Разве я виновата? Ишь ты, отец-то у нее какой круговой! Дедушка было к ней со всем расположением… А его расположение как ты ценишь? Меньше миллиона никак нельзя. Теперь на племянников так рассердился — беда! «Никому, говорит, денег не дам, сам женюсь!» Вот ты и поди с ним! И ты хорош: тебе только, видно, деньги нужны, а душу ты ни во что считаешь. А ты души ищи, а не денег! Деньги — прах, вот что я тебе говорю. Я старый человек, понимающий, ты меня послушай.
Дульчин. И я человек понимающий, Глафира Фирсовна; я знаю, что душа дороже денег. Я такую душу нашел, не беспокойтесь!
Глафира Фирсовна. Нашел, так и слава богу.
Дульчин. Я — счастливец, Глафира Фирсовна: меня любит редкая женщина, только я ее ценить не умел. Но после таких уроков я ее оценил; я ее люблю так, как никогда не любил.
Глафира Фирсовна. Где же ты такую редкость обрящил?..
Дульчин. Эта женщина — Юлия Павловна Тугина.
Глафира Фирсовна. А ты думаешь, я не знала? Вот новость сказал. Да, добрая, хорошая была женщина.
Дульчин. Как «была»? Она и теперь есть!
Глафира Фирсовна. Да, есть; поди, посмотри, как она есть. Эх, голубчик, уходил ты ее…
Дульчин. Что такое? Что вы говорите? «Уходил»! Что значит «уходил»? Я вас не понимаю.
Глафира Фирсовна. Померла, брат.
Дульчин. Вот вздор какой! Что вы сочиняете, она вчера была и жива, и здорова.
Глафира Фирсовна. Утром была здорова, а к вечеру померла.
Дульчин. Да пустяки, быть не может.
Глафира Фирсовна. Да что ж мудреного! Разве долго помереть! Оборвется нутро, жила какая-нибудь лопнет, вот и конец.
Дульчин. Не верю я вам; с чего вдруг здоровый человек умрет? Нужно очень сильное нравственное потрясение или испуг.
Глафира Фирсовна. И все это было: заехал Лавр Мироныч, завез приглашение на бал и вечерний стол по случаю помолвки Ирины Лавровны с Вадимом Григорьичем Дульчиным, оборвалось сердце, и конец.
Дульчин. Да неужели? Умоляю вас, говорите правду.
Глафира Фирсовна. Какой еще тебе правды? Ошиб обморок, приведут в чувство, опять обморок. Был доктор, говорит: коли дело так пойдет, так ей не жить. Вечером поздно я была у ней, лежит, как мертвая; опомнится, опомнится да опять глаза заведет. Сидим мы с Михевной в другой комнате, говорим шепотом, вдруг она легонько крикнула. Поди, говорю, Михевна, проведай! Вернулась Михевна в слезах; «надо быть, говорит, отходит». С тем я и ушла.
Дульчин. Да лжете вы, лжете вы! Вы только хотите мучить меня. Что ж вы не плачете? Кто ж не заплачет об такой женщине? Камнем надо быть…
Глафира Фирсовна. Эх, голубчик, всех мертвых не оплачешь. Будет с меня, наплакалась я вчера… А вот хоронить будем, и еще поплачу.
Дульчин (схватясь за голову). Были в моей жизни минуты, когда я был гадок сам себе, но такого отчаяния, такого аду я еще не испытывал; знал я за собой слабости, проступки, оплакивал их, хоть и без пользы… а уж это ведь преступление! Ведь я… ведь я — убийца. (Останавливается перед портретом Юлии.)
Глафира Фирсовна. Не воротишь, мой друг, не воротишь. Да что это темнота какая! хоть огня велеть подать. (Уходит в залу.)
Явление девятое
Дульчин (один).
Дульчин. За что я погубил это сокровище? Я губил тебя, губил твое состояние, как глупый ребенок, который ломает и бросает свои дорогие, любимые игрушки. Я бросал твои деньги ростовщикам и шулерам, которые надо мной же смеются и меня же презирают. Я поминутно оскорблял твою любящую, ангельскую душу, и ни одной жалобы, ни одного упрека от тебя. И наконец я же убил тебя и не был при твоих последних минутах. Я готов бы отдать свою жизнь, чтобы слышать последние звуки твоего голоса, твой последний прощающий вздох.
Тихо входит Юлия.
Явление десятое
Дульчин, Юлия Павловна.
Дульчин. Боже мой! Что это? Юлия! Юлия! Или это обман чувств, милый призрак! Юлия, ты жива?
Юлия тихо подходит к столу и берет портрет.
Но ведь видений не бывает! (С радостью.) Юлия, ты жива, ты сама пришла ко мне! А мне сказали, что ты умерла.
Юлия. Да, это правда: я умерла.
Дульчин (с ужасом). Умерла!..
Юлия. Да, умерла… для вас.
Дульчин. О, если ты жива для других, так жива и для меня. Ты не можешь принадлежать никому, кроме меня; ты слишком много любила меня, такая любовь не проходит скоро, не притворяйся! Твоя бесконечная преданность дала мне несчастное право мучить тебя. Твоя любящая душа все простит… и ты опять будешь любить меня и приносить для меня жертвы.
Юлия. Я принесла последнюю.
Дульчин. Юлия, не обманывай себя и меня! Ну, что такое особенно ужасное я сделал? Все это было и прежде, и все ты мне прощала.
Юлия. Я вам прощаю это, одного я простить не могу.
Юлия. Вы проиграли деньги.
Дульчин. Да разве это в первый раз? Да и велики ль деньги?
Юлия. Какие б ни были, но они мне стоили слез, стыда и унижения, а вы их бросили.
Дульчин. Во-первых, для женщины слезы стоят недорого, а во-вторых, женщины ничего не жалеют и все переносят для любимого человека.
Юлия. Я не жалела ничего для вас, я вам отдала все, что у меня было; я все переносила для вас; одного я переносить не могу… Вы заставляли меня терпеть стыд и унижение и не оценили этой жертвы. Я рассудила, что лучше мне разлюбить вас, чем сделаться для вас бесстыдной попрошайкой.
Дульчин. Хороша любовь, которая может хладнокровно рассуждать.
Юлия. А эта любовь хороша? (Подает пригласительный билет Лавра Мироныча.)
Дульчин. Это клевета, это интрига против меня. Впрочем, как я глуп, что оправдываюсь перед тобой! Разве перед любовницами оправдываются, разве их уговаривают? Слова только больше сердят их, логика на них не действует; на них действуют ласки, поцелуи, объятия…
Дульчин (смеется). Защита? Зачем? Разве я обижать тебя хочу?
Юлия. Ваши ласки хуже обиды для меня.
Дульчин. Защита! Но кто же может, кто осмелится защищать тебя от моих ласк, да еще здесь, в моей квартире? (Хочет обнять Юлию.)
Юлия (громко). Флор Федулыч!
Входят Флор Федулыч, Глафира Фирсовна, Дергачев.
Явление одиннадцатое
Дульчин, Юлия Павловна, Флор Федулыч, Глафира Фирсовна, Дергачев
Флор Федулыч. Честь имею кланяться, милостивый государь! Извините, что без приглашения. Впрочем, мы люди знакомые. (Юлии.) Что вам угодно, Юлия Павловна?
Флор Федулыч (предлагая руку). Пожалуйте-с.
Дульчин. Позвольте, Юлия Павловна, у нас остаются не кончены счеты: я вам должен.
Юлия. Вы мне ничего не должны.
Дульчин. У вас есть мои документы.
Флор Федулыч. Изволите ли видеть-с, я имею согласие Юлии Павловны на вступление со мной в брак; так ваши документы поступают ко мне вместо приданого.
Дульчин (в изумлении). Вместо приданого?!
Флор Федулыч. Так точно-с. Угодно вам будет деньги заплатить, или прикажете представить их ко взысканию? Один Монте-Кристо на днях переезжает в яму-с, так, может быть, и другому Монте-Кристо угодно будет сделать ему компанию? Во всяком случае, прошу вашего извинения. Имею честь кланяться. (Уходит под руку с Юлией.)
Явление двенадцатое
Дульчин, Глафира Фирсовна, Дергачев.
Глафира Фирсовна. Вот так отрезал! Коротко и ясно! Каков старик-то у меня.
Дульчин. Револьвер! (Идет к столу.)
Глафира Фирсовна. Ах, страсти!
Дергачев (загораживает Дульчину дорогу). Что ты? Что ты?
Дульчин. Револьвер, говорю я! (Подходит к столу.) Отойди, убью!
Глафира Фирсовна. Что ты? Что ты? Дай мне срок хоть на улицу выбраться!
Дульчин. Никто ни с места!
Глафира Фирсовна (падая в кресло). Постой! Дай хоть зажмуриться-то!
Дульчин (взяв револьвер). Прощай, жизнь! (Садится к столу.) Без сожаления оставляю я тебя, и меня никто не пожалеет; и ты мне не нужна, и я никому не нужен. (Осматривает револьвер.) Как скоро и удовлетворительно решает он всякие затруднения в жизни. (Открывает стол.) Написать несколько строк?.. Э! Зачем! (Взглянув в ящик.) Вот еще денег немножко, остатки прежнего величия. Зачем они останутся? Не прокутить ли их или не затягивать? (Подумав несколько, бьет себя по лбу.) Ба!! Глафира Фирсовна!
Глафира Фирсовна. Что, батюшка? Да ты застрелился или нет еще?
Дульчин. Нет еще, черт возьми, а надо бы. Да это еще не уйдет от меня. Попробую еще пожить немного. Глафира Фирсовна, у Пивокуровой много денег?
Глафира Фирсовна. Миллион.
Дульчин. Сватай мне вдову Пивокурову.
Глафира Фирсовна. Давно б ты за ум взялся.
Дульчин. Вези меня к ней сейчас. (Встает.)
Глафира Фирсовна. Вот и расчудесно. Поедем! (Встает.)
Дергачев. Нет, позволь, а как же мне быть с каретою-то?
Дульчин. А вот женюсь на Пивокуровой, тогда за все расплатимся.
1877
Действие первое
ЛИЦА:
Харита Игнатьевна Огудалова, вдова средних лет; одета изящно, но смело и не по летам.
Лариса Дмитриевна, ее дочь, девица; одета богато, но скромно.
Мокий Парменыч Кнуров, из крупных дельцов последнего времени, пожилой человек, с громадным состоянием.
Василий Данилыч Вожеватов, очень молодой человек, один из представителей богатой торговой фирмы; по костюму европеец.
Юлий Капитоныч Карандышев, молодой человек, небогатый чиновник.
Сергей Сергеич Паратов, блестящий барин, из судохозяев, лет за 30.
Робинзон.
Гаврило, клубный буфетчик и содержатель кофейной на бульваре.
Иван, слуга в кофейной.
Действие происходит в настоящее время, в большом городе Бряхимове на Волге.
Городской бульвар на высоком берегу Волги, с площадкой перед кофейной; направо от актеров вход в кофейную, налево — деревья; в глубине низкая чугунная решетка, за ней вид на Волгу, на большое пространство: леса, села и проч.; на площадке столы и стулья: один стол на правой стороне, подле кофейной, другой — на левой.
Явление первое
Гаврило стоит в дверях кофейной, Иван приводит в порядок мебель на площадке.
Иван. Никого народу-то нет на бульваре.
Гаврило. По праздникам всегда так. По старине живем: от поздней обедни все к пирогу да ко щам, а потом, после хлеба-соли, семь часов отдых.
Иван. Уж и семь! Часика три-четыре. Хорошее это заведение.
Гаврило. А вот около вечерен проснутся, попьют чайку до третьей тоски…
Иван. До тоски! Об чем тосковать-то?
Гаврило. Посиди за самоваром поплотнее, поглотай часа два кипятку, так узнаешь. После шестого пота она, первая-то тоска, подступает… Расстанутся с чаем и выползут на бульвар раздышаться да разгуляться. Теперь чистая публика гуляет: вон Мокий Парменыч Кнуров проминает себя.
Иван. Он каждое утро бульвар-то меряет взад и вперед, точно по обещанию. И для чего это он себя так утруждает?
Гаврило. Для моциону.
Гаврило. Для аппетиту. А аппетит нужен ему для обеду. Какие обеды-то у него! Разве без моциону такой обед съешь?
Иван. Отчего это он все молчит?
Гаврило. «Молчит»! Чудак ты. Как же ты хочешь, чтоб он разговаривал, коли у него миллионы! С кем ему разговаривать? Есть человека два-три в городе, с ними он разговаривает, а больше не с кем; ну, он и молчит. Он и живет здесь не подолгу от этого от самого; да и не жил бы, кабы не дела. А разговаривать он ездит в Москву, в Петербург да за границу,
