терпеть? Где это человек столько терпенья берет? (Задумывается, потом запевает):
Ах ты, воля, моя воля, воля дорогая,
Девка по торгу гуляла…
Входят Вася и Гаврило.
Явление второе
Параша, Вася, Гаврило.
Гаврило. Погулять вышли?
Параша. Погулять, Гаврюша. Дома-то душно.
Гаврило. Теперь самое такое время, что гулять-с, и для разговору с девушками это время самое для сердца приятное. Так-с, точно мечта какая али сон волшебный-с. По моим замечаниям, вы, Прасковья Павлиновна, меня любить не желаете-с?
Параша. Послушай, Гаврюша, ведь этак можно и надоесть! Который ты раз меня спрашиваешь! Ведь ты знаешь, что я другого люблю, так чего ж тебе?
Гаврило. Так-с. Я полагаю, что мне и напредки в ожидании не быть-с.
Параша. А напредки, голубчик, что будет, один бог знает; разве я в своем сердце вольна? Только, пока я Васю люблю, уж тебе нечего приставать. Ты погляди-ка лучше, не подошел бы кто, мне с ним поговорить нужно…
Гаврило. Оченно могу-с. Потому желаю от всего моего чувствительного сердца хотя даже этакой малостью быть вам приятным. (Отходит.)
Параша. Ну, вот молодец! (Васе.) Вася, когда же?
Вася. Дела-то у нас с тятенькой порасстроились.
Параша. Знаю. Да ведь вы живете; значит, жить можно; больше ничего и не надобно.
Вася. Так-то так…
Параша. Ну, так что ж? Ты знаешь, в здешнем городе такой обычай, чтобы невест увозить. Конечно, это делается больше по согласию родителей, а ведь много и без согласия увозят; здесь к этому привыкли, разговору никакого не будет, одно только и беда: отец, пожалуй, денег не даст.
Вася. Ну, вот видишь ты!
Параша. А что ж за важность, милый ты мой! У тебя руки, у меня руки.
Вася. Я уж лучше осмелюсь да так приду когда-нибудь, отцу твоему поклонюсь в ноги.
Параша. Вася, голубчик, терпенья моего нехватает.
Вася. Да как же быть-то, право, сама посуди.
Параша. Ты по воле ходишь, а я-то, голубчик, подумай, что терплю. Я тебе говорю по душе: нехватает моего терпенья, нехватает!
Вася. Уж ты малость-то, Параша, потерпи еще для меня!
Параша. Вася, нешуточные это слова, — пойми ты! Видишь ты, я дрожу вся. Уж коли я говорю, что терпенья нехватает, — значит, скоро ему конец.
Вася. Ну, полно! Что ты! Не пугай!
Параша. Что ты пуглив больно! Ты вот слов моих испугался, а кабы ты в душу-то мою заглянул, что там-то! Черно, Вася, черно там. Знаешь ли ты, что с душой-то делается, когда терпенью конец приходит? (Почти шопотом.) Знаешь ли ты, парень, какой это конец-то, где этот конец-то терпенью?
Вася. Да видит бог!.. Ну, вот, что ж мне! Нешто не жаль, ты думаешь!
Параша (жмется к нему). Так держи ты меня, держи меня крепче, не выпускай из рук. Конец-то терпенью в воде либо в петле.
Вася. Да вот, вот, как маленько с делами управлюсь, так сейчас к отцу твоему, а то, пожалуй, и так, без его ведома.
Параша. Да когда ж, когда? День-то скажи! Уж я так замру до того дня, заморю сердце-то, зажму его, руками ухвачу.
Вася. Да вот как бог даст. Получения тоже есть, старые должишки; в Москву тоже надо съездить…
Параша. Да ты слышал, что я тебе сказала? Что ж, я обманываю тебя, лишнее на себя наговариваю? (Плачет.)
Вася. Да бог с тобой! Что ты!
Параша. Слышал ты, слышал? Даром я, что ль, перед тобой сердце-то из груди вынимала? Больно ведь мне это, больно! Не болтаю я пустяков! Какой ты человек? Дрянной ты, что ли? Что слово, что дело — у меня все одно. Ты меня водишь, ты меня водишь, — а мне смерть видимая. Мука нестерпимая, часу мне терпеть больше нельзя, а ты мне: «Когда бог даст; да в Москву съездить, да долги получить»! Или ты мне не веришь, или ты дрянь такая на свет родился, что глядеть-то на тебя не стоит, не токмо что любить.
Вася. Ну, что ж ты так? Вот вдруг…
Параша. За что ж это, господи, наказанье такое! Что ж это за парень, что за плакса на меня навязался! Говоришь-то ты, точно за душу тянешь. Глядишь-то, точно украл что. Аль ты меня не любишь, обманываешь? Видеть-то тебя мне тошно, только ты у меня духу отнимаешь. (Хочет итти.)
Вася. Да постой, Параша, постой!
Параша (останавливается). Ну, ну! Надумался, слава богу! Пора!
Вася. Что ж ты так в сердцах-то уходишь, нешто так прощаются? Что ты в самом деле! (Обнимает ее.)
Параша. Ну, ну, говори. Милый ты мой, милый!
Вася. Когда ж мне к тебе еще побывать-то? Потолковали бы, право, потолковали.
Параша (отталкивает его). Я думала, ты за делом. Хуже ты девки; пропадай ты пропадом! Видно, мне самой об своей голове думать! Никогда-то я, никогда теперь на людей надеяться не стану. Зарок такой себе положу. Куда я сама себя определю, так тому и быть! Не на кого, по крайности, мне плакаться будет. (Уходит в дом.)
Гаврило подходит к Васе.
Явление третье
Вася и Гаврило.
Гаврило. Ну что, поговорил?
Вася (почесав затылок). Поговорил.
Гаврило. И как должно быть это приятно, в такую погоду, вечерком, и с девушкой про любовь говорить! Что в это время чувствует человек? Я думаю, у него на душе-то точно музыка играет. Мне вчуже было весело, что ты с Прасковьей Павлиновной говорил; а каково тебе?
Вася. Что ж, ничего! Она нынче сердита что-то.
Гаврило. Будешь сердиться от такой-то жизни. Уж хоть ты-то ее не огорчай! Я бы, кажется, на твоем месте… Вот скажи она мне: пляши, Гаврило, — я плясать, поди в омут — я в омут. Изволь, мол, моя родная, изволь. Скажи мне, Вася, какой это такой секрет, что одного парня девушки могут любить, а другого ни за что на свете?
Вася. Надо, чтоб парень был видный, из себя красивый.
Гаврило. Да, да, да. Так, так.
Вася. Это первое дело, а второе дело разговаривать нужно уметь.
Гаврило. Об чем, милый друг, разговаривать?
Вася. Об чем хочешь, только чтоб вольность в тебе была, развязка.
Гаврило. А я, братец ты мой, как мне девушка понравится, — и сейчас она мне, как родная, и сейчас я се жалеть начну. Ну, и конец, и разговору у меня вольного нет. Другая и у хороших родителей живет, а все мне ее жалко что-то; а уж если у дурных, так и говорить нечего; каждый миг у меня за нее сердце болит, как бы ее не обидел кто. И начну я по ночам думать, что вот ежели бы я женился, и как бы я стал жену свою беречь, любить, и все для нее на свете бы делал, не только что она пожелает, но и даже сверх того, — всячески бы старался для нее удовольствие сделать. Тем бы я утешался, что уж очень у нас женщины в обиде и во всяком забвении живут, — нет такого ничтожного, последнего мужичонка, который бы не считал бабу ниже себя. Так вот я хоть одну-то за всех стал бы ублажать всячески. И было б у меня на сердце весело, что хоть одна-то живет во всяком удовольствии и без обиды.
Вася. Ну, и что ж из этого? Для чего уж ты об себе так мечтаешь? К чему это ведет? Это даже никак понять невозможно.
Гаврило. Что тут не понять? Все тебе ясно. А вот что горько: что вот с этакой-то я душой, а достанется мне дрянь какая-нибудь, какую и любить-то не стоит, а все-таки я ее любить буду; а хорошие-то достаются вам, прощалыгам.
Вася. Что ж, ты эту всю прокламацию рассказываешь девкам аль нет?
Гаврило. Начинал, милый друг, пробовал, только я от робости ничего этого, как следует, не выговорю, только мямлю. И такой на меня конфуз…
Вася. Что ж они тебе на ответ?
Гаврило. Известно что, смеются.
Вася. Потому этот твой разговор самый низкий. А ты старайся сказать что-нибудь облагороженное. Меня Параша когда полюбила? Я тебе сейчас скажу. Была вечеринка, только я накануне был выпимши и в это утро с тятенькой побранился и так, знаешь ты, весь день был не в себе. Прихожу на вечеринку и сижу молча, ровно как я сердит или расстроен чем. Потом вдруг беру гитару, и так как мне это горько, что я с родителем побранился, и с таким я чувством запел:
Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
Ты добычи не дождешься:
Посмотри за куст зеленый!
Дорожи теперь собой:
Пистолет мой заряженный!
Потом бросил гитару и пошел домой. Она мне после говорила: «Так ты мне все сердце и прострелил насквозь!» Да и что ж мудреного, потому было во мне геройство. А ты что говоришь? Какие-то плачевные слова и совсем неинтересно ничего. Погоди, я тебя как-нибудь обучу, как надо с ихней сестрой разговаривать и в каком духе быть. А ты это что? Это одна канитель. Теперь как бы мне выбраться! Мимо Силана итти не рука, махну опять через забор. Прощай! (Идет к забору.)
На крыльце показываются Курослепов, Градобоев, Матрена и девушка.
Гаврило. Куда ты! Вернись назад, хозяева вышли; увидят — беда! Притаимся в кустах, пока уйдут.
Прячутся в кусты.
Явление четвертое
Курослепов, Градобоев, Матрена и девушка.
Курослепов. Давай, Серапион Мардарьич, выпьем мы теперича под древом! (Девке.) Ставь закуску под древо!
Градобоев. Выпьем под древом!
Матрена. Что вам на одном месте-то не сидится!
Курослепов (жене). Брысь под лавку! (Градобоеву.) Как же это ты с туркой-то воевал?
Градобоев. Так и воевал, очень просто. Что мы у них этих одних крепостей побрали!
Матрена. Да, может, ты неправду?
Курослепов. Брысь, говорят тебе!
Матрена. Что ты уж очень некстати! Что, я тебе кошка, что ли, в самом деле?
Курослепов. Ты, Серапион Мардарьич, не осердись, помилуй бог! Ты и не гляди на нее, обернись ты к ней задом, пущай она на ветер брешет. Как же вы эти самые крепости брали?
Градобоев. Как брали? Чудак! Руками. У турки храбрость большая, а дух у него короткий, и присяги он не понимает, как надобно ее соблюдать. И на часах ежели он стоит, его сейчас за ногу цепью прикуют к пушке, или там к чему, а то уйдет. Вот когда у них вылазка из крепости, тогда его берегись, тут они опивум по стакану принимают.
Курослепов. Каким же это опивом?
Градобоев. Ну, как тебе это растолковать? Ну, все одно олифа. И сейчас у него кураж; тут уж ему не попадайся, зубами загрызет. Так наши и здесь сноровку нашли. Как они повалят из крепости кучей, загалдят по-своему, наши сейчас отступать, отступать, все их заманивают дальше, чтоб у них кураж-то вышел; как отведут их далеко, дух-то этот храбрый весь у них вылетит, тут уж казаки заезжают с боков,
