так ты все к лучшему, и так меня рекомендуй, что я очень добрый. А ежели что про семью знают, так говори, что все от детей, что разбойники, мол, уродились; характером, мол, не в отца, а в мать, покойницу.
Феона. Ну, уж не в мать.
Ахов. Ты чей хлеб ешь? Какое ты свое рассуждение иметь смеешь? Коли я тебе даю приказ, должна ты его исполнять?
Феона. Да уж хорошо.
Ахов. Ну, и все, и ступай!
Феона. Аполит у нас повредился.
Ахов. А кому печаль? Пущай его. Что ты мне об нем рассказываешь, коли я тебя не спрашиваю? Может, я не хочу его и в мыслях держать? Он теперича мне и вовсе не нужен. Я все дела кончаю, фабрику сдаю канпаньону, так, значит, на что ж мне Ипполит. Прогоню его, вот и конец. Нешто я долго с ним разговаривать стану? Эка велика птица твой Ипполит! Оченно мне нужда до него! Ты свое дело делай, что тебе приказано, а с хозяином разговаривать не лезь, чего тебя не спрашивают. Оченно мне интересно! Тебя с разговорами-то и по затылку можно. Пошла!
Феона. Иду.
Ахов. Стой! Слышишь ты! Коли спросят, рекомендуй меня так, что я самый добрый человек.
Феона. Слушаю. (Уходит.)
Ахов. Ипполита я сейчас же с двора долой. Потому мне теперь в доме таких скакунов держать не приходится. Больно они, подлецы, с бабами ласковы. И говорит-то с молодой бабой или девкой не так, как с прочими людьми. Язык-то свой точно петлей сделает, — так и опутывает, так и захлестывает, мошенник. А бабам-то любо; и скалят, и скалят зубыто на их россказни. Я Ипполитку и к двору-то близко не подпущу. Они ведь, оглашенные, благодетелев не разбирают, им все одно. А тут это родство дальнее, десятая вода на киселе, еще хуже. Будь она ему просто хозяйка, он бы в другой раз и подойти не смел; а тут «тетенька» да «тетенька». Да этак, глядя на них, в чахотку придешь. Нет, шабаш! С двора его долой!
Входит Ипполит.
Явление третье
Ахов, Ипполит.
Ахов. Ты зачем?
Ипполит. К вам, дяденька-с.
Ахов. Как же ты смеешь, коли я тебя не звал!
Ипполит. Стало быть, мне нужно.
Ахов (строго). А мне не нужно, так поди вон!
Ипполит. Но, однако, я желаю…
Ахов. Поди вон, говорят тебе!
Ипполит. Но, позвольте-с! Коль скоро я пришел…
Ахов. Коль скоро ты пришел, толь скоро и уйдешь.
Ипполит. Я не с тем, чтоб… а как собственно…
Ахов. Долго ты будешь разговаривать? Знай свое место, контору! Как ты смеешь лезть к хозяину! Разве у меня только делов-то, что ты? Видел я твою образину сегодня, и будет с меня! Значит, поди вон без разговору!
Ипполит. Нет, уж это надо оставить. Коль скоро я пришел, так уж вон не пойду.
Ахов. А вот я тебя за вихор.
Ипполит. Не то что за вихор, пальцем тронуть не позволю.
Ахов. Как! Ты бунтовать?
Ипполит. Хоша бы и бунтовать. Потому, главная причина, на это закон теперь есть и права.
Ахов. Какой для тебя закон писан, дурак? Кому нужно для вас, для дряни, законы писать? Какие такие у тебя права, коли ты мальчишка, и вся цена тебе грош? Уж очень много вы о себе думать стали! Написаны законы, а вы думаете это про вас. Мелко плаваете, чтобы для вас законы писать. Вот покажут тебе законы! Для вас закон — одна воля хозяйская, а особенно, когда ты сродственник. Ты поговорить пришел, милый? Ну, говори, говори, я слушаю; только не пеняй потом, коли солоно придется. Что тебе надо?
Ипполит. Я насчет жалованья.
Ахов. Какого жалованья? Ты по какому уговору жил?
Ипполит. Кто ж теперь себе враг, чтоб стал даром служить?
Ахов. Так не служи, кто тебя держит. Оно и пристойней тебе будет самому убраться, пока тебя в три шеи не прогнали.
Ипполит. А это, что я жил, значит втуне?
Ахов. Да разве ты за деньги жил? Ты жил по-родственному.
Ипполит. А работал?
Ахов. Еще бы тебе не работать! На печи, что ль, лежать? Ты по-родственному служил, я по-родственному помогал тебе, сколько моей к тебе милости было. Чего ж еще тебе?
Ипполит. Но напредки я на таком положении жить не согласен.
Ахов. Да напредки мне тебя и не нужно. Отдай завтра отчет и убирайся.
Ипполит. За всю мою службу я должен слышать от вас одно, что убирайся.
Ахов. Не хочешь убираться, так жди, пока метлами не прогонят. Это твоя воля.
Ипполит. А награждение-с?
Ахов. Ну, это я еще подумавши. За что это награждение? За грубости-то? Вас дяденька вон приглашают — а вы нейдете. И за это вам награждение?
Ипполит. Однако, обещали.
Ахов. Обещал посулить, да теперь раздумал. Аль ты мало наворовал, что награждения просишь?
Ипполит. Этому я не подвержен и морали брать на себя не хочу.
Ахов. Связался я с тобой говорить; а говорить мне тошно. Либо ты глуп, либо ты меня обманываешь. Русской пословицы ты не знаешь: воруй да концы хорони? Не знаешь? Поверю я тебе, как же! А коли, в самом деле, ты, живя у меня, ничего не нажил, так кто ж виноват! Цена вам, брат, всем одна, Лазарем ты мне не прикидывайся! На честность твою я, брат, не расчувствуюсь, потому ничем ты меня в ней не уверишь. Отчего вам хозяева мало жалованья дают? Оттого, что, сколько тебе ни дай, ты все воровать будешь; так хоть на жалованье хозяину-то выгоду соблюсти. А награжденьем вас, дураков, манят, чтоб вы хоть немножко совесть помнили, поменьше грабили.
Ипполит. Значит, вы, дяденька, и сами обманываете и желаете, чтоб вас обманывали? Жаль, поздно сказали. Но я был совсем на других правилах и по тому самому считаю за вами, по крайности, тысяч пятнадцать.
Ахов. Считай больше, считай больше, уж все одно. Двух грошей медных я тебе, милый, не дам. Что я за дурак!
Ипполит. За всю мою службу мне от вас такой результат?
Ахов. Это что еще за слово дурацкое! Ты меня словами не удивишь!
Ипполит. Я не словами, я вам делом докажу, сколь много я против вас благороднее. (Подает Ахову деньги.)
Ахов. Ты это по векселям получил?
Ипполит. По векселям-с.
Ахов. Какое же тут твое благородство, коли это твоя обязанность?
Ипполит. Ваша обязанность мне за службу заплатить, а вы не платите, все одно и я на тех же правах. Деньги под сокрытие, а вам доложить, что потерял их, пьяный…
Ахов. Об двух ты головах, что ли?
Ипполит. Дело обмозговано, страшного нет-с. Даже, может, с адвокатами совет был. Действуй, говорят, оправим. Но не беспокойтесь, я сейчас рассудил, что не ко времени мне деньги. Потому, все тлен. Мне уж теперь от вас ничего не нужно; будете силой навязывать, так не возьму. Во мне теперь одна отчаянность действует. Был человек, и вдруг стала земля… значит, на что же деньги? Их с собой туда не возьмешь.
Ахов. Это правда, что не возьмешь. Только, ежели тебя связать теперь, так я полагаю, что дело будет вернее.
Ипполит. Теперича уж поздно меня вязать.
Ахов. Нет, я думаю, самое время.
Ипполит. Ошибетесь.
Ахов. Неужели? А что же ты сделаешь?
Ипполит (вынимает из кармана нож). А вот сейчас — раз! (Показывает на свою шею.) Чик — и земля.
Ахов (в испуге). Что ты делаешь, мошенник! Что ты, что ты! (Топает на одном месте ногами.)
Ипполит. Глаза закроются навек, и сердце биться перестанет.
Ахов. Вот я тебя! Вот я тебя! (Топает.)
Ипполит. Чем вы меня, дяденька, испугать можете, коли я сам своей жизни не рад. Умерла моя надежда, и скончалася любовь — значит, всему конец. Ха-ха-ха! Я теперича жизнь свою жертвую, чтобы только люди знали, сколь вы тиран для своих родных.
Ахов. А вот я людей кликну, да за полицией пошлю.
Ипполит. Невозможно. Потому, ежели вы с места тронетесь или хоть одно слово, я сейчас — чик, и конец.
Ахов. Что же ты со мной делаешь, разбойник? Ипполит, послушай! Послушай ты меня: поди разгуляйся, авось тебя ветром обдует. (Про себя.) С двора-то его сбыть, а там режься, сколько душе угодно!
Ипполит. Нет, дяденька, эти шутки надо вам оставить; у нас с вами всурьез пошло.
Ахов. Всурьез?
Ипполит. Всурьез.
Ахов. Ну, а коли всурьез, так давай и говорить сурьезно. А я думал, ты шутишь.
Ипполит. Стало быть, мне не до шуток, когда булат дрожит в моей руке.
Ахов. Что ж тебе от меня нужно?
Ипполит. Разочтите, как следует.
Ахов. Как следует? Мало ли, что тебе следует? Ты говори толком.
Ипполит. Вот и весь будет толк! (Вынимает из кармана бумагу.) Подпишите!
Ахов. Что ж это за бумага? К чему это?
Ипполит. Аттестат.
Ипполит. А вот: что, живши я у вас в приказчиках, дело знал в точности, вел себя честно и благородно даже сверх границ.
Ахов. Все это тут и прописано?
Ипполит. Все и прописано. Жалованья получал две тысячи в год.
Ахов. Это когда же?
Ипполит. Так только, для видимости. Ежели я к другому месту…
Ахов. Да? Людей обманывать? Ну, пущай. Ничего — можно.
Ипполит. И по окончании, за свое усердие, выше меры, награждение получил пятнадцать тысяч…
Ахов. Тоже для видимости?
Ипполит. Нет, уж это в подлинности.
Ахов. Да что в подлинности-то? Рублев пятьсот, чай, за глаза?
Ипполит. Все полным числом-с.
Ахов. Нет, уж это, брат, шалишь!
Ипполит. Ежели вы опять за свою политику, так ведь вот он! (Показывает нож.) Сейчас — чик, и конец!
Ахов. Да что ты все — чик да чик! Наладил!
Ипполит. Отчаянность!
Ахов. Тысячу рублей — и шабаш! Давай подпишу.
Ипполит. Ежели мне моя жизнь не мила, так разве от тысячи рублей она мне приятней станет? Мне жить тошно, я вам докладывал: мне теперь, чтоб опять в настоящие чувства прийти, меньше пятнадцати тысяч взять никак невозможно; потому мне надо будет себя всяческими манерами веселить.
Ахов. Ну, грех пополам! Давай руку!
Ипполит. Давайте пятнадцать тысяч без гривенника, и то не возьму.
Ахов. Этакую силу денег? За что?
Ипполит. За десять лет. Чужому бы больше заплатили.
Ахов. Само собой, что больше, да не вдруг. А вдруг-то жалко. Пойми! Пойми!
Ипполит. Извините, дяденька! Я теперь не в себе, понимать ничего не могу.
Ахов. Ну, возьми половину, а остальные завтра. Жаль мне вдруг-то. Понял?
Ипполит. Я вам говорю, что понимать ничего я не в состоянии, значит, пожалуйте все сейчас!
Ахов. Ну, что с тобой делать! Давай бумагу!
Ипполит подает бумагу. Ахов подписывает.
Бери деньги! Да только ты чувствуй это! (Отсчитывает из денег, принесенных Ипполитом.)
Ипполит (берет деньги и бумагу). Покорно вас благодарю.
Ахов. Благодари хорошенько!
Ипполит. Чувствительнейше вам благодарен.
Ахов. Поклонись в ноги, братец!
Ипполит. Это уж зачем же-с?
Ахов. Сделай милость поклонись, потешь старика! Ведь ты мне какую обиду, какую болезнь-то сделал! А поклонишься, все мне легче будет.
Ипполит. За свое кланяться, где же это видано.
