у нас; ну, обыкновенно, очнулись на другой день; ну, она, душа-то, и горит… (Зубареву.) Скажи на милость, ну, как я его осужу! Ты только подумай, каково человеку, когда у него душа горит!

Зубарев. У тебя все шутки, Михайло Тарасыч; а нам не до шуток. Вот тоже Дмитрий Андреич, человек образованный, и химию знает, а в гласные не хочет.

Мальков. Да не у чего гласным-то быть.

Вершинский. Как не у чего? Такие важные вопросы.

Мальков. Вопросы-то важные, да денег нет.

Зубарев. Вот Михайло Тарасыч и гласный, да что от него проку, коли он на земские собрания не ездит.

Боев. Ишь, чего захотели! Деньги вам плати по окладным листам да еще на собрания езди. Я не гласный, а согласный! Ведь я плачу деньги, — не спорю с вами, не отказываюсь, кушайте на здоровье! Чего ж вам еще? Вам хочется, чтоб я сам приехал рассуждать с вами, под каким соусом их приготовлять: под соусом ли народного образования, или здравия, или путей сообщения. Да вот кстати — о путях сообщения! Вы дайте прежде возможность приезжать к вам, да потом уж и приглашайте. Вот мы сейчас к вам ехали, так на Берендеевском мосту чуть было жисти своей не решились…

Зубарев. Да ведь и тарантас у тебя! Наполовину его уменьшить, так и то пятерых усадишь.

Боев. И ты тоже в реформаторы лезешь, тарантасы преобразовывать задумал? Нет, уж останься лучше исполнителем при заготовке лесных матерьялов да с подрядчиками — оно теплее.

Зубарев. Вон он какой, вон он какой зловредный!

Боев. Нет, уж вы или дороги почините, или сделайте мне на земский счет такой тарантас, в котором бы можно было ездить по вашим дорогам. Да вот кстати об лесных-то матерьялах… (Ашметъеву.) Я вам лес сосватал, завтра мы вам деньги привезем.

Ашметьев. Благодарю вас.

Боев. Мне, красной девке, словесной благодарности мало.

Ашметьев. Что же вам?

Боев. Магарыч.

Ашметьев. Какого рода?

Боев. Завтрак хороший.

Ашметьев. С удовольствием.

Мальков. Что бы вам, Александр Львович, ту рощу продать, которая за парком.

Ашметьев. Что вы, помилуйте! Такой старый лес.

Мальков. Молодые-то леса красивее старых.

Ашметьев. Вот странно, в первый раз слышу. Почему же это?

Мальков. Во-первых потому, что все молодое лучше старого, а во-вторых, в молодых лесах большой прирост, много процентов приростом дают; а старые уж не растут.

Ашметьев. Особенный взгляд на природу, новая теория ландшафта.

Мальков. Ландшафты-то хороши, да убыточны: не по деньгам нам; мы, по глупости, больше со стороны доходности смотрим… Мекаем да по пальцам рассчитываем.

Ашметьев. Как ни смотрите, а прекрасное все-таки останется прекрасным; законы изящного неизменны.

Мальков. Ну, виноват! Вперед не буду. Нет, я к тому, что доходные-то имения прочней!

Боев. Да, они долго хозяев не меняют.

Мальков. А ландшафтами-то любуются, любуются, ан глядишь — и сукцион.

Боев. А с укциону-то купит купец; через полгода, вместо ландшафтов, всё полусажёнки стоят.

Вершинский. Нет, господа, не доросли мы, далеко нам! Где нам общественные вопросы, экономические задачи решать: съедемся об деле говорить, а начнем об ландшафтах. Ведь нельзя ж мне одному все взвалить на плечи! Шилом моря не нагреешь. Ведь если мы хотим себе добра, мы должны всю свою энергию употребить, — нам придется все вновь, с самого начала начинать. Один мой знакомый говорит, что в России, чтоб завести что-нибудь порядочное, нужно прежде — все урочища, все деревни назвать иначе, хоть по-немецки, а старые названия строго приказать забыть.

Ашметьев. Довольно радикальная мера.

Вершинский. Оригинально — это правда, но тут есть смысл. Чтобы сеять новое, нужно старое вырвать с корнем и сравнять местность. Что такое все эти урочища, все российские обыкновения и обычаи? Стоит ли их жалеть? Они продукт нашей милой старины, а русская старина и невежество — синонимы. А у нас апатия, лень или расчет на наживу, а зачастую и просто враждебное отношение к делу и всяческие тормозы. Один шутит, другой отдыхает.

Ашметьев (Варе тихо). Это на мой счет.

Варя (Малькову серьезно). Что лучше: отдыхать или новое сеять?

Мальков. Отдыхать.

Варя. Почему?

Мальков. Во-первых, покойнее, а во-вторых, меньше глупостей наделаешь.

Боев. Про меня грех сказать, чтоб я никакой пользы не приносил земству. Я составляю нейтральную почву; всех я — и отсталых, и передовых — обнимаю и лобызаю, как друзей и братьев. И отсталые и передовые без разбору милы моему сердцу; да нынче и разобрать-то нет никакой возможности, кто отсталый, кто передовой. У меня перевязочный пункт; я после ожесточенных битв врачую их раны наливками и настойками… А вот у меня аптекарь. (Указывая на Малькова.) Такие специи знает…

Вертинский. Да, действительно между вами много общего.

Боев. Как вы проницательны! Не только много общего, но полное сходство. Он дело делает с утра до ночи, а я баклуши бью; он наживает, а я проживаю; у него свои деньги в кармане, а у меня чужие; он больше молчит, а я болтаю безумолку; он скоро богат будет, а у меня скоро только один тарантас останется.

Зубарев. Ах, Михайло Тарасыч, все-то тебе весело, и когда-то ты над чем-нибудь задумаешься?

Боев. Сейчас задумывался, душа моя! Денег нет, а нужны дозарезу; хорошо, что твои как раз попались, я и взял.

Зубарев. Какие у меня деньги, откуда! Где ты их нашел?

Боев. Не веришь? (Вынимает бумажник.) Вот смотри: три радужные! Это мое «хрестьянство православное» платит тебе за аренду Кривого луга. Понял? Ты с них очень дорого берешь: ну, вот за это я оставляю деньги у себя, на некоторое неопределенное время; они мне нужны очень. (Прячет бумажник.)

Зубарев. Нет, этого нельзя, Михайло Тарасыч, этого нельзя. Отдай, пожалуйста! Мне самому нужно.

Боев. Поди ты! Господа! Вот в какой форме возможно только в наше время заключение займа! Это называется «самопомощь»!

Вершинский (Зубареву). Кирилл Максимыч, на два слова.

Зубарев. К вашим услугам. (Уходят.)

Явление третье

Ашметьев, Марья Петровна, Варя, Боев, Мальков.

Варя (Малькову). Что ж вы не спорите с Вертинским? А еще мужчина!

Мальков. Что мне за охота беспокоиться! Себе дороже.

Боев. Да, пожалуй, и не сговоришь.

Мальков. Да и то не сговоришь: они разговаривать-то учились, особенно о высоких предметах.

Варя. А вы чему учились?

Мальков. А мы учились маленькое дело делать.

Варя. Что же лучше: разговаривать о высоких предметах или маленькое дело делать?

Мальков. Разговаривать лучше.

Варя. Почему?

Мальков. Благороднее.

Боев. Да и чище; от купоросного масла — ногти желтеют. (Малькову.) А как ты думаешь, не покупаться ли нам с тобой?

Мальков. Пойдем пополощемся малым делом.

Боев. Зима хоть два года продолжайся, я и «ох» не молвлю, а уж летом нет несчастней девушки меня. (Боев и Мальков уходят.)

Марья Петровна. Варя, пойдем гулять! (Берет мужа за руку.)

Варя. Мне надо подождать отца. Идите, я после. (Ашметьев и Марья Петровна уходят. Варя подбегает к двери и прислушивается.) Идут, идут! Ну, была не была!

Входят Вершинский и Зубарев.

Явление четвертое

Варя, Вершинский и Зубарев.

Зубарев. Так соскучилась, так соскучилась, Виктор Васильич, не поверите! Три дня не изволили быть; мы думаем, уж не гневаетесь ли за что на нас.

Вершинский. Что вы, помилуйте! За что мне гневаться, какое право я имею?

Зубарев (указывая на Варю). Вот-с, очень желала вас видеть.

Вершинский. Значит — к лучшему, что я не был: явилось желание видеть меня. Это всегда так бывает.

Зубарев. Вы ее хорошенько, Виктор Васильич, коли она в чем провинилась. А она должна понимать и чувствовать, благодарить должна за внимание. (Варе.) А ты ребячество-то в сторону! Конечно, тебе, по необразованию твоему, прощают, а уж пора и поумней быть! (Вертинскому.) А я на луг сбегаю: косят под самым домом. (Уходит.)

Явление пятое

Вертинский и Варя.

Вертинский. Вы обо мне соскучились?

Варя. Не очень.

Вертинский. Однако хотели меня видеть?

Варя. Да, хотела.

Вертинский. Значит, вы имеете что-нибудь сказать мне?

Варя. Да.

Вертинский. Я жду, давно жду и, признаюсь, мне это ожидание порядочно надоело; выходит что-то глупое в моем положении.

Варя. Ну, вот теперь это положение кончится. Я хотела сказать, что я не пойду за вас.

Вертинский (отшатнувшись, изменившимся голосом). Как вы сказали?

Варя. Так: «Не пойду за вас».

Вертинский (подумав). Гм! Что же вы медлили, чего вы дожидались, чтоб сообщить мне такую приятную новость?

Варя. Думала.

Вертинский. Думала, ого! Интересно бы знать тот умственный процесс, который вы принимаете за думанье.

Варя (обидясь, сквозь слезы). Нет, я думала, много думала.

Вертинский. Мне кажется, что барышни в таких случаях жизни всего меньше думают, а только верят в какую-то судьбу, которая где-то написана.

Варя (с сердцем). А я вот думала.

Вертинский. И что же вы думали? Любопытно.

Варя. Я нашла, что я очень проста и глупа… не гожусь вам.

Вертинский. Такое сознание делает вам честь, но я, в свою очередь, подумал именно об этом еще прежде вас. И странно было бы мне не подумать! Вам в ваших недостатках признаваться незачем, — они не тайна для меня. Если я взглянул на них, может быть, слишком снисходительно, так уж это мой проигрыш.

Варя. Я не хочу ни проигрыша, ни выигрыша, я не хочу никакой игры; я хочу жить… Я не хочу снисхождения… (Сквозь слезы.) Мне обидно… Я думаю, что я найду у людей другое что-нибудь, а не снисхождение… Слышите! Вот я о чем думала.

Вершинский. Не ожидал, не ожидал… Это делает вам честь.

Варя. И вот что! Я вас буду просить — пожалуйста, сделайте, пожалуйста, так, что будто вы сами отказались от меня. Так будет лучше и вам, и мне! Мало ли что… я глупа, без образования, деревенщина; я капризная; а вы… вы совсем другое.

Вершинский. Мне все равно; да мне кажется, что дело еще не получило огласки и не стоит заботиться об этих тонкостях!

Варя. Нет, все-таки… а главное, мой отец: он будет сердиться на меня, что я отказалась от такой, как это говорят-то? (Старается припомнить.) Да… от такой блестящей партии.

Вершинский. Блеску тут никакого нет. А если вам угодно, извольте. Я собирался в Петербург, я только ускорю мой отъезд и пробуду там месяца два, а потом вернусь сюда просто вашим знакомым, искренно желающим вам всего лучшего…

Варя. Отлично.

Вершинский. Помилуйте, что тут…

Варя (подает ему руку). Благодарю! Ей-богу, благодарю от души… Вы не подумайте. (Уходит.)

Вершинский. Каково, а! Не ожидал, вот уж не ожидал. Она — думала! У ней является что-то похожее на мысль и на чувство собственного достоинства… она приходит к заключениям, к выводам. Хм! Эта дикая деревенская девочка… непонятно! Нет, быть не может, тут постороннее влияние, непременно. Уж не он ли? Не этот ли старый поэт, этот кающийся идеалист и отдыхающий грешник… Он, как видно, намеревается отдыхать с комфортом и каяться не вдруг; а все-таки я взбешен… Главное, совершенно неожиданно. И с внешней стороны она мила очень, и огня много. Фу ты, подлость какая!.. Мне отказ, и от кого же! Я уеду лучше. (Уходит в дверь.)

Варя входит