Что так? Что с вами?
Настя. Мне некогда занимать вас разговорами; я бедная девушка, мне нужно работать. Вы такой щеголь, вы любите одеваться хорошо, а хотите, чтоб я встречала вас в этом платье и не стыдилась! За что вы меня мучите? С меня довольно и того, что я каждый день плачу, когда надеваю это рубище. Вы одеты вон как хорошо, а я – на что это похоже.
Баклушин. Ах, какое вы бедное существо!
Настя. Ну, вот бедная, так мне и нечего разговаривать с вами, а надо работать.
Баклушин. Ну, одну минуточку.
Настя. Да что минуточку! Вот мне завтра опять идти в город, у купцов просить.
Баклушин. Что вы, что вы! Послушайте! Вам нельзя оставаться в этом положении.
Настя. Я знаю, что нельзя; я и не останусь.
Баклушин. Как же вы поступить хотите?
Настя. Да вам что за дело. Вот были давеча деньги, истратила вот задаром…
Баклушин. Вы меня пугаете.
Настя. Хоть бы какие-нибудь деньжонки, а то ничего! Как это! Ни платья, ничего…
Баклушин. Мне страшно за вас. Вы в опасности.
Настя. Ну, что ж такое! Туда мне и дорога. Никому меня не жалко; никто меня не любит. Как это, ни башмаков, ничего…
Баклушин. Как бы мне хотелось помочь вам!
Настя. Ну, так что ж, за чем же дело стало?
Баклушин. Но как помочь, как?
Настя. Дайте мне тысячу рублей ассигнациями.
Баклушин. Не меньше?
Настя. Не меньше. Мне так нужно.
Баклушин. Но отчего же непременно тысячу, отчего не больше? Вам это слово нечаянно попало на язык, вот вы и говорите.
Настя. Вы думаете? Как же! Нет, нет, уж я знаю. Вот если не дадите тысячу рублей, ну, и…
Баклушин. Ну, и что же?
Настя. Ну, и разговаривать вам со мной, и видеть меня нельзя.
Баклушин. А если дам?
Настя. Тогда пожалуйте к нам, когда вам угодно. Да что, Модест Григорьич, ведь у вас нет, так нечего и говорить.
Баклушин. И очень жалко, что нет.
Настя. И я жалею, да уж делать нечего.
Баклушин. Скажите, кто вас научил так разговаривать?
Настя. Что вы меня все еще за дуру считаете! Нет, уж извините! Да что мне разговаривать! мне некогда, меня тетенька забранит.
Баклушин. За что?
Настя. Что я не работаю. Хорошо разве тут с вами под забором-то стоять! Вам хочется, чтоб про меня дурная слава пошла?
Баклушин. Ну, бог с вами! Прощайте! будьте счастливы!
Настя. Покорно вас благодарю. А что ж, вы давеча обещали подумать-то? Подумали вы?
Баклушин. Извините! Обстоятельства такие, просто самому хоть в петлю.
Настя. Я так и знала. Ну, прощайте!
Баклушин медленно удаляется.
Что тетенька со мной сделала! Вот уж я теперь совсем одна в божьем мире. И точно вот, как я бросилась в море, а плавать не умею. (Входит на крыльцо и кланяется Баклушину, который стоит у лавки.)
Входит Разновесов и осматривается. На крыльцо выходит Анна.
Явление седьмое
Анна, Настя, Разновесов, вдали Баклушин.
Настя. Тетенька, куда вы?
Анна. Погляди, кто пришел-то! Встретить надо.
Настя. Вот он! Ах! Что же, что же вы скажете?
Анна. Что же мне говорить, Настенька? Я могу только попросить его, чтоб он не обижал тебя.
Настя. Да за что ж меня обижать! Я ведь беззащитна, совсем беззащитна.
Анна подходит к Разновесову. Настя стоит на крыльце в оцепенении.
Анна (Разновесову). Здравствуйте!
Разновесов (кланяется). Пожалуйте сюда к сторонке!
Анна. Вы бы в комнату пожаловали, посмотрели, как мы живем.
Разновесов. Нет, уж вы нас извините-с! Этот самый ваш домик-с? Плох-с. Отсюда вижу.
Анна. Да что ж хорошего на улице…
Разновесов. Нет, уж извините-с! Мы тоже осторожность свою знаем. Не знавши-то, да в семейный дом неловко, – бывали примеры.
Анна. Хоть убейте, не пойму.
Разновесов. Меня тоже, так как слабости наши многим известны, записочкой пригласили в один дом.
Анна. Ну, так что же-с?
Разновесов. Ну, только что взошел, ту ж секунду расписку в пятьсот целковых и взяли. Можно и здесь; разговор не велик. Пожалуйте сюда, к сторонке. (Отходит к стороне и говорит с Анной тихо.)
Баклушин подходит к Насте.
Баклушин. Что это за господин?
Настя. Ах, оставьте меня, отойдите! Зачем вы воротились? Зачем! Боже мой! (Убегает в комнату.)
Разновесов (Анне). Уж это само собой-с, из рук в руки. И насчет вас мы тоже этот порядок знаем; вы не беспокойтесь! Ситчику темненького, а когда и шерстяной материи, недорогой; нынче эта фабрикация в ходу.
Анна. Покорно вас благодарю.
Разновесов. Насчет скромности оченно нам желательно, чтоб разговору этого меньше.
Анна. Какой разговор! Чем тут хвастаться, батюшко, помилуйте!
Разновесов. Так-с, правду изволите говорить. А от нас уж разговору не будет, потому мы тоже опасность имеем от супруги, так как наша супруга, при всей их бестолковости, очень горячий характер имеют-с.
Анна. Уж вы поберегите.
Разновесов. Само собою-с. Дебошу от нас не ожидайте. У других это точно, что дебоширство на первом плане, потому в том вся их жизнь проходит, а мы совсем на другом положении основаны. Конечно, иногда, с приятелями…
Анна. Ох, уж с приятелями-то…
Разновесов. Ничего-с, сударыня, нельзя же. Иногда с обеда-с какого немножко навеселе: куда ж деться! А, впрочем, деликатно.
Анна. Знаю я вашу деликатность-то. Кто и видывал-то вас вдоволь, и тому глядеть на вас сердце мрет, а кто не видывал-то, подумайте! Да, кажется… Боже вас сохрани!
Разновесов. Однако ж мы себя ничем не доказали с дурной стороны.
Анна (горячо). Да если вы ее обидите, я с вами жива не расстанусь. Варваром надо быть, зверем, а не человеком.
Разновесов. Почему же так вы не верите нашей солидности?
Анна. За нее я, господи боже мой, я вас со свету сживу.
Разновесов. Мы, признаться сказать, при вашей бедности, от вас таких претензиев не ждали. А коль скоро вы, еще не видя от нас ничего, ни худого, ни доброго… Так мы лучше все это дело оставим. Потому что ежели кляузы…
Анна. Какие кляузы! А жаль мне ее, бедную. (Плачет.)
Настя (выглядывая из двери, Баклушину). Что, ушел? Ушел?
Анна. Извините вы меня! У меня сердце поворачивается, ведь она сирота круглая. (Падает на колени.) Батюшко, отец родной! Ведь она голубка чистая! Грех вам будет ее обидеть!
Настя (на крыльце). Тетенька, тетенька, что вы! Вот бы когда умереть-то! Модест Григорьич! Модест Григорьич!
Баклушин подходит.
Дайте мне ножик! Дайте мне ножик!
Баклушин. Что вы, что вы! Успокойтесь!
Анна (рыдая). Не погубите, вас бог накажет.
Разновесов (поднимая Анну). Что вы, помилуйте! Нешто мы не понимаем? Тоже чувствы имеем. Будьте без сумления. Так уж завтрешнего числа пусть и перебираются, куда я сказал. На углу большой трущобы и малого захолустья. Изволите знать?
Анна. Хорошо-с. Знаю.
Разновесов. Прямо на все готовое-с. Прощенья просим.
Анна. Прощайте!
Разновесов уходит.
Настя (бросаясь к тетке). Тетенька!
Анна. Ну, Настенька, не вини меня ни перед богом, ни перед людями.
Настя. Нет, нет, за что же! Я сама. Я одна виновата, я, я, несчастная.
Баклушин. Настасья Сергевна, что это? Что с вами?
Настя. Оставьте, меня! Уж теперь, как бы я вас ни любила, я для вас навек чужая. Я куплена!
Баклушин (растроганный). Ах, боже мой, что вы делаете!
Настя (падая ни грудь тетке). Тетенька, я погибла, я погибла!
Анна (плача). Успокойся, мой друг, успокойся.
Настя (бросаясь на колени с поднятыми руками). Господи, ничего я не прошу у тебя! Одной смерти, только одной смерти!
Действие четвертое
Лица
Крутицкий.
Анна.
Настя.
Епишкин.
Фетинья.
Мигачева.
Елеся.
Петрович.
Лютов и два будочника.
Декорация та же. Рассветает.
Явление первое
Анна и Настя выходят из дому; Крутицкий в кустах сада Епишкина.
Анна. Михей Михеич, где ты бродишь?
Крутицкий (выходя из кустов). А? Кто тут? Кто тут? (Увидав Анну.) Ты зачем? Ты что не спишь? Ты спи, спи! Я стерегу.
Анна. Отдохни немножко, ты старый человек.
Крутицкий. Нет, нет, ты поди спи, ты спи!
Анна. Да как мне уснуть-то! Ты всю ночь бродишь; Настя вот с вечера все металась да бредила, а теперь вот проснулась, плачет. Мы бы посидели на крылечке. А ты бы пошел, соснул.
Крутицкий. Нет, нет, я тут погуляю.
Анна. Ну, как хочешь. Сядь тут, Настенька! Ветром тебя обдует, лучше тебе будет.
Настя. Какой страшный сон! Я и теперь вся дрожу!
Анна. Да ты что видела, милая? Чего так испугалась?
Настя (в дремоте). Будто иду я по улице и вижу свои похороны. Несут меня в открытом гробе…
Анна. Ты засыпаешь, никак?
Настя. Нет. И сама я на себя смотрю. И все я будто прячусь от людей, все совещусь. Надета на мне шинель, старая, изорванная, и странно… какая-то она двуличневая. В одну сторону отливает одним цветом, каким уж – не помню, а в другую золотым… Спать хочется… Так и сквозит, просвечивает золото. И, как будто… (Засыпает, прислонясь к плечу Анны.)
Анна. Ну, уснула.
Настя (во сне). Держите меня, не выпускайте!
Анна. Э, матушка, вот ты что заговорила. Настенька, проснись! Пойдем в комнату, там уснешь.
Настя. А? Что вы? Где я? Пойдемте!
Анна. Михей Михеич, мы пойдем домой.
Крутицкий. Идите, идите, я постерегу.
Анна. Что ты, Михей Михеич, все стережешь! Этак и в самом деле подумают, что у нас денег много. Еще убьют, пожалуй; с тобой до беды доживешь (Уходит, Настя за ней.)
Крутицкий. И убьют, и убьют. Чувствует, бедная.
Из лавки выходит Лютов.
Явление второе
Крутицкий, Лютов.
Лютов (в дверь лавки). Сделай милость, Истукарий Лупыч, не торгуй по ночам! Нехорошо. (Подходит к Крутицкому.) Ну, что?
Крутицкий. Не были, не пришли нынче. Что делать-то, не пришли.
Лютов. Да и не придут. Только вы полицию беспокоите.
Крутицкий. Нет, батюшка, Тигрий Львович, нет. Уж я вам их заманю, нарочно заманю. Я старый подьячий, я свое дело знаю. Разом всю шайку накроете, орден получите.
Лютов. Недурно бы.
Крутицкий. Верно, верно. Я сам слышал своими ушами, как они сговаривались.
Лютов. Ну, теперь светло, я свою команду возьму. Надо квартал дозором обойти. (Подает руку Крутицкому.)
Крутицкий. Уж завтра-то не откажите, батюшка, батюшка. (Подобострастно берет обеими руками руку Лютова и несколько раз кланяется.) Возьмите теперь, возьмите.
Лютов дает свисток и уходит; два будочника выходят из кустов и издали идут за ним.
Я от старых сыщиков слышал: никогда ты вора не хватай прежде времени, не мешай ему, не мешай, а то он на суде отвертится. А ты дай ему дело сделать, дай ему простор, да тогда и бери его. Вот мы их впустим, да и дадим им время распорядиться… Ведь, может быть… Что делать-то! Что делать-то! (Утирает слезы.) Может быть, они Анну и тук! (Делает рукой жест, как рубят топором.) Что делать-то! Зато уж всех на каторгу, всех на каторгу. Жаль Аннушку, да что ж! Это смерть хорошая; все равно что мученица. Да, да. А воров-то на каторгу.
Входит Елеся.
Явление третье
Крутицкий, Елеся.
Крутицкий. Откуда ты?
Елеся. Где был, там нету, Михей Михеич!
Крутицкий. Что ж ты бродишь по ночам! Что ты бродишь?
Елеся. Будешь бродить, Михей Михеич, как из дому-то ухватом. Разве б я спать-то не умел? Да, видно, скачи враже, як пан каже. Вот и скачи по холодку-то и слоняйся, как вор.
Крутицкий. Да, как вор, как вор.
Елеся. А что у
