Сумасшедшая женщина! Еще хорошо, что так обошлось. Однако я было перетрухнул.
Входит официант.
Дай-ка мне, братец, рюмочку хересу. Фу! Как гора с плеч.
Официант подает.
Благодарю, любезный. (Уходит.)
Появляются на сцене разные лица.
Две женщины.
Первая. Вот, говорят: не завидуй! Как тут не завидовать! Одна дочь, и той какого молодца поддели, а у меня вот три, да нейдут с рук. Что ты хочешь, делай! А ведь, чай, малого-то опутали как-нибудь, а то где б ему жениться, ведь за ней ничего нет.
Вторая. Ну, уж, матушка, нашла кому позавидовать!
Первая. А что?
Вторая. Да, говорят, такой сокол, что беда!
Две старухи.
Первая старуха. Сундуки-то кованые, да, должно быть, пустые.
Вторая старуха. Ан нет, полные.
Первая старуха. Где уж полные! У них всего и добра-то кругом пальца обвести.
Вторая старуха. Ты в чужие сундуки-то лазила, что ль?
Первая старуха. Я не лазию; может, кто другой лазит.
Вторая старуха. Тебе только пересуживать, а самое-то с чем отдавали?
Первая старуха. Да уж почище тебя!
Вторая старуха. А кто по чужим дворам дрова ворует?
Первая старуха. Врешь, я не ворую.
Вторая старуха. Ан, воруешь.
Первая старуха. Ах, ты…
Скрываются в толпе. Из двери, направо, выходят Анна Петровна, Добротворский и Дарья.
Явление десятое
Анна Петровна, Добротворский и Дарья.
Анна Петровна. Ох, захлопоталась я нынче совсем, моченьки моей нет. Отдохнуть присесть. (Садится на диван.)
Добротворский. Что ж, свои ведь, сударыня, хлопоты. Своя ноша не тянет, говорит пословица. Благо все устроили.
Анна Петровна. Уж как я рада-то, Платон Маркыч, вы себе и представить не можете. Пора уж и мне знать покой. Женщина я слабая, сырая, во всем должна была себе отказывать. А я ведь как при покойнике-то жила, вы знаете, всем была избалована.
Добротворский. В холе жили и в неженье, Анна Петровна.
Анна Петровна. И я вам скажу, Платон Маркыч, как я свадьбы всегда любила. Меня хлебом не корми, только где бы нибудь на свадьбе пировать. Вот теперь бог привел дочку выдавать. Уж не чаяла, как и дождаться-то такой радости. Во сне сколько раз снилось. То приснится мне, что пляшу я, вот так и пляшу, так и пляшу. Ведь я смолоду-то плясывала. А то вижу я раз, будто пьяна, вот! так-таки совсем пьяна, и побранилась я с вами на чем свет-стоит.
Добротворский. К радости, сударыня.
Анна Петровна. Ну да, слава богу, все теперь устроилось.
Добротворский. Слава богу, слава богу.
Анна Петровна. Дай-ка нам, Даша, винца какого-нибудь. Мы с Платоном Маркычем выпьем на радости. Дарья подает на подносе бутылку и рюмки и ставит на стол.
Добротворский (пьет). Честь имею поздравить, Анна Петровна. Дай бог внучат и правнучат дождаться.
Анна Петровна. Покорно благодарю, Платон Маркыч. Вам, батюшка, мы всем этим обязаны.
Входит Марья Андреевна.
Явление одиннадцатое
Те же и Марья Андреевна.
Марья Андреевна. Вы здесь, маменька? Я вас ищу. (Подходит к матери.)
Анна Петровна. Что тебе, душенька, что тебе?
Марья Андреевна. Так, маменька, что-то мне очень скучно стало. (Садится на диван и припадает к матери головой.)
Добротворский (берет бокал). Что делать-то, барышня, надобно привыкать! За ваше здоровье. Будете богаты, тогда и нас не забудьте. Хе, хе, хе! Пожалуйте ручку, барышня. (Целует.)
Анна Петровна (пьет). Ну, дочка, будь счастлива, не поминай лихом мать-старуху. Поживешь, сама узнаешь, что такое дети-то. (Целует.) Нравится ли он тебе? Признаться сказать, скоренько дело-то сделали; кто его знает, в него не влезешь.
Марья Андреевна (в слезах). Ничего, маменька, Он мне нравится. Вы не глядите, что я плачу; это так, от волнения. Мне кажется, что я буду счастлива…
Голос из толпы. Другой, матушка, нравный, любит, чтоб ему угождали. Домой-то, известное дело, больше пьяные приезжают, так любят, чтоб сама ухаживала, людей к себе не подпускают.
Марья Андреевна. А если и не буду счастлива, так уж не вы виноваты; вы сделали для меня все, что могли, что умели. Благодарю вас, маменька, и вас, Платон Маркыч.
Из другой комнаты слышна музыка: Беневоленский выходит, Марья Андреевна идет к нему навстречу и подает руку.
Добротворский (подает руку Анне Петровне). А мы с вами, сударыня, польскую пройдемся.
Уходят.
Одна из толпы. Эта, что ль, невеста-то?
Женщина. Ишь ты, как плачет, бедная.
Старуха. Да, матушка, бедная: за красоту берет.
Не в свои сани не садись*
Комедия в трех действиях
ЛИЦА:
Максим Федотыч Русаков, богатый купец.
Авдотья Максимовна, его дочь.
Арина Федотовна, его сестра, пожилая девушка,
Селиверст Потапыч Маломальский, содержатель трактира и гостиницы.
Анна Антоновна, его жена.
Иван Петрович Бородкин, молодой купец, имеющий мелочную лавочку и погребок.
Виктор Аркадьич Вихорев, отставной кавалерист.
Андрей Андреич Баранчевский, чиновник.
Степан, слуга Вихорева.
Половой в гостинице.
Мальчик и девушка (без речей).
Действие происходит в уездном городе Черемухине.
Действие первое
Общая комната в гостинице; на задней и по боковым стенам по двери, в левом углу от зрителей стол.
Явление первое
Степан сидит за столом и ест селедку на синей сахарной бумаге. Половой стоит подле него с полотенцем на плече.
Степан. Что ты, братец, смотришь? Незавидное кушанье! Тонкое житье! Третий день вот селедками пробавляюсь, а что в них проку-то, только пьешь да в животе бурчит.
Половой. Что ваш барин-то, служащий?
Степан. Да, служили мы с барином-то без году неделю.
Степан. Гм! где ему служить! Не то у него на уме, и притом же горд… (Глотает с трудом.) Кто я, да что я! Да другие провинности да шалушки водились, так все к одному пригнали, да и машир на хаус.
Половой. А имение-то есть у вас?
Степан. Было большое село, да от жару в кучу свело. Все-то разорено, все-то промотано! То есть поверишь ли ты, друг мой, приехали мы это в деревню — ни кола, ни двора; а хлеб-то на поле, так не глядели б глаза мои: колос от колоса — не слыхать девичьего голоса.
Степан. У тятеньки-то было полтораста, а у нас только одиннадцать, да я двенадцатый — дворовый. Вот и все.
Половой. Зачем же ваш барин сюда приехал?
Степан. Жениться хочет, из себя очень красив… Как женюсь, говорит, на богатой, все дела поправлю.
Голос за сценой: «Степан!»
Иду-с. (Завертывает селедку в бумагу и кладет в карман. Уходит.)
Половой стирает со стола полотенцем. Бородкин и Маломальский входят.
Явление второе
Бородкин и Маломальский.
Бородкин. Теперича которые я вина получил, Селиверст Потапыч, так останетесь довольны, первейшие сорта.
Маломальский. Молодцы! Соберите чайку… поскорей… лучшего… (Садится за стол.)
Бородкин. Если вы теперича попробуете, так вы завсегда будете предпочитать брать у меня. А я вам, Селиверст Потапыч, завсегда могу этим делом услужить.
Половой приносит чай и ставит на стол. Бородкин начинает мыть чашки и разливать.
Позвольте вас попотчевать бутылочку лисабончику.
Маломальский. Я, брат, ничего… я выпью.
Бородкин. Мальчик! Паренек!
Входит мальчик.
Сбегай в лавку, скажи приказчику, чтоб отпустил бутылку лисабону лучшего.
Мальчик уходит. Бородкин разливает чай.
А ему, Селиверст Потапыч, нет, врет, — не удастся ему замарать меня.
Маломальский. Теперича, если ты ведешь свой дела правильно и, значит, аккуратно… ну, и никто тебя не может замарать.
Бородкин. Я, истинно, Селиверст Потапыч, благодарю бога! Как остался я после родителя семнадцати лет, всякое притеснение терпел от родных, и теперича, который капитал от тятеньки остался, я даже мог решиться всего капиталу: все это я перенес равнодушно, и когда я пришел в возраст, как должно — не токма чтобы я промотал, или там как прожил, а сами знаете, имею, может быть, вдвое-с, живу сам по себе, своим умом, и никому уважать не намерен.
Маломальский. Это ты в правиле… действуешь.
Бородкин (стучит крышкой чайника). Кипяточку!
Половой подходит и берет чайник.
Маломальский. Ты… имеешь свою… правилу…
Бородкин. Опять, Селиверст Потапыч, за что он меня обижает?
Маломальский. Он не должон этого…
Бородкин. Теперича он пущает слух, якобы, то есть, я занимаюсь этим малодушеством — пить. Так это он врет: кто меня видел пьяным!.. Опять хоша б я доподлинно пил, все-таки, стало быть, на свои: что ли, я на его счет буду пить? А все это, главная причина — одна зависть.
Половой приносит воды. Бородкин разливает.
А может, он того не знает, что я плевать хотел на все это.
Маломальский. Слушай, ты! Оставь втуне… пренебреги! Как ты свой круг имеешь дела, и действуешь ты, примерно, в этом круге… так ты и должон действовать, и тебе ничего не может препятствовать никто.
Бородкин. Все-таки обидно. Говорится пословица: добрая слава лежит, а худая бежит. Зачем я теперь скажу, про человека худо? Лучше я должен сказать про человека хорошо.
Маломальский. Это ты правильно говоришь.
Бородкин. Всякий по чужим словам судит. А почем он знает: может, он мне этим вред делает. Я жениться хочу, так кому же это нужно, когда про человека такая слава идет.
Маломальский. Слушай! Коли ты женишься… кто же может ему поверить… потому как он пустой человек и, с позволения сказать, ничтожный его весь разговор… Никому вреда… окромя себе.
Бородкин. Конечно, Селиверст Потапыч, всякий знает, что все это наносные слова, да к чему же это-с? Что я ему сделал? Я об нем и думать-то забыл, потому как он есть невежа и ругатель.
Половой (приносит бутылку). Прикажете откупорить?
Бородкин. Откупори да бокальчиков дай.
Половой. Сейчас. (Откупоривает, подает на подносе два бокала и наливает.)
Бородкин. Пожалуйте-с. (Берут бокалы и пьют.) Как на ваш вкус?
Маломальский. Ничего… живет… Эй ты! Прибирай чай.
Бородкин. Я вам это самое по полтинничку поставлю. (Молчание. Пьют.) А я вам вот… перед истинным… то есть не то чтобы пьянство или там что другое, а больше того стараюсь, чтобы люди про меня хорошее говорили. Как живу я при матушке теперича пятый год, сами знаете, честно и благородно… Пожалуйте еще… выкушайте. (Наливает.) Никого я не трогаю, значит никому до меня дела нет. Конечно, я по молодости своей обязан уважать старшим, да не всякому же: другой не стоит того и внимания, чтоб ему уважать-то. А я к вам с просьбою, Селиверст Потапыч, заставьте за себя богу молить. (Встает и кланяется в пояс.)
Маломальский. Какая же может быть твоя просьба?
Бородкин. Это дело будет касаться Максима Федотыча… Я теперича буду вас просить замолвить за меня словечко.
Маломальский. То есть насчет чего же… это… касающее?..
Бородкин. Насчет Авдотьи Максимовны-с! Есть на то мое желание и маменькино-с.
Маломальский. Это ничего… это можно…
Бородкин. Вы не думайте, Селиверст Потапыч, чтобы я польстился на деньги, или там на приданое, ничего этого нет; мне что приданое, бог с ним, потому у меня и своего довольно; а как собственно я оченно влюблен в Авдотью Максимовну. Стараюсь об ней, примерно, не думать — никак невозможно, потому это сверх моих чувств. Поверите ли, Селиверст Потапыч, сядешь это вечером дома к окну, возьмешь гитару собственно как для увеселения себя, — такая найдет на тебя тоска, что даже до слез.
Маломальский. Это я могу… орудовать…
Бородкин. И мне, кажется, ничего в жизни не надо, кроме как если бы Максим Федотыч отдали за меня Авдотью Максимовну, хотя бы
