Акимыч, понимаю-с. Каллиграфически напишу-с, всю ночь просижу.
Юсов (вздыхает). Охо-хо-хо! охо-хо-хо!
Белогубов. Мне, Аким Акимыч, только бы обратили внимание.
Юсов (строго). Что ты шутишь этим, что ли?
Белогубов. Как можно-с!..
Юсов. Обратили внимание… Легко сказать! Чего еще нужно чиновнику? Чего он еще желать может?
Белогубов. Да-с!
Юсов. Обратили на тебя внимание, ну, ты и человек, дышишь; а не обратили — что ты?
Белогубов. Ну, что уж-с.
Юсов. Червь!
Белогубов. Я, кажется, Аким Акимыч, стараюсь-с.
Юсов. Ты? (Смотрит на него.) Ты у меня на хорошем замечании.
Белогубов. Я, Аким Акимыч, даже в пище себе отказываю, чтоб быть чисто одетым. Чисто одетый чиновник ведь всегда на виду у начальства-с. Вот извольте посмотреть, как талия… (Поворачивается.)
Юсов. Постой. (оглядывает его и нюхает табак.) Талия хорошо… Да еще, Белогубов, смотри, пограмотней.
Белогубов. Вот правописание-то я, Аким Акимыч, плохо-с… Так что, поверите ли, самому обидно.
Юсов. Эка важность, правописание! Не все вдруг, привыкнешь. Напиши сначала черновую, да и попроси поправить, а потом уж с этого и пиши. Слышишь, что я говорю?
Белогубов. Уж попрошу кого-нибудь-с поправить, а то все Жадов смеется-с.
Юсов. Кто?
Белогубов. Жадов-с.
Юсов (строго). Да сам-то он что такое? Что за птица? Еще смеется!
Белогубов. Как же-с, ведь надо показать, что уче-ный-с.
Юсов. Тьфу! Вот что он.
Белогубов. Я даже никак не могу определить его Аким Акимыч, что он за человек-с.
Юсов. Ничтожество!..
Молчание.
Сейчас я там был (показывая на кабинет), так говорили (тихо): не знаю, что с племянником делать! Пойми из этого.
Белогубов. А ведь как о себе-то много мечтает-с.
Юсов. Высоко летает, да где-то сядет! Уж чего лучше: жил здесь на всем готовом. Что ж ты думаешь, благодарность он чувствовал какую-нибудь? Уважение от него видели? Как же не так! Грубость, вольнодумство… Ведь хоть и родственник ему, а все-таки особа… кто же станет переносить? Ну, вот ему и сказали, другу милому: поди-ка поживи своим разумом, на десять целковых в месяц, авось поумнее будешь.
Белогубов. Вот глупость-то до чего доводит-с, Аким Акимыч! Кажется, то есть… Господи… этакое счастие! Поминутно должен Бога благодарить. Ведь так я говорю, Аким Акимыч, должен он Бога благодарить-с?
Юсов. Еще бы!
Белогубов. Сам от своего счастия бегает. Чего ему еще нужно-с! Чин имеет, в родстве с таким человеком, содержание имел готовое; кабы захотел, мог бы место иметь хорошее, с большим доходом-с. Ведь Аристарх Владимирыч ему не отказали бы!
Юсов. Ну, вот поди же!
Белогубов. Мое мнение такое, Аким Акимыч, что другой человек, с чувством, на его месте стал бы сапоги чистить Аристарху Владимирычу, а он еще огорчает такого человека.
Юсов. Все гордость да рассуждение.
Белогубов. Какое же рассуждение! Об чем мы можем рассуждать? Я, Аким Акимыч, никогда…
Юсов. Еще бы ты-то!
Белогубов. Я никогда-с… потому это ни к чему не ведет хорошему, окромя неприятности.
Юсов. Как же ему не разговаривать! Надобно же ему показать-то, что в университете был.
Белогубов. Какая же польза от ученья, когда в человеке нет страху… никакого трепету перед начальством?
Юсов. Чего?
Белогубов. Трепету-с.
Юсов. Ну, да.
Белогубов. Меня бы, Аким Акимыч, столоначальником-с.
Белогубов. Я ведь больше потому-с, что у меня теперь невеста есть-с. Барышня и отлично образованная-с. Только без места нельзя-с, кто ж отдаст.
Юсов. Что ж не покажешь?
Белогубов. Первым долгом-с… хоть нынче же… как вместо родственника-с.
Юсов. А об месте я доложу. Мы подумаем.
Белогубов. Мне бы уж это место на всю жизнь-с. Я хоть подписку дам, потому выше я не могу-с. Мне не по способностям.
Входит Жадов.
Явление четвертое
Те же и Жадов.
Жадов. Что, дядюшка занят?
Юсов. Занят.
Жадов. Ах, жалко! А мне очень нужно его видеть.
Юсов. Можно и подождать, у них дела-то поважней ваших.
Жадов. Почем вы знаете мои дела?
Юсов (смотрит на него и смеется). Какие у вас дела! Так, вздор какой-нибудь.
Жадов. С вами лучше не говорить, Аким Акимыч; вы всегда на грубость напрашиваетесь. (Отходит и садится на авансцене.)
Юсов (Белогубову). Каков?
Белогубов (громко). Не стоит внимания разговаривать-то! Только вам, на старости лет, себя беспокоить. Прощайте-с. (Уходит.)
Явление пятое
Жадов и Юсов.
Юсов (про себя). Ха, ха, ха! Жили, жили, да, слава Богу, дожили. Мальчишки стали нос поднимать.
Жадов (оглядывается). Что вы там ворчите?
Юсов (продолжает). Делать, что приказано, мы не любим, а рассуждать вот наше дело. Как можно нам в канцелярии сидеть! Нас бы всех министрами сделать! Ну, что ж делать, ошиблись, извините, пожалуйста, не знали ваших талантов. Сделаем министрами, непременно сделаем… погодите немножко… завтра же.
Жадов (про себя). Надоел!
Юсов. Боже мой! Боже мой! Ни стыда, ни совести. У другого еще и губы не обсохли, а уж амбицию показывает. Кто я! Не тронь меня!
Входит Антон.
Антон (Юсову). Пожалуйте к барину.
Юсов уходит в кабинет.
Жадов. Скажи Анне Павловне, что я хочу их видеть.
Антон. Слушаю-с. (Уходит.)
Явление шестое
Жадов (один). Что этот старый хрыч разворчался! Что я ему сделал! Университетских, говорит, терпеть не могу. Да разве я виноват? Вот и служи под этаким начальством. А впрочем, что же он мне сделает, коли я буду себя вести хорошо? А вот как вакансия откроется, так, пожалуй, местом и обойдут. От них станется.
Вышневская входит.
Явление седьмое
Жадов и Вышневская.
Вышневская. Здравствуйте, Василий Николаич!
Жадов. Ах, тетенька, здравствуйте! (Целует у ней руку.) Я вам новость скажу.
Вышневская. Садитесь.
Садятся.
Что за новость?
Жадов. Я жениться хочу.
Вышневская. Не рано ли?
Жадов. Влюблен, тетушка, влюблен. И какая девушка-то! Совершенство!
Вышневская. А богата она?
Жадов. Нет, тетушка, у ней ничего нет.
Вышневская. Чем же вы жить-то будете?
Жадов. А голова-то, а руки-то на что? Неужели мне весь век жить на чужой счет? Конечно, другой был бы рад, благо случай есть, а я не могу. Уж не говоря про то, что для этого я должен, из угождения дяде, противоречить собственным убеждениям. А кто ж будет работать-то? Зачем же нас учили-то! Дядя советует прежде нажить денег, каким бы то ни было образом, купить дом, завесть лошадей, а потом уж завести и жену. Могу ли я согласиться с ним? Я полюбил девушку, как любят только в мои лета. Неужели я должен отказаться от счастия оттого только, что она не имеет состояния?
Вышневская. Страдают не от одной бедности, страдают и от богатства.
Жадов. Помните наши разговоры с дядей? Что ни скажешь, бывало, против взяток или вообще против всякой неправды, у него один ответ: поди-ка поживи, не то заговоришь. Ну, вот я и хочу пожить, да еще не один, а с молодой женою.
Вышневская (вздыхая). Да, позавидуешь женщинам, которых любят такие люди, как вы.
Жадов (целуя руку). Уж как я буду трудиться, тетушка! Большего, вероятно, жена от меня не потребует. А если и случится даже некоторое время перенести нужду, так, вероятно, Полина, из любви ко мне, не покажет и виду неудовольствия. Но, во всяком случае, как бы жизнь ни была горька, я не уступлю даже миллионной доли тех убеждений, которыми я обязан воспитанию.
Вышневская. За вас-то можно поручиться; но ваша жена… молодая женщина! Ей трудно будет перенести какой бы то ни было недостаток. У нас очень дурно воспитывают девушек. Вы, молодые люди, представляете нас ангелами, а поверьте, Василий Николаич, что мы хуже мужчин. Мы корыстнее, пристрастнее. Что делать! нужно признаться: в нас чувства чести и строгой справедливости гораздо меньше. Что еще в нас нехорошо, так это — недостаток деликатности. Женщина способна упрекнуть, что редкий развитой мужчина позволит себе. Самые обидные колкости нередки между короткими приятельницами. Иногда глупый попрек женщины тяжелее всякой обиды.
Жадов. Это правда. Но я сам буду ее воспитывать. Она еще совсем ребенок, из нее еще можно сделать все. Только надобно ее поскорей вырвать из семейства, пока не успели ее испортить пошлым воспитанием. А как сделают ее барышней, в полном смысле этого слова, тогда уж поздно.
Вышневская. Не смею сомневаться и не хочу вас разочаровывать. Было бы неблагородно с моей стороны охлаждать вас на первых порах. Давайте больше воли вашему сердцу, пока оно еще не зачерствело. Не бойтесь бедности. Бог вас благословит. Поверьте, что никто так не пожелает вам счастья, как я.
Жадов. Я всегда был в этом уверен, тетушка.
Вышневская. Одно меня беспокоит: ваша нетерпимость. Вы постоянно наживаете себе врагов.
Жадов. Да, мне все говорят, что я нетерпим, что от этого я много теряю. Да разве нетерпимость недостаток? Разве лучше равнодушно смотреть на Юсовых, Белогубовых и на все мерзости, которые постоянно кругом тебя делаются? От равнодушия недалеко до порока. Кому порок не гадок, тот сам понемногу втянется.
Вышневская. Я не называю нетерпимость недостатком, только знаю по опыту, как она неудобна в жизни. Я видала примеры… когда-нибудь вы узнаете.
Жадов. Как вы думаете, откажет мне дядюшка или нет? Я хочу попросить прибавки жалованья. Мне бы теперь очень кстати.
Вышневская. Не знаю. Попросите.
Входят Вышневский во фраке и парике, за ним Юсов.
Явление восьмое
Те же, Вышневский и Юсов.
Вышневский (Жадову). А, здравствуй! (Садится.) Садись! Садись, Аким Акимыч! Ты все ленишься, на службу редко ходишь.
Жадов. Делать нечего. Не дают дела.
Юсов. Мало ли дела у нас!
Жадов. Переписывать-то? Нет уж, я слуга покорный! На это у вас есть чиновники способнее меня.
Вышневский. Ты все еще не уходился, мой милый! Все проповеди читаешь. (К жене.) Представьте: читает в канцелярии писарям мораль, а те, натурально, ничего не понимают, сидят, разиня рот, выпуча глаза. Смешно, любезный!
Жадов. Как я буду молчать, когда на каждом шагу вижу мерзости? Я еще не потерял веру в человека, я думаю, что мои слова произведут на них действие.
Вышневский. Они уж и произвели: ты стал посмешищем всей канцелярии. Ты уж достиг своей цели, успел сделать так, что все с улыбкой переглядываются и перешептываются, когда ты входишь, и распространяется общий хохот, когда ты уйдешь.
Юсов. Да-с.
Жадов. Однако что же смешного в моих словах?
Вышневский. Все, мой друг. Начиная от излишнего, нарушающего приличия увлечения, до ребяческих, непрактических выводов. Поверь, что каждый писец лучше тебя знает жизнь; знает по собственному опыту, что лучше быть сытым, чем голодным философом, и твои слова, естественно, кажутся им глупыми.
Жадов. А мне кажется, что они знают только то, что взяточником быть выгоднее, нежели честным человеком.
Юсов. Гм, гм…
Вышневский. Глупо, мой милый! И дерзко, и глупо.
Жадов. Позвольте, дядюшка! Для чего же нас учили, для чего же в нас развивали такие понятия, которых нельзя выговорить вслух без того, чтобы вы не обвинили в глупости или дерзости?
Вышневский. Не знаю, кто вас там и чему учил. Мне кажется, что лучше учить делать дело и уважать старших, чем болтать вздор.
Юсов. Да-с, гораздо бы лучше.
Жадов. Извольте, я буду молчать; но расстаться с моими убеждениями я не могу: они для меня единственное утешение в жизни.
Вышневский. Да, на чердаке, за куском черного хлеба. Славное утешение! С голоду восхвалять свою добродетель и ругать товарищей и
