пошел вон!
Кнуров. Значит, он за постоянство награжден. Рад, я думаю.
Вожеватов. Еще как рад-то, сияет, как апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему бы жениться поскорей да уехать в свое именьишко, пока разговоры утихнут, — так и Огудаловым хотелось, — а он таскает Ларису на бульвар, ходит с ней под руку, голову так высоко поднял, что, того и гляди, наткнется на кого-нибудь. Да еще очки надел зачем-то, а никогда их не носил. Кланяется — едва кивает; тон какой взял: прежде и не слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».
Кнуров. Как мужик русский: мало радости, что пьян, надо поломаться, чтоб все видели; поломается, поколотят его раза два, ну, он и доволен, и идет спать.
Вожеватов. Да, кажется, и Карандышеву не миновать.
Кнуров. Бедная девушка! как она страдает, на него глядя, я думаю.
Вожеватов. Квартиру свою вздумал отделывать, — вот чудит-то. В кабинете ковер грошевый на стену прибил, кинжалов, пистолетов тульских навешал: уж диви бы охотник, а то и ружья-то никогда в руки не брал. Тащит к себе, показывает; надо хвалить, а то обидишь: человек самолюбивый, завистливый. Лошадь из деревни выписал, клячу какую-то разношерстную, кучер маленький, а кафтан на нем с большого. И возит на этом верблюде-то Ларису Дмитриевну; сидит так гордо, будто на тысячных рысаках едет. С бульвара выходит, так кричит городовому: «Прикажи подавать мой экипаж!» Ну, и подъезжает этот экипаж с музыкой: все винты, все гайки дребезжат на разные голоса, а рессоры-то трепещутся, как живые.
Кнуров. Жаль бедную Ларису Дмитриевну! Жаль.
Вожеватов. Что вы очень жалостливы стали?
Кнуров. Да разве вы не видите, что эта женщина создана для роскоши? Дорогой бриллиант дорогой и оправы требует.
Вожеватов. И хорошего ювелира.
Кнуров. Совершенную правду вы сказали. Ювелир — не простой мастеровой: он должен быть художником. В нищенской обстановке, да еще за дураком мужем, она или погибнет, или опошлится.
Вожеватов. А я так думаю, что бросит она его скорехонько. Теперь еще она, как убитая; а вот оправится да поглядит на мужа попристальнее, каков он… (Тихо.) Вот они, легки на помине-то.
Входят Карандышев, Огудалова, Лариса. Вожеватов встает и кланяется. Кнуров вынимает газету.
Явление третье
Кнуров, Вожеватов, Карандышев, Огудалова; Лариса в глубине садится на скамейку у решетки и смотрит в бинокль за Волгу; Гаврило, Иван.
Огудалова (подходя к столу). Здравствуйте, господа!
Карандышев подходит за ней. Вожеватов подает руку Огудаловой и Карандышеву. Кнуров, молча и не вставая с места, подает руку Огудаловой, слегка кивает Карандышеву и погружается в чтение газеты.
Вожеватов. Харита Игнатьевна, присядьте, милости просим! (Подвигает стул.)
Огудалова садится.
Чайку не прикажете ли?
Карандышев садится поодаль.
Огудалова. Пожалуй, чашку выпью. Вожеватов. Иван, подай чашку да прибавь кипяточку!
Карандышев. Что за странная фантазия пить чай в это время? Удивляюсь.
Вожеватов. Жажда, Юлий Капитоныч, а что пить, не знаю. Посоветуйте — буду очень благодарен.
Карандышев (смотрит на часы). Теперь полдень, можно выпить рюмочку водки, съесть котлетку, выпить стаканчик вина хорошего. Я всегда так завтракаю.
Вожеватов (Огудаловой). Вот жизнь-то, Харита Игнатьевна, позавидуешь. (Карандышеву.) Пожил бы, кажется, хоть денек на вашем месте. Водочки да винца! Нам так нельзя-с, пожалуй, разум потеряешь. Вам можно все: вы капиталу не проживете, потому его нет, а уж мы такие горькие зародились на свете, у нас дела очень велики; так нам разума-то терять и нельзя.
Иван подает чайник и чашку.
Пожалуйте, Харита Игнатьевна! (Наливает и подает чашку.) Я и чай-то холодный пью, чтобы люди не сказали, что я горячие напитки употребляю.
Огудалова. Чай-то холодный, только, Вася, ты мне крепко налил.
Вожеватов. Ничего-с. Выкушайте, сделайте одолжение! На воздухе не вредно.
Карандышев (Ивану). Приходи ко мне сегодня служить за обедом!
Иван. Слушаю-с, Юлий Капитоныч.
Карандышев. Ты, братец, почище оденься!
Иван. Известное дело — фрак; нешто не понимаем-с!
Карандышев. Василий Данилыч, вот что: приезжайте-ка вы ко мне обедать сегодня!
Вожеватов. Покорно благодарю. Мне тоже во фраке прикажете?
Карандышев. Как вам угодно: не стесняйтесь. Однако дамы будут.
Вожеватов (кланяясь). Слушаю-с. Надеюсь не уронить себя.
Карандышев (переходит к Кнурову). Мокий Парменыч, не угодно ли вам будет сегодня отобедать у меня?
Кнуров (с удивлением оглядывает его). У вас?
Огудалова. Мокий Парменыч, это все равно, что у нас, — этот обед для Ларисы.
Кнуров. Да, так это вы приглашаете? Хорошо, я приеду.
Карандышев. Так уж я буду надеяться.
Кнуров. Уж я сказал, что приеду. (Читает газету.)
Огудалова. Юлий Капитоныч — мой будущий зять: я выдаю за него Ларису.
Кнуров (продолжая читать). Это ваше дело.
Карандышев. Да-с, Мокий Парменыч, я рискнул. Я и вообще всегда был выше предрассудков.
Кнуров закрывается газетой.
Вожеватов (Огудаловой). Мокий Парменыч строг.
Карандышев (отходя от Кнурова к Вожеватову). Я желаю, чтоб Ларису Дмитриевну окружали только избранные люди.
Вожеватов. Значит, и я к избранному обществу принадлежу? Благодарю, не ожидал. (Гавриле.) Гаврило, сколько с меня за чай?
Гаврило. Две порции изволили спрашивать?
Вожеватов. Да, две порции.
Гаврило. Так уж сами знаете, Василий Данилыч, не в первый раз… Тринадцать рублей-с.
Вожеватов. То-то, я думал, что подешевле стало.
Гаврило. С чего дешевле-то быть! Курсы, пошлина, помилуйте!
Вожеватов. Да ведь я не спорю с тобой: что ты пристаешь! Получай деньги и отстань! (Отдает деньги.)
Карандышев. За что же так дорого? Я не понимаю.
Гаврило. Кому дорого, а кому нет. Вы такого чая не кушаете.
Огудалова (Карандышеву). Перестаньте вы, не мешайтесь не в свое дело!
Иван. Василий Данилыч, «Ласточка» подходит.
Вожеватов. Мокий Парменыч, «Ласточка» подходит; не угодно ли взглянуть? Мы вниз не пойдем, с горы посмотрим.
Кнуров. Пойдемте. Любопытно. (Встает.)
Огудалова. Вася, я доеду на твоей лошади.
Вожеватов. Поезжайте, только пришлите поскорей! (Подходит к Ларисе и говорит с ней тихо.)
Огудалова (подходит к Кнурову). Мокий Парменыч, затеяли мы свадьбу, так не поверите, сколько хлопот.
Кнуров. Да.
Огудалова. И вдруг такие расходы, которых никак нельзя было ожидать… Вот завтра рожденье Ларисы, хотелось бы что-нибудь подарить.
Кнуров. Хорошо; я к вам заеду.
Огудалова уходит.
Лариса (Вожеватову). До свиданья, Вася!
Вожеватов и Кнуров уходят. Лариса подходит к Карандышеву.
Явление четвертое
Карандышев и Лариса.
Лариса. Я сейчас все за Волгу смотрела: как там хорошо, на той стороне! Поедемте поскорей в деревню!
Карандышев. Вы за Волгу смотрели? А что с вами Вожеватов говорил?
Лариса. Ничего, так, — пустяки какие-то. Меня так и манит за Волгу, в лес… (Задумчиво.) Уедемте, уедемте отсюда!
Карандышев. Однако это странно! Об чем он мог с вами разговаривать?
Лариса. Ах, да об чем бы он ни говорил, — что вам за дело!
Карандышев. Называете его Васей. Что за фамильярность с молодым человеком!
Лариса. Мы с малолетства знакомы; еще маленькие играли вместе — ну, я и привыкла.
Карандышев. Вам надо старые привычки бросить. Что за короткость с пустым, глупым мальчиком! Нельзя же терпеть того, что у вас до сих пор было.
Лариса (обидясь). У нас ничего дурного не было.
Карандышев. Был цыганский табор-с — вот что было.
Лариса утирает слезы.
Чем же вы обиделись, помилуйте!
Лариса. Что ж, может быть, и цыганский табор; только в нем было, по крайней мере, весело. Сумеете ли вы дать мне что-нибудь лучше этого табора?
Карандышев. Уж конечно.
Лариса. Зачем вы постоянно попрекаете меня этим табором? Разве мне самой такая жизнь нравилась? Мне было приказано, так нужно было маменьке; значит, волей или неволей, я должна была вести такую жизнь. Колоть беспрестанно мне глаза цыганской жизнью или глупо, или безжалостно. Если б я не искала тишины, уединения, не захотела бежать от людей — разве бы я пошла за вас? Так умейте это понять и не приписывайте моего выбора своим достоинствам, я их еще не вижу. Я еще только хочу полюбить вас; меня манит скромная семейная жизнь, она мне кажется каким-то раем. Вы видите, я стою на распутье; поддержите меня, мне нужно ободрение, сочувствие; отнеситесь ко мне нежно, с лаской! Ловите эти минуты, не пропустите их!
Карандышев. Лариса Дмитриевна, я совсем не хотел вас обидеть, это я сказал так…
Лариса. Что значит «так»? То есть не подумавши? Вы не понимаете, что в ваших словах обида, так, что ли?
Карандышев. Конечно, я без умыслу.
Лариса. Так это еще хуже. Надо думать, о чем говоришь. Болтайте с другими, если вам нравится, а со мной говорите осторожнее! Разве вы не видите, что положение мое очень серьезно! Каждое слово, которое я сама говорю и которое я слышу, я чувствую. Я сделалась очень чутка и впечатлительна.
Карандышев. В таком случае я прошу извинить меня.
Лариса. Да бог с вами, только вперед будьте осторожнее! (Задумчиво.) Цыганский табор… Да, это, пожалуй, правда… но в этом таборе были и хорошие, и благородные люди.
Карандышев. Кто же эти благородные люди? Уж не Сергей ли Сергеич Паратов?
Лариса. Нет, я прошу вас, вы не говорите о нем!
Карандышев. Да почему же-с?
Лариса. Вы его не знаете, да хоть бы и знали, так… извините, не вам о нем судить.
Карандышев. Об людях судят по поступкам. Разве он хорошо поступил с вами?
Лариса. Это уж мое дело. Если я боюсь и не смею осуждать его, так не позволю и вам.
Карандышев. Лариса Дмитриевна, скажите мне, только, прошу вас, говорите откровенно!
Лариса. Что вам угодно?
Карандышев. Ну чем я хуже Паратова?
Лариса. Ах, нет, оставьте!
Карандышев. Позвольте, отчего же?
Лариса. Не надо! не надо! Что за сравнения!
Карандышев. А мне бы интересно было слышать от вас.
Лариса. Не спрашивайте, не нужно!
Карандышев. Да почему же?
Лариса. Потому что сравнение не будет в вашу пользу. Сами по себе вы что-нибудь значите, вы хороший, честный человек; но от сравнения с Сергеем Сергеичем вы теряете все.
Карандышев. Ведь это только слова: нужны доказательства. Вы разберите нас хорошенько!
Лариса. С кем вы равняетесь! Возможно ли такое ослепление! Сергей Сергеич… это идеал мужчины. Вы понимаете, что такое идеал? Быть может, я ошибаюсь, я еще молода, не знаю людей; но это мнение изменить во мне нельзя, оно умрет со мной.
Карандышев. Не понимаю-с, не понимаю, что в нем особенного; ничего, ничего не вижу. Смелость какая-то, дерзость… Да это всякий может, если захочет.
Лариса. Да вы знаете, какая это смелость?
Карандышев. Да какая ж такая, что тут необыкновенного? Стоит только напустить на себя.
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас. Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы хорошо стреляете». — «Да, недурно», — говорит офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет, ставит себе стакан на голову и отходит в другую комнату, шагов на двенадцать. «Стреляйте», — говорит.
Карандышев. И он стрелял?
Лариса. Стрелял и, разумеется, сшиб стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно стреляете, но вы побледнели, стреляя в мужчину и человека вам не близкого. Смотрите, я буду стрелять в девушку, которая для меня дороже всего на свете, и не
