вашей благороднейшей, справедливейшей, почтеннейшей премудрости, по причинам изложенным (ибо из них явствует, что все хульные стихи один из моих учеников написал) всех моих учеников к себе пригласить, им сии ругательные стихи показать и через сие дознаться, кто из них таковые написал, приколотил и на меня сочинил, а засим с оным, как надлежит, поступить; ежели же вы, милостивейшие государи мои, на мою защиту не станете и я снова вынужден буду, к вашей благороднейшей, строжайшей премудрости взывать, либо в сердцах, быть может, что-либо неподобное учиню, и ежели далее я осмеянию подвергаться буду, то сие мне никоим образом ни терпеть, ни выносить невозможно.
Каковое я вашей благороднейшей, строжайшей премудрости сообщаю и в нижайшей покорности и послушании пребываю, вашей строжайшей, благороднейшей премудрости послушный и покорный Теофраст фон-Гогенгейм, медицины доктор и городской лекарь».
Письмо послано, и вот Парацельс отвечает противникам ударом на удар.
В день святого Иоганна, когда по старому обычаю в городе пылали праздничные костры, он сжег публично «Канон» Авиценны в знак своего презрения к ложной учености, к враждебному ученому миру. Он бросил его «в иоганнов огонь, чтобы все несчастья вместе с дымом рассеялись в воздухе».
Упорно продолжал ученый свое дело — чтение лекции в университете и широкую врачебную практику.
Около этого времени Теофраст выступил против «Заблуждений кровопускательных календарей», что не могло не вызвать нового возмущения среди его коллег.
В те времена еще продолжали существовать, недопустимые с медицинской точки зрения, помесячные расписания кровопусканий и приема слабительных. Они печатались тогда типографским путем, в виде календарей, в которых перечислялись на каждый месяц дни недели, предназначенные для кровопусканий и для слабительных.
Отношения его с факультетом и врачами обострялись, по его адресу бросались все более и более резкие эпитеты: лжец, дурак, некромант, сумасшедший, дикий осел из Эйнзидельна. Все же до осенних вакаций преподавание его в университете шло благополучно. На время вакаций Парацельс отправился в Цюрих. Цюрихские студенты чествовали его, он пировал и веселился с ними.
Печальное известие ожидало его, когда он возвратился в Базель: неожиданно умер от удара его покровитель и друг — Фробен.
Клеветники утверждали, что причиною смерти знаменитого типографа были сильнодействующие лекарства Теофраста. Галеновские доктора торжествовали «Теофраст, ты столь же успешно губишь больных, как мы». По рукам ходили памфлеты, осмеивающие самонадеянного врача и его науку, один из них назывался «Laudanum sanctum»: в нем автор ядовито издевается над знаменитыми лавандовыми пилюлями Парацельса.
И тогда Парацельс почувствовал неизбежное приближение катастрофы. Вокруг него образовалась пустота. Фробена не стало. Независимость характера и резкость суждений, научный фанатизм оттолкнули от него интеллигенцию и университетские круги. Врачебный мир был целиком в стане его врагов. Вера в него как чудесного исцелителя была подорвана. Партия католиков считала его ставленником протестантов и ненавидела его. Партия протестантов разочаровалась в нем, ибо он обманул ее ожидания и не принял участия в политической борьбе на ее стороне. Магистрату надоели распри, которые вызывала деятельность этого человека, и, кроме того, хозяева города не могли простить ему некоторых слишком свободных высказываний по их адресу.
Парацельс, несмотря на свое одиночество, все еще дерзал вести войну, но поражение его стало неизбежным.
В начале 1528 года доктор Теофраст был приглашен к тяжело больному базельскому канонику Корнелиусу фон-Лихтенфельс, которого врачи считали уже погибшим. Это был истый католик, открытый политический враг Парацельса, но страх смерти оказался сильнее религиозно-политической вражды. За лечение богатый каноник обещал врачу крупную сумму в сто гульденов. Парацельс вылечил испуганного и отчаявшегося каноника своими лавандовыми пилюлями. Благодарный пациент прислал ему вознаграждение в размере шести гульденов. Это было публичное издевательство и оскорбление. Теофраст подал в суд иск об уплате полностью обещанной суммы. Суд отказал в иске, признав выплаченный гонорар достаточным.
Парацельс пришел в ярость от несправедливого решения суда, он не был кротким христианином, который подставляет левую щеку тому, кто ударил его по правой; он жаждал мести. Из-под его язвительного и дерзкого пера выходит листовка, направленная против неправедных судей и, очевидно, сильно задевавшая городские власти. Ее появление вызывает бурю негодования и злобы против неспокойного и опасного человека. Враги ликуют, друзья отрекаются от него.
Магистрат подписывает распоряжение об аресте Теофраста Бомбаста фон-Гогенгейма — бунтовщика и преступника, ему грозит заключение.
Таков финал первого акта человеческой драмы, носящей название:
«Революция в средневековой медицинской науке».
Правда влечет за собой ненависть, — говорил Гогенгейм и признавался: «Возможно, что мои выступления против магистрата и других были слишком свободны, но что же из того, если я все мною сказанное могу доказать сообразно с фактами».
Но сознание собственной правоты было слишком слабым оружием против скрепленного властью приказа об аресте. |
Bo-время предупрежденный своими друзьями, Гогенгейм бежал из Базеля, чтобы снова на долгие годы стать бесприютным странником.
Горькая обида и разочарование звучат в его словах: «Мне суждено стать порочным членом высшей школы, еретиком факультета и нарушителем благочиния».
В панике он бросил в оставленном им городе свое имущество, лабораторию и рукописи и снова в дорожном платье с мечом у пояса и мешком за спиной двинулся по градам и весям Германии.
Путь его вел в Кольмар, но Теофраст не спешил. Страсть к наблюдению, к беспрестанному собиранию фактического материала в каждом новом месте, куда заносила его судьба, задерживала его в дороге и, может быть, эти занятия отвлекали беглеца от горьких размышлений о его роковой неудаче.
Этому маленькому городку счастье буквально сошло с неба. Седьмого ноября 1492 года «из огненного облака с сильным ударом грома» вблизи Энзисгейма упал метеорит, один из наиболее крупных среди известных в то время. Предприимчивое духовенство поместило его на хорах в энзисгеймской церкви., Ученые и любопытные стекались сюда, чтобы обозреть это чудо.
Теофраст прочел посвященное этому необычайному явлению природы стихотворение городского пиита:
В тысяча четыреста девяносто втором году
Услышан был величайший шум
От города нашего недалеко.
В зимний месяц седьмого числа
Камень большой среди белого дня
Упал с громовым ударом звеня.
Два с половиной центнера вес,
С торжественным шествием доставлен сюда…
Не чудесное интересовало Гогенгейма в этом «подарке неба», а его химический состав.
Дальше — Руфах, последняя остановка перед конечной целью путешествия — Кольмаром, в нескольких часах езды от последнего.
Возможно, что именно тогда в Руфахе он познакомился с доктором Валентином Больтц — ученым гуманистом, выступившим с немецким переводом комедий Теренция. Позднее этому Больтцу посвятил Гогенгейм некоторые свои теологические произведения.
Кольмар встретил изгнанника гостеприимно и приветливо, здесь он нашел то, что искал после базельской бури: «безопасность и относительно спокойную жизнь». Приютил Гогенгейма ученый врач Лоренц Фрис.
Фрис был приверженцем старой медицинской школы, но достаточно образованным и передовым человеком, чтобы стать другом новатора. Их роднила общая мысль о необходимости демократизации медицинской науки путем преподавания медицины на немецком языке и общая ненависть, которую этим они возбуждали против себя в ученом мире. Фрис вполне мог применить к себе слова Гогенгейма: «Ученые врачи его сильно ненавидели и преследовали, так как он публиковал содержание своего искусства на немецком языке».
Из Кольмара, вскоре после приезда (28 февраля и 4 марта 1528 года). Гогенгейм послал два письма своему другу Бонифацию Амербаху в Базель, до сих пор сохранившиеся в подлиннике. Из этих писем известны подробности последних дней его пребывания в Базеле и жизнь его у Фриса.
С помощью своего ученика Иоганна Опоринуса Гогенгейм ликвидировал и частью вывез оставленное в Базеле имущество. Опоринус после этого переселился к своему учителю в Кольмар.
Парацельс прожил в Кольмаре около полугода, занимаясь врачебной практикой не только в этом городе, но и в окрестных местностях Эльзаса. Известность его росла и «его почитали за нового Эскулапа».
Некогда в Риме профессия врача была признанной и почетной. Государственная власть освобождала (указ императора Адриана) врачей от уплаты городских налогов, от обременительных должностей, от военной службы и создавала им ряд других преимуществ. Особый закон карал за всякое оскорбление, нанесенное врачу. Был установлен даже определенный минимум гонорара, получение которого с недобросовестных клиентов гарантировалось в судебном порядке. Нередко доходы врачей были весьма значительны. Все это было действительностью, а теперь представлялось каким-то радостным, но невероятным сном. Даже профессора медицины крупных университетов в XV–XVI столетиях получали столь скромное содержание, что его едва хватало на пропитание их семей. Медицина не была в особом почете и, например, Венский университет выплачивал профессорам этой специальности вдвое меньше, чем руководителям кафедр арабского и греческого языков. Корреспонденции ученых того времени переполнены сетованиями на бедность, голод и долги. Должности городских врачей оплачивались еще более скудно.
Единственным источником, который мог обеспечить врачу благосостояние, а часто просто спасал его от голода, являлась частная врачебная практика. Но князья, высшее «духовенство, богатые бюргеры, о которых только и можно говорить как о платежеспособных пациентах, были ненадежными и часто неблагодарными клиентами. Каноник Лихтенфельс и маркграф Баденский еще не были самыми плохими из них, от иных можно было ожидать издевательств и получения побоев вместо денег.
Понятно, что в этих условиях рождался многочисленный слой врачей-шарлатанов. Они внушали почтение к себе роскошной одеждой, самонадеянностью И наглостью. Обман и вероломство были их оружием, а свое невежество они прикрывали непонятной речью, пересыпанной латинскими врачебными терминами.
Агриппа фон-Неттесгейм так рисует тип крупного или по крайней мере модного врача этих дней: «Это, по большей части, иностранец — еврей или мавр — роскошно одетый, на пальцах его яхонтовые перстни, он с пафосом произносит звучные фразы на полуварварской латыни или по-гречески», — все это должно приводить в восторг невежественных пациентов.
И такие врачи, не гнушавшиеся никаких способов одурачивания клиентов, делали себе карьеру. Примером тому может служить Леонгард Турнейсер, именовавшийся последователем Парацельса, который сумел стать лейб-медиком курфюрста Иоганна-Георга Бранденбургского. С помощью астрологических фокусов и проектов о делании золота он сумел себе составить такое состояние, что ходил всегда в великолепнейшем одеянии, имел к своим услугам пажей, ездил четверкой и жил в Берлине богатым домом. Но таких врачей было немного; в большинстве своем врачебное сословие жило в нужде.
Эразм в «Похвале глупости» писал: «Среди врачей кто невежественнее, нахальнее, самонадеяннее остальных, тому и цена выше даже у венчанных государей».
Но эти люди не только подрывали доверие к врачебному сословию, они порочили и высокое искусство медицины. Недаром в «Похвале глупости» говорилось: «Да и сама медицина в том виде, в каком многие ею теперь занимаются, не что иное, как искусство морочить людей, совершенно так же, как риторика».
Парацельс глубоко ненавидел этих модных врачей, этих пышно одетых тунеядцев и обманщиков. Он хотел видеть врачей, которые были бы мастерами своего искусства. Только изучение природы, врачебная практика, занятия в алхимической лаборатории, словом — напряженный и черный труд могут создать истинного врача. Но этого мало. Необходимо и
