый, что тебе здесь оставаться долее неприлично, так я тебе растолкую…

Глумов. Понимаю. И вам, Иван Иваныч, я нужен.

Городулин. Нужен, нужен.

Глумов. И умных фраз позаимствоваться для спича…

Городулин. И умных фраз для спича.

Глумов. И критику вместе написать.

Городулин. И критику вместе написать..

Глумов. И вам, тетушка, нужен.

Мамаева. Я и не спорю, я вас и не виню ни в чем.

Крутицкий (Мамаеву). Я, знаете ли, в нем сразу заметил…

Мамаев (Крутицкому). И я сразу. В глазах было что-то.

Глумов. Ничего вы не заметили. Вас возмутил мой дневник. Как он попал к вам в руки — я не знаю. На всякого мудреца довольно простоты. Но знайте, господа, что, пока я был между вами, в вашем обществе, я только тогда и был честен, когда писал этот дневник. И всякий честный человек иначе к вам относиться не может. Вы подняли во мне всю желчь. Чем вы обиделись в моем дневнике? Что вы нашли в нем нового для себя? Вы сами то же постоянно говорите друг про друга, только не в глаза. Если б я сам прочел вам, каждому отдельно, то, что про других писано, вы бы мне аплодировали. Если кто имеет право обижаться, сердиться, выходить из себя, беситься, так это я. Не знаю кто, но кто-нибудь из вас, честных людей, украл мой дневник. Вы у меня разбили все: отняли деньги, отняли репутацию. Вы гоните меня и думаете, что это все — тем дело и кончится. Вы думаете, что я вам прощу. Нет, господа, горько вам достанется. Прощайте! (Уходит.)

Молчание.

Крутицкий. А ведь он все-таки, господа, что ни говори, деловой человек. Наказать его надо; но, я полагаю, через несколько времени можно его опять приласкать.

Городулин. Непременно.

Мамаев. Я согласен.

Мамаева. Уж это я возьму на себя.

КОММЕНТАРИИ

Впервые пьеса была опубликована в журнале «Отечественные записки», 1868, № 11.

Замысел комедии «На всякого мудреца довольно простоты» сложился у Островского летом 1868 г., писалась пьеса с конца августа 1868 г. В начале сентября этого года драматург сообщал Бурдину из Москвы: «Я как приехал, так сел за дело, теперь у меня пишется большая комедия „На всякого мудреца довольно простоты“, но ты помолчи пока; в сентябре я ее кончу и приеду в Петербург, тогда ты ее заявишь» (т. XIV, стр. 166). Бурдин боялся, что пьеса опоздает к его бенефису, и всячески торопил Островского; драматург отвечал 30 сентября Бурдину: «Сюжет так серьезен, что торопиться никак нельзя, особенно важен последний акт, который надо отделать хорошенько» (т. XIV, стр. 168).

Пьеса была окончена 7 октября того же года.

Социально-политическая острота комедии вызвала резкое недовольство консервативной общественности. Стремясь опорочить комедию, снизить ее идейно-художественное значение, консервативные критики писали о нетипичности, о грубой утрированности образов комедии, о водевильности многих ее ситуаций и композиционной бессвязности (В. П. Буренин (Z) — «Санкт-Петербургские ведомости», 1869, № 11, 11 января; Д. В. Аверкиев — «Голос», 1868, № 304, 3 ноябри, и др.). Либеральная критика, не принимая сатирической направленности комедии, встретила ее также по преимуществу отрицательно (см., например, рецензию С. А. Венгерова (W), «Русский инвалид». 1868, № 301, 3 ноября).

Более благосклонно отозвалась о пьесе газета «Современная летопись». Ее рецензент (А. С.), не принимая резкой сатиры Островского, обвиняя драматурга в преувеличении и шаржировке, отмечал и достоинства пьесы, называл ее «капитальной», «исполненной современного интереса и несомненных литературных достоинств» («Современная летопись», 1868, № 39, 10 ноября). Фельетонист газеты «Новое время» (X) воспринял эту комедию как «длинный ряд картин, обрисовывающих яркими красками известную среду нашего общества». В пьесе «что ни личность, то тип, который ежедневно встречается и сталкивается с нами в жизни. Вся пьеса — это едкая сатира на отживающее в России поколение». Недостатком пьесы он считал «отсутствие целостного содержания» («Новое время», 1868, № 222, 12 ноября). Такого же мнения был театральный обозреватель газеты «Петербургский листок». Комедия Островского, по его словам, «с весьма яркой стороны обрисовывает наше отживающее, а в сущности, весьма живущее и даже, так сказать, наследственное поколение… Грустную картину рисует нам наш сатирик, но картину верную, не преувеличенную» («Петербургский листок», 1868, № 157, 3 ноября).

Революционно-демократическая и демократическая общественность оценила комедию как подлинно художественное произведение, исполненное жизненной правды.

Н. А. Некрасов в письме к драматургу от 19 октября 1868 г. отметил в пьесе «задатки истинного комизма» (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. XI, M. 1952, стр. 117). М. Е. Салтыков-Щедрин ввел Глумова в галерею действующих лиц своих произведений.

Демократические и наиболее левые либеральные критики отмечали жизненность, новизну, едкую сатиричность и типичность образов пьесы. Так, например, Е. И. Утин большим достоинством комедии считал то, что в ней показываются уже не купеческие, а дворянские круги и человек изображается не в его семейных взаимоотношениях, а в «сфере общественных отношений, в области, так сказать, политической жизни нации». В типах пьесы «со всею яркостью отражается картина современного общества». Но, признавая Глумова глубоко типическим лицом, критик считал «фальшиво взятым аккордом» проявление в нем честности и благородства, когда он в дневнике пишет «летопись людской пошлости» («Вестник Европы», 1860, № 1, стр. 326, 345, 346, 347).

А. С. Суворин (Незнакомец), бывший в эту пору прогрессивным журналистом «с симпатиями к Белинскому и Чернышевскому, с враждой к реакции» (В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 250), заявлял, что комедия «На всякого мудреца довольно простоты» оставляет «далеко позади себя толпу драматических изделий других российских авторов». В этой комедии, по его мнению, «есть сцены, очень хорошо написанные, диалоги блестящие, часто дышащие остроумием…действие идет довольно живо и естественно». Но Суворин считал, что Островский показал консерваторов якобы слишком оглупленными, как «сонм дураков», и допустил просчет, поставив в центре пьесы Глумова, по его мнению, не являющегося типическим лицом («Санкт-Петербургские ведомости», 1868, № 301, 3 ноября).

Рецензент газеты «Биржевые ведомости» (М. Ф.) указывал на «типичность и рельефность» действующих лиц пьесы, отображающих «пустозвонов либералов, закоренелых ретроградов, ханжей и тому подобный современный люд, с которым мы встречаемся чуть ли не на каждом шагу». Признавая некоторую («местами») утрировку характеров, рецензент оправдывал ее: «Г-н Островский, желая написать сатиру — взял квинтэссенцию человеческих пороков, оттого многие личности, как, например, ретроград Крутицкий, кажутся как бы утрированными» («Биржевые ведомости», 1868, № 294, 5 ноября).

Отмечая большие идейные и художественные достоинства комедии, эти критики (Утин, Суворин, М. Ф.) вместе с тем выражали недовольство композицией пьесы, упрекали драматурга в искусственности интриги, в злоупотреблении водевильными приемами, случайностями.

Позднее, отвечая на упреки такого рода в адрес комедии, А. Кугель замечал: «Сравнительно малая популярность этой, быть может наиболее глубокой по замыслу, комедии Островского не указывает ли на непонимание формы этой пьесы?» («Театр и искусство», 1899. № 37, 12 сентября). А Ю. Юрьев в 1910 г. писал, что комедия «На всякого мудреца довольно простоты» «дивная», «высокоталантливая вещь, содержащая целую галерею великолепнейших по жизненности фигур, написанная в форме блестящего диалога, буквально насыщенная юмором и остроумием». Он подчеркивал в ней «острую сатиру с весьма широким общественным захватом» («Рампа и жизнь», 1910, № 12, стр. 191).

16 октября 1868 г. комедия «На всякого мудреца довольно простоты» была разрешена драматической цензурой.

Первое представление ее состоялось 1 ноября 1868 г. на сцене Александринского театра (Петербург).

Удачным было исполнение роли Глумова дебютантом Н. В. Самойловым. Он естественно входил в тон любого своего собеседника, льстил ему и в то же время всегда сохранял чувство собственного превосходства и иронию, не замечаемые собеседником («Биржевые ведомости». 1868, № 294, 5 ноября. См. также «Новое время», 1868, № 222, 12 ноября).

Роль Городулина великолепно исполнял В. В. Самойлов. Самойлов «был до того хорош, — восхищался рецензент журнала „Вестник Европы“ (В. Т.), — когда он прикидывался Дон-Жуаном в разговоре с светскою женщиною и в либеральном разговоре с притворным либералом Глумовым, что можно было подумать, будто он копировал какое-нибудь действительное лицо. Простота, развязность, естественность, жизненность, приданная г. Самойловым изображаемому им типу, сделали то, что по нескольким словам г. Городулина мы узнали не только его настоящее, но и его прошедшее и будущее» («Вестник Европы», 1868, № 12, стр. 903).

Игра П. В. Васильева (Крутицкий) вызвала противоречивые отклики. Рецензент журнала «Вестник Европы» считал, что П. В. Васильев создал глубоко типический образ старого генерала отживающих времен; особенно же ему удалась сцена с Турусиной, в которой он из чиновника «всем и всеми недовольного», «негодующего на новые порядки» превращался в «сластолюбивого старика» (там же). Но Д. В. Аверкиев находил, что Васильеву не удалось представить в своей роли именно «важного барина» («Голос», 1868, № 304, 3 ноября).

Ю. Н. Линская, играя Глумову, создала «прекрасный тип умной старухи», заботящейся о карьере своего сына («Биржевые ведомости», 1868, № 294, 5 ноября). А. М. Читау великолепно показала светскую женщину. По отзыву рецензента газеты «Биржевые ведомости», Ф. А. Бурдин «был чрезвычайно прост и типичен» в роли Мамаева. Вполне удовлетворительно играли и другие участники спектакля: П. С. Степанов — Голутвин, П. К. Громова — Манежи, Е. Н. Жулева — Турусина, Малышева — Машенька, П. П.