это дело, я вам доверяю жену свою. Я получил телеграмму и сейчас уезжаю на несколько дней. Прошу вас на это время поступить в распоряжение Евлалии Андревны и быть ее кавалером. Если вздумает она погулять на бульваре или в общественном саду, так уж вы, пожалуй, будьте при ней неотлучно.
Мулин. Я прошу вас, Евдоким Егорыч, если только возможно, освободить меня от этой обязанности.
Стыров. Почему это?
Мулин. Наш город — сплетник, ужасный сплетник; за неимением новостей он ежедневно сам сочиняет внутренние известия.
Стыров. Что же могут сочинить про вас?
Мулин. Наше городское воображение отважно, оно ни перед чем не останавливается. Для людей, которым нужно говорить во что бы то ни стало, у которых зуд в языке, — святого ничего нет.
Стыров. Пусть говорят; мы с женой не боимся разговоров, да и вы не красная девушка. На что вам беречь свою репутацию? Иль жениться задумали? Вам еще рано, погодите немного! Нельзя же нашим женам без кавалера оставаться!
Входят Евлалия Андревна и Софья Сергевна.
Явление шестое
Стыров, Мулин, Евлалия и Софья.
Евлалия. Вы уезжаете?
Стыров. Да, сейчас. И вот оставляю тебе кавалера, Артемия Васильича. Тебе выезжать ведь некуда?
Евлалия. Нет, куда же! Я никуда не поеду без вас.
Стыров. А если вздумаешь в сад или на бульвар, так приглашай с собой Артемия Васильича.
Евлалия. Очень рада. Вы ненадолго?
Стыров. Не знаю; как дела потребуют; во всяком случае не более как на неделю.
Евлалия(Мулину). Вам не скучно будет со мной?
Стыров. Евлалия, разве так говорят? Ты на комплименты напрашиваешься.
Софья. А что ж за беда! Пусть молодой человек учится, ему в жизни пригодится.
Мулин. Мне учиться незачем; я и так умею.
Евлалия. А правду умеете говорить?
Мулин. И правду умею, когда нужно.
Евлалия. Только когда нужно? Да разве не всегда нужно правду говорить?
Софья. Да что вы, ребенок, что ли? Вас это удивляет, что люди не всегда правду говорят?
Евлалия. Так зачем же нас учили?
Софья. Да кто нас учил? Учителя. Им нельзя было не учить чему-нибудь, им за это деньги платят; а жить учиться уж мы должны сами.
Стыров. Вы, я вижу, в философию ударились. Философствуйте на здоровье; а нас извините, мы вас оставим. Пойдемте, Артемий Васильич, я вам покажу записку, про которую говорил.
Стыров и Мулин уходят в кабинет.
Евлалия. Зачем так шутить? Мужчины в самом деле могут подумать, что мы не всегда говорим правду.
Софья. Да разве я шутила, разве это шутки? Какие у вас еще ребячьи понятия! Это слезы, а не шутки. Женщина не только не всегда должна говорить правду, а никогда, никогда. Знай правду только про себя.
Евлалия. А других обманывать?
Софья. Конечно, обманывать, непременно обманывать.
Евлалия. Да зачем же?
Софья. Вы только подумайте, как на нас смотрят мужья и мужчины вообще! Они считают нас малодушными, ветреными, а главное, хитрыми и лживыми. Ведь их не разубедишь; так зачем же нам быть лучше того, что они о нас думают? Они считают нас хитрыми, и надо быть хитрыми. Они считают нас лживыми — и надо лгать. Они только таких женщин и знают; им других и не нужно, только с такими они и умеют жить.
Евлалия. Ах, что вы говорите!
Софья. Что ж по-вашему? Начать мужу доказывать, что я, мол, хорошая, серьезная женщина, гораздо умнее тебя, и чувства у меня гораздо благороднее, чем у тебя. Ну, что ж, доказывайте; а он будет улыбаться да думать про себя: «Пой, матушка, пой! Знаем мы вас; тебя на минуту без надзору оставить нельзя». Ну, утешительное это положение?
Евлалия. Да неужели это так?
Софья. Поживите, так увидите.
Евлалия. Но если мы лучше, так мы должны стать выше их.
Софья. Да как вы станете, коли в их руках власть, власть, ужасная тем, что она опошляет все, к чему ни коснется. Я говорю только про наш круг. Посмотрите, взгляните, что в нем! Посредственность, тупость, пошлость; и все это прикрыто, закрашено деньгами, гордостью, неприступностью, так что издали кажется чем-то крупным, внушительным. Наши мужья сами пошлы, и ищут только пошлости, и видят во всем только пошлость.
Евлалия. Это вы говорите про женатых, а холостые?
Софья. Такие же.
Евлалия. Ну, уж я вам положительно не верю.
Софья. Как угодно. Дай Бог только, чтобы разочарование вам не очень дорого обошлось. Нет, я вижу, что вы совсем не знаете наших мужчин.
Евлалия. Но ведь в нашем кругу много иностранцев.
Софья. Да разве они лучше наших? Наши дружатся с ними, братаются, перенимают от них новые пошлости да сальные каламбуры и воображают, что живут по-европейски. Мой муж тоже уважает Европу и очень хвалит. Он бывал на юге Франции, знаком там со многими фабрикантами; но что же он вынес из этого знакомства? Он говорит: «Там мужья-то еще круче нашего с женами обращаются, там они вас вовсе за людей не считают». Вот вам и Европа! Не надо нашим мужьям хороших жен! Они воображают, что жены-то еще пошлее и глупее их, и чрезвычайно довольны своей судьбой и счастливы. Если б Бог, каким-нибудь чудом, открыл им глаза и они бы увидали, что такое их жены в самом-то деле, насколько они выше их по уму, по чувствам, по стремлениям, как противны женской душе их хищнические инстинкты, они бы потерялись, затосковали, запили бы с горя.
Евлалия. Как же вы переносите такую жизнь?
Софья. Человек ко всему может примениться. Прежде мне очень тяжело было, а теперь и я не много лучше их; я такая, какую им нужно. Рано или поздно и с вами то же будет, или начнете дни и ночи в карты играть.
Входят Стыров, Коблов и Мулин.
Явление седьмое
Евлалия, Софья, Стыров, Коблов и Мулин.
Стыров. Ну, что ж, решили вы свой спор?
Коблов. О чем?
Евлалия. Всегда ли нужно правду говорить?
Коблов. Ну, я женское решение этого вопроса давно знаю.
Евлалия. Какое же оно?
Коблов. Правду можно говорить иногда только приятельницам, и то с большой осторожностью; а мужьям никогда.
Софья. А вы женам разве говорите правду?
Коблов. Ну, это другое дело; нашу правду вам незачем и знать. С вас довольно и того, что мы находим нужным сказать вам; вот вам и правда, и другой никакой для вас нет.
Евлалия. Мне кажется, вы на жену смотрите, как на невольницу.
Коблов. А что ж такое, хоть бы и так? Слово-то, что ли, страшно? Вы думаете, я испугаюсь? Нет, я не пуглив. По мне, невольница все-таки лучше, чем вольница.
Стыров. Однако мне пора. Прощайте!
Евлалия. Не проводить ли мне вас на пароход?
Стыров. Нет, зачем! Там толкотня, суета.
Коблов. И мы домой, Софья Сергевна!
Софья. Хорошо, поедем.
Все уходят в залу. Слева выходит Марфа.
Явление восьмое
Марфа, потом Стыров.
Марфа. Уехали, что ли? (Заглядывает в залу.) Нет еще, целуются; прощаются. (Оглядывая комнату.) Не забыл ли Евдоким Егорыч чего? Это чья шляпа-то? А, это Артемия Васильича… ну, он, чай, вернется за ней.
Входит Стыров.
Стыров (говорит в залу). Подождите, я на одну минуту, я забыл кой-что… (Марфе.) Марфа, слушай! Береги Евлалию Андревну без меня! Ты знаешь, как я ее люблю.
Марфа. Да как же, помилуйте! Нешто я не вижу?
Стыров. Я в дороге все буду думать о ней: что она делает? не скучает ли?
Марфа. Уж как не думать? Конечно, думается.
Стыров. Так ты уж и не отлучайся от нее! Я, как приеду, так потребую от тебя отчет: что она без меня делала, говорила, даже думала. Я так ее люблю, что, понимаешь ли ты, мне все это приятно знать… все, все… мне это очень приятно. (Дает Марфе кредитный билет.)
Марфа. Понимаю, Евдоким Егорыч, будьте покойны.
Стыров. Не то чтоб я… ну, ты понимаешь; а уж я ее очень люблю. Так что смотри. Ну, не все же ей дома сидеть.
Стыров. Так для прогулок или выехать куда я просил Артемия Васильича; а вот дома-то ты…
Марфа. Да уж будьте покойны!
Стыров уходит.
Ишь ты, старичок-то!.. Что он дал-то? (Глядит на ассигнацию.) Пять рублей… Значит, услуги требует. Что ж, ничего, не больно скупо. Да за что и дать-то больше? Доносить-то, должно быть, нечего будет. А коли будет что, так и с другой стороны, гляди, перепадет; тоже не поскупятся. Бери то с того, то с другого — отличное дело. Люблю я такие места. Только умей себя вести, а то на что лучше! (Прислушиваясь.) Чу! Уехали. Пойти показать Липатычу, куда платье да белье Евдокима Егорыча убрать; там всё пораскидали. (Уходит налево.)
Из залы входят Евлалия и Мулин.
Явление девятое
Евлалия и Мулин.
Мулин (взяв шляпу). Честь имею кланяться.
Евлалия. Куда вы?
Мулин. В контору.
Евлалия. Еще поспеете. Разве вам не приятно посидеть со мной десять минут?
Мулин. Очень приятно; но у меня есть дело: Евдоким Егорыч поручил мне большую и спешную работу.
Евлалия. Это одни отговорки. Вот уж больше недели мы живем в одном доме, и вы ни разу не удостоили меня вашей беседы.
Мулин. Что вы говорите, помилуйте! Чуть не каждый день я у вас обедаю, да и по вечерам мы часто беседуем довольно долго.
Евлалия. Да, болтаем глупости, от которых уши вянут. Вы, впрочем, больше с мужем разговариваете да с посторонними, а не со мной. А вот так, наедине, вы ни разу…
Мулин. Наедине? Не помню… кажется, нет.
Евлалия. И вы никогда не искали случая, вы даже как будто стараетесь избегать его.
Мулин. Избегать — не избегаю и искать — не ищу. У нас нет никаких дел, никаких общих интересов с вами; нет ничего такого, что бы заставило меня искать случая говорить с вами наедине.
Евлалия. Интересов! А сама я для вас не интересна?
Мулин. Я вас не понимаю.
Евлалия. Вам не интересно знать, например, почему я вышла замуж за человека, который вдвое старше меня?
Мулин. Признаюсь вам, я и не думал об этом; это до меня нисколько не касается.
Евлалия. Нет, касается.
Мулин. Каким образом? Объясните, сделайте одолжение!
Евлалия. Мы с вами знакомы давно, задолго еще до моего замужества. Помните, как мы, бывало, в зале у маменьки музыку Шопена слушали, а на акте вальс танцевали; помните, с балкона на звезды смотрели.
Мулин. Очень хорошо помню.
Евлалия. Неужели вы никогда не замечали, неужели не видали?
Мулин. Нет, видел.
Евлалия. И оставались равнодушны?
Мулин. Кто же вам сказал, что я оставался равнодушен?
Евлалия. Так что же?.. Вам стоило только слово сказать, протянуть руку, и я пошла бы за вами без оглядки хоть на край света.
Мулин. Я это очень хорошо знал, и, если бы был богат, я бы не задумался ни на минуту. Но, Евлалия Андревна, каждый дельный человек думает о своей судьбе, вперед составляет себе планы; благородная бедность в мои планы не входила. Я мог предложить вам только нищету, и вы бы ее приняли. Нет, вы лучше поблагодарите меня, что я
