Даром деньги берет. А ты скажи отцу про меня; я и лучше сделаю, и возьму дешевле.
Андрей Титыч. Хорошо-с. У нас ведь все больше дела по тятенькиному буйству-с. Уж вы, Василий Митрич, меня оставьте, а то нам будет совестно вас.
Досужев. Что дашь?
Андрей Титыч. Что угодно-с.
Досужев. Обедом угостишь с шампанским?
Андрей Титыч. Да помилуйте! Нешто об этом какой разговор быть может-с! Вон они идут-с.
Досужев. Ну, так я в гроте тебя подожду. (Уходит в грот.)
Входят Александра Петровна Круглова и девушка.
Явление четвертое
Андрей Титыч и Александра Петровна.
Андрей Титыч (кланяясь). Наше вам почтение-с!
Александра Петровна. Здравствуйте!
Андрей Титыч. Чему это приписать-с?
Александра Петровна. Что приписать?
Андрей Титыч. Ваше снисхождение-с.
Александра Петровна. Вы такое письмо написали, что я не могла не прийти. Вы пишете, что можете себя потерять.
Андрей Титыч. Это так точно-с.
Александра Петровна. Что же это значит, что вы себя потеряете? Как же вы себя потеряете?
Андрей Титыч. Оченно просто-с. Сделать загул хороший, да так всю жизнь этим делом и заниматься-с.
Александра Петровна. Что это вы говорите! Это слушать страшно.
Андрей Титыч. С горя-то что-нибудь сделаешь над собой. Жизнь-то моя вам известна. Дома все одно что в остроге, знакомства хорошего по своему образованию не имею, любить меня за мое невежество никто не соглашается; а еще, пожалуй, женят на уроде. Какая это жизнь! Только одно и остается, что запить-с. Да ведь это я вам говорю кроме всяких шуток-с. Вы сами изволите видеть, у вас примеры на глазах. Может быть, не одна сотня нашего брата, очень хороших людей, таким манером погибла. Значит, и мне не уйти своей судьбы, потому что я не лучше других.
Александра Петровна (тихо). Чем же я могу помочь вам?
Андрей Титыч. Какая помощь-с! Никто меня из этого омута не вырвет, разве только одна могила.
Александра Петровна (ласково). Что же вам нужно от меня?
Андрей Титыч. Я только хотел знать насчет ваших чувств-с.
Александра Петровна. Да что же вам до моих чувств? Ведь вам жениться на мне не позволят.
Андрей Титыч. Хоша и не позволят-с, все-таки я буду знать, что хоть один человек на свете меня любит. Да при всем том, уж я тогда тятеньке про все скажу прямо, как отрежу, пущай хоть убьет. Да и маменьку заставлю, так и будем к нему приставать; побьется, побьется, да, может, и сжалится. Много я всякой муки натерплюсь, да уж по крайности…
Александра Петровна. Если я и выду за вас, каково мне будет жить в вашей семье!
Андрей Титыч. Нет, уж тогда чтобы врознь-с. Я уж тогда буду женатый, значит могу больше разговаривать. Теперь меня за человека не считают, собственно потому, что холостой, а тогда совсем другое дело-с.
Александра Петровна. Ну, что же мне вам сказать на это?
Андрей Титыч. Что чувствуете, то и скажите. Теперь я весь в ваших руках. Через вас только я и могу быть человеком; а то я чувствую сам в себе, что таких делов могу наделать, что чертям будет тошно. Со мной то делается, чего никогда не бывало: отчаянность какая-то стала находить-с. Так вот кинулся бы на народ, да и грыз всех зубами. А ежели в этаком разе да запить, так ведь каких крамболей наделать можно: ума помрачение! Теперича я скромный-с, а ежели только начать, так я чувствую, что во мне вся тятенькина натура покажется.
Александра Петровна. Ах, какой вы, Андрей Титыч! Да разве вы не видите, что я вас давно люблю!
Андрей Титыч. Ежели это так точно, как вы говорите, значит счастливее меня человека нет. Я так о себе понимаю.
Александра Петровна. Ну, и слава богу! Я и очень рада.
Андрей Титыч. Теперь уж я ваш по гроб жизни…
Александра Петровна. Нехорошо здесь разговаривать-то: народу очень много; а вы лучше приходите ужо к нам.
Андрей Титыч. Коли урвусь, так непременно-с.
Александра Петровна. Ну, прощайте! (Шепотом.) Миленький мой!
Андрей Титыч. Эх! Надо бы ручку, поцеловать-с, да народ.
Александра Петровна. Теперь уж ручку! Испугался!
Андрей Титыч. Школить надо нашего брата, так мы будем обращение понимать; а мало-мальски слободно пустить, так ведь для нас границ нет. До приятного свидания-с.
Александра Петровна и девушка уходят. Досужев выходит из грота.
Явление пятое
Андрей Титыч и Досужев.
Досужев. Ну, что, приладил дело?
Андрей Титыч. Приладил-с. Теперича какое прикажете угощение, всякое можем. Я полагаю, нам к Гурину идти-с. Теперича я так рад, что меня даже опасно одного оставлять-с, как бы я от радости какого-нибудь колена не выкинул!
Досужев. А ты порядку не теряй! Держи себя в струне!
Андрей Титыч. Хорошо вам разговаривать-то! Вас, может быть, женщины любили, так для вас это ничего; а ведь меня в первый раз в жизни-с. Пожалуйте к Гурину-с!
Уходят.
Действие второе
ЛИЦА:
Тит Титыч Брусков, богатый купец.
Настасья Панкратьевна, жена его.
Андрей Титыч, сын их.
Харлампий Гаврилыч Мудров, стряпчий, пожилой человек, очень важного вида, качает головой и грустно улыбается.
Наталья Никаноровна Круглова, купчиха.
Александра Петровна, ее дочь.
Гостиная в доме Брусковых.
Явление первое
Луша и Наталья Никаноровна Круглова (входят).
Луша. Вы из саду, Наталья Никаноровна?
Наталья Никаноровна. Из саду.
Луша. Сама-то идет тоже?
Наталья Никаноровна. Да, сейчас за мной.
Луша. Так надо велеть самовар ставить.
Наталья Никаноровна. Она уж приказала. Что это, девушка, ваши хозяева-то какие скучные, какая тоска с ними?
Луша. Уж и не говорите! Такое-то постылое житье, не накажи господи!
Наталья Никаноровна. Диви б денег не было, а то с такими-то деньгами, да все думают о чем-то да сокрушаются. Мы с дочкой люди небогатые, а не в пример веселее вашего живем. А будь-ка у меня деньги…
Луша. Уж какая у вас дочка красавица! Вот бы нашему Андрею Титычу.
Наталья Никаноровна. Что ж мне, набиваться, что ли, коли не хотят? Как же, была оказия! Да она к вашей жизни и не привыкнет: у нас каждый день веселье, а здесь точно хоронят кого. Я и постарше ее, да, кажется, с тоски бы пропала. Мы живем не по-вашему: у нас, что ни день, либо мы в гостях, либо у нас гости, а то так за город. Я так рассуждаю, милая: ученье наше было на медные деньги; как образованные люди живут, мы жить не можем, а денег-то на наш век хватит; по крайности, мы хоть весело поживем.
Луша. Пойти чай готовить! Никак, сама идет. (Уходит.)
Входят Мудров и Настасья Панкратьевна.
Явление второе
Мудров, Настасья Панкратьевна и Наталья Никаноровна.
Настасья Панкратьевна. Что это Кит Китыч не едет! У меня сердце не на месте. Присядьте, любезные гости!
Мудров. Присядем-с, присядем-с. Отчего не присесть. Ох-ох-ох! Грехи наши тяжкие!
Садятся.
Настасья Панкратьевна. Тяжкие, батюшка, тяжкие! (Наталье Никаноровне.) Да где ж дочка-то ваша?
Наталья Никаноровна. Да, чай, в саду гуляет.
Настасья Панкратьевна. Ну, пущай гуляет.
Наталья Никаноровна. Что ей с нами-то делать! Что мы ей за компания! Разговоры наши слушать скучно.
Настасья Панкратьевна. Скучно, матушка, скучно. Уж посидите вы у меня, бога ради, подождемте вместе Кит Китыча. Все как-то при людях лучше, а то одной-то мне страшно.
Молчание.
Так вот, Урлапий Гаврилыч, я и говорю…
Мудров. Харлампий, сударыня.
Настасья Панкратьевна. Да, Харлапий Гаврилыч! Так вот я и говорю: тяжело на свете-то жить! Уж как тяжело!
Мудров. Да, не легко-с, не легко-с.
Настасья Панкратьевна. Особенно кому с большими деньгами.
Наталья Никаноровна. Ну, еще с деньгами-то стерпеть можно, вот без денег так плохо.
Настасья Панкратьевна. Как это можно! Какое сравнение! Без денег не в пример легче жить. Без денег-то какая забота! Только б был сыт, вот и все.
Наталья Никаноровна. А с деньгами-то что? Только что причуд больше.
Настасья Панкратьевна. Как это вы говорите! Да деньги-то что такое? Ведь деньги-то — кандалы!
Мудров. Ох, кандалы, сударыня, кандалы!
Настасья Панкратьевна. Ежели теперь у нас очень много денег, значит мы должны жить точно так, как другие прочие богатые люди живут; а то нас всякий осудить может. Значит, уж я никакого удовольствия с деньгами не могу себе иметь, а должна только смотреть даже до всякой малости, как у других, чтобы все так точно, и сама потрафлять. А не сделай я так точно, так ведь меня засмеют. А как это тяжело, особенно в летах! Ну их, эти деньги проклятые! Я и глядеть-то на них боюсь. Мне один странник сказывал, что ежели часто смотреть на них, так от этого сердце ожесточается.
Наталья Никаноровна. Без денег-то скорей ожесточится.
Настасья Панкратьевна. Уж вы, Наталья Никаноровна, не спорьте! Уж странник знает, что говорит. Значит, он в каких-нибудь книгах читал. Урлапий Гаврилыч…
Мудров. Харлампий, сударыня.
Настасья Панкратьевна. Уж извините, батюшка, все сбиваюсь. Язык-то один, приболтается. Скажите, Харлапий Гаврилыч, есть такие книги?
Мудров. Книги? (Вздыхает.) Книги-с? Книги всякие есть-с.
Настасья Панкратьевна. Вот бы почитать когда!
Мудров. Книги всякие есть-с, да не всякие читать нужно.
Настасья Панкратьевна. Каких же это книг читать не нужно?
Мудров. Светских-с. Светских книг нетвердым умам читать нельзя-с.
Настасья Панкратьевна. Какие же такие светские книги? Это что гражданскими словами написано?
Мудров. Не в том сила, сударыня; а надо знать, какой дух в книге.
Настасья Панкратьевна. А как ее узнаешь, какой в ней дух?
Мудров. Я знаю-с. Другой не знает, а я знаю, какой дух. Вот поэтому-то нетвердым умам и нельзя всякую книгу читать, а надо спроситься. Я могу, я читаю, я всякую книгу читаю. Я читаю, а сам не верю тому, что написано; какие бы мне документы ни приводили, я не верю; хоть будь там написано, что дважды два — четыре, я не верю, потому что я тверд умом.
Настасья Панкратьевна. Зачем же пишут такие книги, которые читать нельзя?
Мудров. От заблуждения; совратились.
Настасья Панкратьевна. Совратились, батюшка, совратились!
Мудров. Вот хоть нынешние так называемые романы! Не то что молодого человека, но даже и старца многолетнего могут в соблазн ввести.
Наталья Никаноровна. Какой там соблазн: просто сказки. Есть веселые, есть скучные.
Мудров. Какой соблазн-с? А вот какой соблазн: в этих сказках любовь человеческая изображается для взоров в привлекательном виде.
Наталья Никаноровна. Ну, так что ж за беда?
Настасья Панкратьевна. Уж нам этих книг не читать. Вот хороших-то бы книг почитала. Только вот… как вас, батюшка?
Мудров. Харлампий Гаврилыч.
Настасья Панкратьевна. Только вот, Харлапий Гаврилыч, в хороших-то книгах очень нехорошо про богатство пишут.
Мудров. Да, не одобряют-с, очень не одобряют-с.
Настасья Панкратьевна. Вот оно и страшно такие книги-то читать.
Наталья Никаноровна. Да лучше не читать никаких, меньше думается.
Настасья Панкратьевна. От думы-то ведь тоже вред человеку.
Мудров. Дума разная бывает-с, разная.
Настасья Панкратьевна. Да какая хочешь дума, все человек худеет от нее; уж на нем того тела нет. Вот я еще мудреных слов боюсь.
Мудров. Да, есть слова, есть-с. В них, сударыня, таинственный смысл сокрыт, и сокрыт так глубоко, что слабому уму-с…
Настасья Панкратьевна. Вот этих-то слов я, должно быть, и боюсь. Бог его знает, что оно значит, а слушать-то страшно.
Мудров. Вот, например-с…
Настасья Панкратьевна. Ох, уж не говорите лучше! право, я всегда себя после
