другого приказа послушалась?
Мирон. В чем же я ей помеха? Разве антрыги завелись?
Марфа. Ну, уж сами понимайте, как знаете.
Мирон. Как же это я! Проглядел ведь! Эка слабость моя! Одолела она меня, проклятая! Вот бы когда глаза-то нужны; а я их залил, что света не вижу, что день, что ночь не разберу. И таки всурьез дело али, может, так, только время продолжают?
Марфа. Оно, конечно, что пустяки. Ну, ведь наше дело такое, знаете, что иногда ненароком и за дверью случишься, когда они промеж себя разговаривают.
Мирон. Д-да, да, да.
Марфа. Так если по разговорам судить, ничего важного не состоит. А ведь кому как покажется.
Мирон. Вы мне только разговоры-то эти скажите, а уж я пойму, я сейчас все до тонкости…
Марфа. Разговоры вот какие, Мирон Липатыч: «Друг ты мой милый, друг ты мой любезный, одна у нас с тобой помеха — муж мой постылый».
Мирон. Ая-я-я-яй! (Хватаясь за голову.) Ая-я-я-яй!
Марфа. «Нет, говорит, на него пропасти».
Мирон. Однако… закуска!
Марфа. Ну, и много такого прочего. И, при всем этом, яду у меня просила.
Мирон. Уф! Сразили вы меня. Погодите! Дух захватывает. Какого же, например, яду?
Марфа. Отравы, чем волков травят. Как ходила я в аптеку к племяннику отравы для мышей попросить, вот и прознала она это. «Дай, говорит, ты, пожалуй, отравишь; а у меня сохранен будет». Ну, я сейчас же и поняла.
Мирон. Ого-го-го-го! Фу ты, оглашенный Мирошка! Ох, как бить меня нужно! Что я прозевал-то было! Вот когда Евдокиму Егорычу верный человек нужен. А вы говорите: «пустяки да важности в этом не состоит».
Марфа. Каким глазом кто посмотрит. На мой взгляд, пустяки; а другой кто, может, и за важное примет. Я что слышала, то и передаю вам. А я так думаю, что мы тут ни при чем, наше дело постороннее.
Мирон. Нет, уж какое постороннее! Я насилу на ногах устоял, как вы сказали; так и сразило. И теперь еще в настоящие чувства не приду. Не одолжите ли гривенничек взаймы?
Марфа. На что вам, Мирон Липатыч?
Мирон (вынув табакерку). Провианту не хватает; всего заряда на два осталось.
Марфа. Нет у меня, Мирон Липатыч; разве б я отказала?
Мирон. Скупитесь. Ах, постойте!.. И забыл совсем. А кто ж он-то, друг-то любезный?
Марфа. Ну, уж этого вы от меня не дождетесь; и так я вам много сказала, чего не надо. Вы над нами наблюдателем поставлены, вы должны сами знать.
Мирон. Не скажете?
Марфа. Не скажу, Мирон Липатыч; своим умом доходите. (Уходит в залу.)
Мирон. Сколь ехидна эта женщина! Все рассказала, а как дошло до сути, так и молчит. Как теперь объяснить Евдокиму Егорычу! А докладывать надо беспременно. Уголовщина! Суд да дело, пойдет следствие, в остроге насидишься. Беда! Нет, уж как сумею, а доложу. Куражу бы прикупить хоть на гривенничек! Вот когда человеку гривенничек-то дороже каменного моста.
Действие четвертое
ЛИЦА:
Стыров.
Евлалия Андревна.
Коблов.
Софья Сергевна.
Мулин.
Марфа.
Мирон.
Декорация первого действия.
Явление первое
Мирон (один).
Мирон. Ну, вот я теперь могу разглагольствовать. Я теперь во всем развязен. Уж я думал, думал… Нет, надо поберечь Евдокима Егорыча… Хороший барин, хороший… Чтоб я допустил! Нет, погодите! Не допущу. Ишь что выдумали, а! Отравить!.. Скажите на милость. Это шутки плохие… Сообразное ли дело отравить человека хорошего, барина моего, Евдокима Егорыча, отравить, как крысу какую! Нет, шалишь! Разорвусь, а барина своего не выдам… Выведу, все на свежую воду выведу. Да вот он никак подъехал… Ну, там отопрут без меня, я теперь не при должности, — отставной козы барабанщик, — не мое дело. А мы еще посмотрим… Вот пусть он и поймет, какого он слугу было обидел!.. Нет, верные-то слуги нынче редкость, их ценить надо… Ну, так точно, это он, его походка. (Делает печальную мину и становится у двери.)
Входит Стыров.
Явление второе
Стыров и Мирон.
Стыров. Ты еще здесь?
Мирон. Здесь, Евдоким Егорыч, здесь я, на страже стою, как есть я верный раб вашего здоровья.
Стыров. Не нужно мне твоего рабства, ступай! Я повторять приказаний не люблю.
Мирон. Но позвольте!.. Но пожалуйте сюда! (Подходит к шахматному столику и указывает на него пальцем.)
Стыров. Что такое? Ты пьян? Поди вон!
Мирон. Но извольте отпереть. Пьян… ну, пущай пьян… все перенесу, все… Я, может, и не пьян… Извольте отпереть!
Стыров (отпирает стол и вынимает портсигар). Как он сюда попал?
Мирон вынимает платок и молча утирает слезы.
Да говори же, что это значит?
Мирон (плача). Сживают, с места меня сживают.
Стыров. Кто, кому нужно?
Мирон. Евлалия Андревна.
Мирон. Вот… хоть сейчас… с колокольным звоном.
Стыров. Да что с тобой говорить, ты пьян! Пошел вон!
Мирон. Пущай пьяный; но верный раб ваш… по гроб дней моих… сейчас ведите казнить… на мелкие части…
Стыров (хватаясь за голову). Что такое?.. Я понять не могу.
Мирон (падая на колено). Батюшко, отец наш… не жить вам! Извести вас хотят, Евдоким Егорыч… Изведут вас, отец наш… на кого мы, бедные, останемся?
Стыров (строго). Молчи! Встань и говори тихо и толком или убирайся!
Мирон (встает). Тихо, очень тихо… это извольте… (Оглядываясь.) Что тут было, что тут было… Ах!
Стыров. Да что же, что? Дождусь ли я от тебя?
Мирон. Изведем, говорит, его; он нам помеха… Это про вас-то.
Стыров. Да кто говорит-то?
Мирон. Евлалия Андревна. Припасена, говорит, у меня отрава; вот мы его и отравим.
Стыров. Какая отрава?
Мирон. Обыкновенная, чем волков травят. А он говорит: «И расчудесное дело».
Стыров. Да кто он-то?
Мирон (вздыхает). Ох! (Таинственно.) Неизвестный человек.
Стыров. Господи! Что он говорит! Невозможно! Да понимаешь ли ты, что с тобой невозможно разговаривать? Бывал он здесь?
Мирон. И утром, и вечером, и в ночь, и за полночь.
Мирон (подумав). Рябоватый.
Стыров. Только? Да еще-то какой?
Мирон. Рябоватый — это верно; так и сказано, что рябоватый.
Стыров. Так ты сам не видал? Тебе сказано. Кто ж тебе сказал?
Мирон. Бабка-гадалка. Это уж верно; так и сказала: думай, говорит, на рябоватого! Ну… я и думаю.
Стыров. Невозможно! Убирайся! Я себе простить не могу, что связался разговаривать с тобой. Только ты меня расстроил. Убирайся, и чтоб я тебя не видал.
Мирон. Вот так, вот хорошо, вот уж покорно благодарю! За мою-то службу? Не того я, признаться, ожидал от вас, Евдоким Егорыч. Все верно, все очень верно; а что насчет яду, так извольте сейчас у Марфы Савостьяновны спросить.
Стыров. Позови Марфу!
Мирон. Да-с; коли вы мне не верите, что я тут, может быть, всю свою утробу полагал, так я позову вам Марфу. Сейчас всю верность мою, как на ладони, увидите! (Уходит.)
Стыров. Как бы я желал, чтоб вся история оказалась самым глупым вздором! Это был бы отличный урок для меня. Связываться с прислугой мне и сначала казалось не очень приглядным, а теперь уж выходит что-то и вовсе гадкое. Вон Мирон считает мою жизнь в опасности и утробу свою за меня полагает, так уж когда ему чистотой заниматься, до того ли! Нет, гадко очень.
Входят Мирон и Марфа.
Явление третье
Стыров, Мирон и Марфа.
Стыров. Какой тут у вас яд? Мне Мирон говорил какие-то глупости, которых понять никак нельзя.
Марфа. Что ж! ежели уж вам известно, так я молчать не должна. Сама-то я давеча сказать вам не посмела.
Стыров. Чего не посмела? Отчего не посмела?
Марфа. Оттого и не посмела, что ума у нас нет: сболтнешь сдуру-то, а потом окажется, что не так; ты же останешься виновата.
Стыров. Да какой яд, зачем он попал в дом?
Марфа. Уж вы меня извините, Евдоким Егорыч; яд этот самый я в дом принесла… Только ведь я не знала и даже вздумать не могла… Я принесла его для домашней надобности; а Евлалия Андревна у меня его отобрали. Стало быть, он им нужнее.
Стыров. Да на что же ей яд?
Марфа. Они мне этого не говорили. Промеж себя они, конечно, разговаривают и даже нисколько не стесняются… Только это не наше дело.
Стыров. Об чем же они промеж себя разговаривают?
Марфа. Да разве у меня язык поднимется; да, кажется, ни в жизнь!
Стыров. Промеж себя. С кем она разговаривала?
Марфа. Вся воля ваша, Евдоким Егорыч; а как я в свою жизнь доносчицей не была, так и теперь вы от меня доносов никаких не дождетесь. Уж это пущай кто другой, но не я.
Мирон (Марфе). Да что вы ломаетесь! Ведь он весноватый.
Марфа. Кто весноватый? Вовсе нет, неправда ваша.
Мирон. Да и то, что я? Язык-то один, приболтается… Рябоватый, я говорю.
Марфа. Всё вы зря говорите, Мирон Липатыч; совсем у них чистое лицо. Только я вам докладываю, Евдоким Егорыч: служила я вам и всегда готова служить верой и правдой; а доносить на барыню я никогда не согласна. Я так считаю, что это низко. Да вот — Евлалия Андревна сами идут, извольте у них спросить; а нам чем дальше от греха, тем гораздо покойнее.
Стыров. Хорошо, ступайте!
Мирон и Марфа уходят. Входит Евлалия.
Явление четвертое
Стыров и Евлалия.
Евлалия. Кобловы что-то не едут.
Стыров. Они обещали рано приехать, часу в восьмом.
Евлалия. Значит, скоро?
Стыров. Сейчас, я думаю. А я, после обеда, успел еще два визита сделать. (Молчание.) Я еще и не поговорил с тобой по душе после приезда.
Евлалия (садясь). Об чем?
Стыров. Как ты тут поживала, не скучала ли без меня?
Евлалия. Нет, не скучала.
Стыров. Навещали тебя, были у тебя гости?
Евлалия. Нет, кроме Артемия Васильича и Софьи Сергевны, никого не было.
Стыров. Никого?
Евлалия. Никого.
Стыров. Может быть, был кто-нибудь из старых знакомых?
Евлалия. Из каких старых?
Стыров. Из тех, которые были с тобой прежде знакомы, до замужества.
Евлалия. Кто был со мной знаком? Никто; точно так же, как и теперь. Жила в неволе и опять в неволе живу. Что за странные вопросы? Если вам нужно знать, кто бывал у меня, спросите прислугу, которой вы платите за то, чтоб она за мной подсматривала.
Стыров. Как тебе не стыдно! Что ты говоришь!
Евлалия. Да, стыдно, действительно стыдно; да что ж мне делать-то! Мне еще стыднее было, когда ваша прислуга просила с меня полтораста рублей за то, чтоб доложить вам, что без вас я вела себя скромно и прилично.
Стыров (хватаясь за голову). Ах! Что такое! Что за мерзости!
Евлалия. Я не хотела подкупать их; пусть они говорят правду. Подите разговаривайте с ними! (Встает.)
Стыров. Евлалия, ты сердишься?
Евлалия. Нет, не сержусь. То, что я чувствую, я не могу объяснить вам; вы не поймете. Чтоб понять мое горе, нужно иметь хоть несколько деликатности в чувствах. У вас ее нет. Зачем я буду с вами говорить? Разве я могу найти сострадание к моему горю в душе человека, который шепчется потихоньку в передней с пьяным лакеем!
Стыров. Евлалия, пощади, не казни меня! Какое твое горе? Ведь виноват в твоем горе могу быть только я.
Евлалия.
