сбоку слова, обличающие «неправый суд», волков в овечьем стаде, — и написал возле отчеркнутого места: «Сильнее!!!»
Создавая «Воеводу», Островский тщательно изучил большое число исторических документов и материалов. Некоторые источники указаны им самим в черновой рукописи пьесы. Здесь имеются ссылки на третий и четвертый тома «Актов археографической экспедиции», на второй том «Актов, относящихся до юридического быта древней России», и на четвертый том «Актов исторических». Ссылается драматург в рукописи и на второе издание книги Гр. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича». Н. П. Кашин в статье «Комедия „Воевода“ и ее источники» (Н. П. Кашин, Этюды об А. Н. Островском, М. 1912, т. 1, стр. 204–216) приводит выписки из «Актов», весьма близкие по содержанию и языку к соответствующим сценам пьесы Островского. Например, речь бирюча в прологе и читаемая в конце пьесы грамота о смещении Шалыгина почти полностью основываются на грамотах, помещенных в «Актах». Из «Актов» же взято указание на «мурзу крещеного», выступающего в качестве помещика.
Кроме «Актов» и книги Котошихиныа, Островский пользовался, по утверждению Кашина, и таким источником, как «Домострой», который мог дать драматургу «некоторые сведения о положении русской женщины в XVII веке», а также «о волхвах и кудесниках» (там же, стр. 224, 226). Н. П. Кашин называет еще книгу Н. И. Костомарова «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» (СПб. 1860). Эту последнюю Островский использовал в гораздо большей степени, чем думал Н. П. Кашин. Например, описание русского города XVI–XVII веков в книге Костомарова близко напоминает обстановку пролога в «Воеводе».
Островский, по-видимому, использовал и другую книгу Костомарова — «Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях» (СПб. 1862). Отсюда драматург мог взять подробности, относящиеся к торговой и промышленной деятельности волжского населения в старину. Впрочем, изучением быта и занятий волжан Островским прилежно занимался еще во время «литературной экспедиции». Заглядывал, вероятно, Островский и в «Уложение царя Алексея Михайловича». Осторожный разговор Кулика с Иваном о вине заставляет вспомнить первую и вторую статьи 25-й главы «Уложения», содержащей «Указ о корчмах». Допустимо, наконец, предположить, что Островскому были известны такие работы А. П. Щапова, как «Древние пустыни и пустынножители на северо-востоке России» (1860), «Русский раскол старообрядства…» (1859) и «Земство и раскол» (1862). А. П. Щапов видит смысл древнего пустынножительства в «нравственном противодействии» «грубым силам и стремлениям», «бесчеловечному порабощению свободных людей» («Сочинения А. П. Щапова в трех томах», СПб, 1906, т. I, стр. 25). Подобную же трактовку пустынножительства находим в «Воеводе» Островского.
Для понимания и оценки драмы «Воевода» огромное значение имеет изучение ее фольклорных источником.
Вся пьеса представляет собой изумительную мозаику, состоящую из подобранных в строгом соответствии с авторским замыслом мелких и мельчайших фольклорных цитат. Причем использованы многие фольклорные жанры. Кроме лирических и бытовых песен и плачей, из которых причудливо сотканы монологи Степана Бастрюкова и Марьи Власьевны, в этой пьесе нашли отражение былина, сказка, историческая песня, календарная и свадебная обрядовая поэзия, заговор, колыбельная песня, духовные стихи, разбойничья песня, народная драма, пословицы, поговорки, приметы. В «Воеводе» использован один из мотивов былины «Дунай Иванович» — рассказ о том, «как добрый молодец прокрался в терем». На основе этого мотива создана «соромская сказка», которой тешатся девушки-затворницы. Фигурирующая в былине Афросинья сидит, подобно героине «сказки», — «в высоком терему за тридесять замками булатными», и «буйные ветры» не веют на нее, «а красное солнце не печет лицо» («Песни, собранные П. В. Киреевским», вып. 3, М. 1861, стр. 71). Из былин же взят насмешливый вопрос Тыры, обращенный к Дубровину в прологе пьесы: «Ты из какой Литвы, с какой орды?» (ср. у Киреевского «Ты которой земли, да ты коей орды?» Там же, стр. 67). Песня старухи крестьянки представляет собой глубокое творческое переосмысление народной песни о татарском полоне: у Островского речь идет не о татарском иге, как в фольклорном источнике, а о крепостном праве.
Особенно большое значение для раскрытия идейного содержания пьесы имеет выяснение степени и характера использования в ней песен и преданий о Разине, на которых в значительной степени основывается образ Дубровина. Молва приписывает последнему, как видно из разговора посадских, способности чародея. Этими самыми способностями предание наделяло Разина. «Почти во всех преданиях, — пишет А. Н. Лозанова, — организующим центром является чародейство Разина. Атамана не берут пули, он умеет их заговаривать не только для себя, но и для своих товарищей. Он летает или плавает по Волге на кошме; из тюрьмы он избавляется тем, что рисует на полу мелом или углем лодку и таким образом переносится на Волгу» («Песни и сказания о Разине и Пугачеве», Academia, M.-Л. 1935, стр. 74).
В пьесу включена народная игра «Лодка». Эта популярная в народе драма представляет собой Инсценировку известной песни «Вниз по матушке по Волге», в свою очередь связанной с разинским фольклором. Любопытно, что среди названий, под которыми бытует в народе драма «Лодка», встречается и название «Степан Разин» (Академия наук СССР, Институт этнографии. Краткие сообщении, М.-Л. 1947, III, стр. 71).
С разинскнм фольклором связан и следующий разговор посадских в прологе пьесы. На слова Несмеянова о Худояре — Дубровине — «разбойник лютый, бают» — Тыра отвечает:
А ты не лай разбойником напрасно,
А называй удалым молодцом.
Это — не что иное, как легкая переделка слов песни:
Мы не воры да не разбойнички,
Стеньки Разина мы помощнички.
(А. Н. Лозанова, Народные песни о Степане Разине, Саратов, 1928, № 66, стр. 211.)
Заговор Мизгиря очень близок к одному из заговоров, напечатанных в сборнике Сахарова (см. «Сказания русского народа, собранные И. П. Сахаровым», т. I, 1885, № 36, стр. 57–58). В пьесе немало сказочных формул, пословиц, поговорок.
Богатство и разнообразие фольклорных источников «Воеводы» наряду с ярко выраженным демократическим идейным содержанием этой пьесы делает ее глубоко национальным, подлинно народным произведением.
Пьеса «Воевода» при ее появлении в печати почти не получила обстоятельней и верной критической оценки. Литературные журналы обошли ее молчанием, а ежедневная пресса и театральные издания, если не считать двух-трех благожелательных отзывов (такова, например, рецензии П. В. Анненкова в «Санкт-Петербургских ведомостях», 1865, № 107 и 109), отнеслись к этой пьесе с совершенно не заслуженным ею осуждением.
Это осуждение чаще всего было связано с отрицательным отношением к идейной направленности пьесы. Рецензент «Современной летописи», выходившей воскресными прибавлениями к «Московским ведомостям» реакционера M. Н. Каткова, утверждал, что в «Воеводе» «видна не русская история, а рецепты новейших журналов» (Н. Н., Новая комедия г. Островского. «Современная летопись», 1865, № 35).
Очень высокую оценку дал пьесе «Воевода» И. С. Тургенев: «…„Воевода“ Островского меня привел в умиление, — писал он И. П. Борисову 16/28 марта 1865 года. — Эдаким славным, вкусным, чистым русским языком никто не писал до него! Последний акт (особенно где воевода бегает за своей невестой, чтобы защекотать ее насмерть) плох; но 2-й и 3-й — это совершенство! Какая местами пахучая, как наша русская роща летом, поэзия! Хоть бы в удивительной сцене „Домового“. Ах, мастер, мастер этот бородач! Ему и книги в руки. Вот уж у кого нет „изыскания мелкой букашки“, „de la petite bete“, как говорят французы. Сильно он расшевелил во мне литературную жилу» (И. С. Тургенев, соч., т. 12, Гослитиздат, М. 1958, стр. 358).
Первое представление пьесы «Воевода» состоялось в Петербурге 23 апреля 1865 года на сцене Мариинского театра, в бенефис Владимировой 1-й. Роли исполняли: Шалыгина — В. В. Самойлов, Семена Бастрюкова — Л. Л. Леонидов, Степана Бастрюкова — А. А. Нильский, Романа Дубровина — Ф. А. Бурдин; роль Марьи Власьевны исполняла бенефициантка.
В Москве первая постановка «Воеводы» состоялась на сцене Большого театра 9 сентября 1865 года. В роли воеводы Шалыгина выступал Пров Садовский. Исполнителями других ролей были: Семен Бастрюков — С. В. Шуйский, Степан Бастрюков — Н. Е. Вильде, Дубровин — К. Н. Полтавцев, Бессудный — В. И. Живокини, Марья Власьевна — А. И. Колосова, Прасковья Власьевна — М. Г. Савина, старуха — Н. А. Никулина-Косицкая.
С большим успехом ставилась эта пьеса и на сцене крупных провинциальных городов. В 1875 году она была поставлена и Казани. Губернатор Скарятин, обеспокоенный успехом пьесы, усмотрел в ней «опасный революционный элемент». По его распоряжению пьеса была снята с репертуара после второго представления («Ежегодник императорских театров», вып. XV, сезон 1904–1905 г., СПб., стр. 147).
Пьеса «Воевода» вдохновила П. И. Чайковского на создание его первой оперы, которую он закончил летом 1868 года. Опера была впервые представлена в 1869 году. В написании либретто принимал участие Островский, написавший первое действие и первую картину второго действия (см. «Воевода», опера в 3-х действиях и четырех картинах. Содержание заимствовано из драмы А. Н. Островского «Сон на Волге». Музыка П. Чайковского) М. 1869). Другим композитором, создавшим оперу на этот же сюжет, был А. С. Аренский (см. «Сон на Волге», опера в четырех действиях. Текст заимствован из комедии «Воевода» А. Н. Островского. Музыка А. Аренского, М., Муз. торгов. П. Юргенсона, 1890). Кроме Чайковского и Аренского, музыку к «Воеводе» писали М. П. Мусоргский и П. И. Бларамберг.
На бойком месте*
Впервые комедия была напечатана в «Современнике», 1865, № 9.
Сюжет пьесы навеян непосредственными жизненными впечатлениями писателя во время его поездок в 1856 и 1857 годах по верховьям Волги и в поместье Щелыково близ Кинешмы.
С. В. Максимов в статье «Литературная экспедиция» отметил: «Случайная встреча с отказом в приюте на ночлег по пути из Осташкова во Ржев и с хозяином постоялого двора, имевшим разбойничий вид и торговавшим пятью дочерями, запечатлелась в памяти и выработалась в комедии „На бойком месте“» («Русская мысль», 1890, № 2, стр. 41).
Это сообщение подтверждается путевыми записками самого А. Н. Островского, который, приехав в Ржев из Осташкова, 1 июня 1856 года занес в свой дневник следующие строки: «Странствовали всю ночь. В Ситкове содержатель постоялого двора, толстый мужик с огромной седой бородой, с глазами колдуна, не пустил нас; у него гуляли офицеры с его дочерьми, которых пять» (т. XIII, стр. 227).
Поездки в Щелыково обогатили Островского новыми бытовыми данными, понадобившимися для пьесы. По рассказам щелыковских старожилов, один из кабаков, разбросанных по лесному галичскому тракту, прежде находился неподалеку от усадьбы, купленной впоследствии отцом А. Н. Островского, и пользовался недоброй славой: возле него происходили грабежи и убийства. Ко времени первого приезда драматурга в Щелыково этот темный притон уже не существовал. Характерно, что в ремарке первого акта комедии точно сказано: «Действие происходит на большой дороге, среди леса, на постоялом дворе под названием „На бойком месте“, лет сорок
