уж вы довольно поработали; предоставьте остальное мне; я ее кончу к лету непременно».
Летом 1879 года Островский усиленно занялся «Дикаркой» и 18 августа извещал Соловьева: «„Дикарки“ два акта готовы, к сентябрю ее кончу и привезу в Москву, тогда вас уведомлю». 15 сентября Островский сообщал ему же: «Над „Дикаркой“ мне гораздо больше труда, чем над „Белугиным“; я пишу ее всю снова с первой строки и до конца; новые сцены, новое расположение, новые лица».
Последнее сообщение Островского вызвало такой отклик Соловьева: «Я горячо благодарю вас за труд над „Дикаркой“: из последнего вашего письма я вижу, что вы значительно переделали ее, так что, может быть, это совсем новая пьеса; пьеса, на которую, я уже не знаю, какое я буду иметь право? Я искренно прошу вас, Александр Николаевич, поставить под ней и ваше имя». (Малинин, 57, 60, 61.)
И действительно, законченная Островским осенью 1879 года «Дикарка» была совсем новая пьеса с новыми сценами, новым расположением действия, с новыми лицами.
Новыми лицами, введенными Островским, являются слуги — Гаврило Павлыч и Сысой Панкратьевич. Из пьесы исключен образ удалого молодца красавца, удачливого соперника Ахметьева, который у Соловьева появлялся то в лице Боева-племянника, то Рязанцева-сына. Его заменил Мальков, лицо, всецело принадлежащее перу Островского.
Новым лицом, по существу, является и Ашметьев, — Островский лишил его того внутреннего драматизма, который стремился придать ему Соловьев. Если самая его фамилия у Соловьева — «Ашетьев» — говорила о происхождении этого дворянина от одного из мурз Золотой орды, то переменой всего одной буквы — «Ашметьев» — Островский заставил зрителя ассоциировать фамилию этого барина-эстетика с отрепками, обносками, — чем-то ветхим, никуда негодным. Островский превратил Ахметьева из героя драмы о незаурядном человеке, терпящем трагическое крушение, в персонаж из комедии о дворянском оскудении и разложении. Соловьев писал Островскому: «Ашметьев в конце производит впечатление жалкого, ничтожного, и ни одного взмаха той силы, которая виделась в нем в первых актах». (Малинин, 62.)
Новым лицом является и Марья Петровна. Островский коренным образом перестроил всю жизненную судьбу этой молодой женщины. У Соловьева история ее любви к Ашметьеву завершается в первом варианте пьесы трагически: она кончает самоубийством, во втором варианте она уходит в монастырь. Островский дает третий вариант: молодая женщина, разуверившись в достоинствах Ашметьева и желая начать жизнь сызнова, покидает мужа. «Я завожу свое хозяйство и переезжаю на свою ферму». О том, какой коренной переработке подверг Островский этот образ, свидетельствует сам Соловьев: «Что мне делать с моим идеализмом — лицо Марьи Петровны никак не вяжется в моей голове с фермой, моя Марья Петровна никак не может стать такой сухо деловой, трезвой женщиной». (Малинин, 62.) Островский возражал Соловьеву: «Это лицо в вашем оригинале не представляет ничего жизненного и только мешает ходу пьесы… Для пьесы жена Ашметьева не нужна, она нужна, как пандан и дополнение к Малькову».
Из всех образов пьесы дикарка Варя и добродушный ленивец Боев остались наиболее близки к замыслу Соловьева и к тексту «Без искупления». Но не Ашметьева, а Варю Островский поставил в центр пьесы и ее прозвищем «дикарка», отражающим ее свободную, живую, правдивую натуру, озаглавил пьесу.
В письме к Соловьеву от 13 октября 1879 года Островский характеризовал Малькова как антипод Ашметьеву: «Ашметьев — тунеядец, воспитывающий свое эстетическое чувство на крестьянские деньги; Ашметьев — эгоист, готовый поблажать всякую дурь в женщине, только бы ему было это наруку; Мальков жестоко посмеется над такой женщиной и даже обругает, как бы дорога она ему ни была. Ашметьев прогуливается по картинным галлереям, Мальков возится с купоросным маслом».
Но говоря про Малькова, что он «трудится сам» и называя его деньги «трудовыми», Островский впал в несомненную ошибку: Мальков — представитель буржуазии, он — хозяин химического завода, на котором трудятся рабочие. В Малькове Островский, однако, сохранил другую черту молодого представителя класса буржуазии. Если в варианте Соловьева арендой и покупкой дворянских имений занимался отец молодого Рязанцева, Глеб, то Островский, упразднив роль отца, заставил заниматься этим делом самого Малькова: он покупает по дешевой цене лес у Ашметьева и, женившись на Варе, выражает надежду: «Годика через два-три мы с тобой купим у них это имение, и с парком, и с Миловидой». Этими словами о торжестве буржуа над разорившимся вконец поместным дворянином оканчивается «Дикарка».
Смысл всей своей работы над пьесой Островский определил в словах: «Моей задачей было сделать комедию из „Дикарки“». Утверждая, что в пьесе, написанной им, «не только нет ни одного характера или положения, но нет и ни одной фразы, которая бы строго не вытекала из идеи», Островский следующим образом формулировал для Соловьева эту идею. «А идея моя вот какая, постарайтесь ее понять. Каждое время имеет свои идеалы, и обязанность каждого честного писателя (во имя вечной правды) разрушать идеалы прошедшего, когда они отжили, опошлились и сделались фальшивыми. Так на моей памяти отжили идеалы Байрона и наши Печорины, теперь отживают идеалы 40-х годов — эстетические дармоеды вроде Ашметьева, которые эгоистически пользуются неразумием шальных девок, вроде „Дикарки“, накоротке поэтизируют их и потом бросают и губят. Идея эта есть залог прочного литературного успеха нашей пьесы и, как смелое нападение на тип еще сильный и авторитетный, в высшей степени благородна».
Это «нападение» на лжегероев дворянского легкожития, мнимых представителей образованности и культуры, бездельничавших на крепостных хлебах, — характерная черта творчества Островского.
О Малькове Островский счел долгом написать Соловьеву: «Что в Малькове мало типического — это не беда; этот тип еще не сложился в жизни, о чем Мальков и сам говорит в 4-м акте. Когда автор берет себе задачей отрицание старого идеала, то нельзя от него требовать, чтобы он сейчас же вместо старого ставил новый. Когда старый идеал износится, тогда он начинает, прежде всего, противоречить всему жизненному строю, а не новому идеалу».
Оценивая работу Островского над «Дикаркой», Соловьев писал ему: «Горячо благодарю вас за „Дикарку“, — в таком виде она, конечно, больше ваша, нежели моя, и я искренно рад, что под ней стоит и ваше имя: это так справедливо и для меня очень дорого… Все сделанное вами я принимаю с живою признательностью, а язык — и говорить нечего — как хорош, новые лица живы, интересны!» (Малинин, 62.)
Впервые «Дикарка» напечатана в «Вестнике Европы» (1880, кн. 1) за двумя подписями: «А. Островский и Н. Соловьев».
На сцене «Дикарка» была впервые поставлена, под наблюдением Островского, в Москве, в Малом театре, 2 ноября 1879 года, в бенефис Н. А. Никулиной, исполнявшей роль Вари. В других ролях выступили: Н. М. Медведева (Ашметьева), М. Н. Ермолова (Марья Петровна), И. В. Самарин (Ашметьев), Н.
И. Музиль (Зубарев) М. А. Решимов (Вершинский), В. А. Макшеев (Боев), М. П.
Садовский (Мальков) и другие.
12 ноября «Дикарка» была поставлена в Петербурге, в Александрийском театре, в бенефис Е. И. Левкеевой. Здесь играли: Варю — М. Г. Савина, Ашметьеву — А. М. Читау, Марью Петровну — А. М. Дюжикова, Ашметьева — И. П. Киселевский, Зубарева — А. А. Нильский, Вертинского — М. М. Петипа, Боева —
Ф. А. Бурдин, Малькова — Н. Ф. Сазонов.
«Дикарка» имела большей успех и в Москве, и в Петербурге.
«Поздравляю! — писал Островский Соловьеву 3 ноября. — Пьеса имела успех и очень понравилась. Мало того, что театр был полон совершенно; все билеты были разобраны уже накануне, и вчера, в бенефис Никулиной, уж продавали билеты на бенефис Колосова, который назначен завтра». (Малинин, 70.)
В Петербурге успех, благодаря исполнению М. Г. Савиной роли Вари, был еще больше. «Публика принимала пьесу очень хорошо, театр был полон, — писал Соловьев Островскому 22 ноября. — „Дикарка“ делает свое дело: с каждым разом ее принимают горячей». К половине декабря пьеса прошла 16 раз при полных сборах. (Малинин, 71.)
В провинции пьеса также имела большой успех. В 1880–1886 годах она выдержала по 42 представления в год. (А. Н Островский. Дневники и письма. Под ред. В. Филиппова. Academia. M., 1937).
В дальнейшей сценической истории пьесы «Дикарка» событием было возобновление ее 16 февраля 1899 года в Александринском театре, в бенефис В.
Ф. Коммиссаржевской. Артистка создала замечательный образ русской девушки с вольной душой и с неистощимым запасом любви к жизни. В своих гастролях 1900–1910 годов Коммиссаржевская показала «Дикарку» во многих городах России.
В консервативной печати сотрудничество Островского с Соловьевым было встречено враждебно. Так, реакционер К. Леонтьев в статье «Еще о „Дикарке“» («Варшавский дневник», 1880) писал о воздействии Островского на Соловьева как о «вредном влиянии» реалиста и демократа.
В 1892 году «Дикарка» была запрещена для народных театров. В неизданном рапорте цензора Альбединского сказано: «Эта комедия, по моему убеждению, не годится для народного театра. Старуха Ашметьева, помещица прошлых времен, находящая, что после освобождения крестьян не следует о них заботиться; сын ее, пожилой жуир, дурной муж, проживающий свои доходы за границей, пустой и изящный болтун; Зубарев, крупный помещик-кулак; Вершинский, значительный столичный чиновник-карьерист, добивающийся положения и состояния без разбора средств; беспутный добрый малый Боев; даже Мальков, который лучше всех прочих; героиня пьесы, дикарка Варя — все это не такие типы высшего сословия, которые бы следовало выставлять народу в виде образцов этого сословия».
Правдиво изображающая разложение класса дворян, пьеса «Дикарка» после Октябрьской социалистической революции неоднократно с большим успехом шла в театрах Москвы, Ленинграда и других городах нашей страны.
Светит, да не греет*
Печатается по тексту журнала «Огонек» (1881, №№ 6, 7, 8, 9, 10), с исправлениями по рукописи (Институт русской литературы АН СССР), и по изданию «Театр Н. Я. Соловьева» (СПБ., 1886).
В начале мая Соловьев в Москве изложил Островскому сюжет новой пьесы — драмы «Разбитое счастье», который был подвергнут ими обсуждению. А 24 июня Островский извещал Соловьева: «Я много думал о вашей пьесе; вот два главные замечания: надо стараться, чтобы она не походила на „Дикарку“, — садовник напоминает то же лицо в моей комедии „Правда хорошо, а счастье лучше“. Жду с нетерпеньем известий о вашей работе».
2 июля Соловьев сообщал Островскому: «Вчерне уже набросал новую пьесу; теперь кое-что отделать нужно». В начале августа, в Щелыкове, Соловьев познакомил Островского с текстом новой пьесы, а 26 августа Островский уже писал ему: «Я теперь кончил 1-й акт. После успеха „Белугина“ и „Дикарки“ торопиться нельзя работой, надо положить все силы, какие есть, в этот труд».
Отвергнув первоначальное заглавие «Разбитое счастье» и другое — «На родине», Островский 2 октября написал Соловьеву: «Мы не подберем названия, — что это значит? Это значит, что идея пьесы не ясна; что сюжет не освещен как следует, что в нем
