удовлетворение своих потребностей. Без физического труда — нет блаженства. Он писал: «Наша духовная пища зависит от работы наших рук, не в праздности или денежных делах ее источники».
Никто не имеет права жить праздно; монахи, и те обязаны работать, а не жить на налоги и проценты. И эти свои требования Парацельс подкреплял ссылкой на божественный авторитет.
«Не должно быть жизни благородных бездельников, не должно быть нищенства; не место существованию за счет процентов и поземельных налогов, но каждый обязан поддерживать свое существование собственной работой, чтобы божья воля исполнилась на земле, как и на небе».
Каждый должен обладать своей пашней, своей трудовой копейкой, которые ежедневно дают ему пропитание и прогоняют праздность. Парацельс отрицал право собственности на землю. Он считал справедливым разделение земли между всеми, кто имеет возможность ее обрабатывать. С ростом населения земля подлежит новому переделу. Так не будут наследственные права оставлять неправедного богатства для тунеядцев. Он был против того, чтобы доходы отдельных людей превышали их потребности. Когда один человек зарабатывает так много, что этого хватило бы на двадцать человек, пусть это будет правильно по закону, но все же это противоречит братской любви и божественной воле, ибо из-за этого другие должны нищенствовать или становиться ворами. Все должны помнить и заботиться о бедняках.
Тот, кто владеет искусством, не должен от этого богатеть, а употребить его на пользу ближним.
Тот, кто обнаружит в горах драгоценную находку, не должен ее присваивать для личного обогащения, а разделить среди других.
Власти и король не должны брать из общего имущества больше того, что идет на удовлетворение их личных потребностей.
Городам не пристало строить роскошные ратуши и оставлять бедняков жить в ветхих хижинах.
Парацельс делил общество на четыре группы: земледельцев, ремесленников, работников свободных искусств и правителей; в каждой из этих групп есть господа и слуги, мастера и подручные, но в его представлении между ними нет непримиримых противоречий. Жизнь их может быть устроена справедливо, стоит только, чтобы все поняли необходимость выполнения божественного закона: каждый для других и никто только для себя; стоит только, чтобы все люди стали едины, совместно переносили радость и горе, всемерно друг другу помогали и ладили между собой.
Тяжкие язвы существовавшего общественного устройства, основанного на угнетении и эксплоатации масс, были хорошо видны Парацельсу.
Близкий к обездоленным и угнетенным, он прозревал в будущем неизбежность решающих социальных перемен, которые навсегда уничтожат неравенство, тунеядство и эксплоатацию. Но ему чужды были представления о непримиримости классовых противоречий, о том, что только в результате жестокой борьбы будет совершено грядущее переустройство мира. Парацельс верил в возможность убедить богатых отказаться от своих богатств, от эксплоатации неимущих и жить трудом своих рук. Он думал, что проповедь истинного братства людей призвана изменить мир.
С этими мыслями он появился в начале 1531 года в Сан-Галлене, где вскоре им был направлен аббату Сан-галленского монастыря сборник его собственных религиозных сочинений.
К сожалению, не сохранилось сведений о том, какие именно произведения вошли в этот первый объединенный труд.
Но время и обстоятельства не благоприятствовали Парацельсу.
Цвингли был убит на Каппельской равнине в сражении цюрихского ополчения с войсками католических кантонов Швейцарии 31 октября 1531 года. Поражение цвинглианских войск положило начало католической реакции в Восточной Швейцарии. В Сан-Галлене все же сохранилось евангелическое учение, но ни о какой веротерпимости не могло быть и речи в условиях обострившейся борьбы.
Религиозная деятельность Парацельса вызвала недоверие, ибо он отходил от учения Лютера и Цвингли. Положение ученого стало тяжелым. «Его не считали истинным христианином, что его сильно угнетало». Тогда направился Парацельс, «преследуемый духовенством и попами», в горы Аппенцеля. Здесь скитался он с начала 1532 года до средины 1534 года.
Он ушел в крестьянские хижины, к простому народу, чтобы здесь свободно проповедывать необходимость основания «царства божия на земле», учить справедливой жизни и, может быть, с честолюбивой мечтою о том, что он возглавит некое новое «евангелическое братство», которое разнесет по земле его учение и его славу.
Жизнь средневекового земледельца была убога и тяжка.
Себастьян Мюнстер в своей «Космографии», вышедшей в 1545 году, так описывает крестьянский быт: «Четвертое сословие состоит из тех людей, которые живут в деревнях и на полях, во дворах и хуторах и называются земледельцами (Bawern), потому что они обрабатывают землю (bawen) и приготовляют ее к посеву. Они ведут очень тяжелую и несчастную жизнь. Все отчуждены друг от друга и живут каждый отдельно с челядью и скотиною. Их дома плохи и выстроены из навоза и дерева, на которые насыпана земля, а сверху они покрыты соломою. Едят они сухой ржаной хлеб, овсянку или вареный горох и чечевицу. Питье их состоит из воды и сыворотки. Одежда их состоит из тикового балахона и поярковой шляпы».
Герой немецкого средневекового романа «Симплиций Симплициссимуо фон-Гриммельсгаузена так описывает крестьянское жилище: «Мой отец имел свой собственный дворец, такой чудесный, что подобного ему нет ни у одного царя. Вместо неплодородного аспида, свинца или красной меди он был покрыт соломой, на которой растет благородный хлеб. Чтобы выказать во всем блеске свое высокоценимое и от Адама исходящее богатство, мой отец построил стены своего дворца не из кирпича и не из негодных каменьев, а из дубового леса. Покои свои он закоптил дымом совершенно дочерна, так как черный цвет есть самый прочный цвет в мире. Ковры у него заменялись нежнейшею тканью, какая только существует на земном шаре, ибо ткань эту ткал тот, кто некогда осмелился состязаться в искусстве прясть с самой Минервой (т. е. паук). Окна его были посвящены святому Бесстекольнику».
Крыши были настолько плохи, что, по свидетельству другого немецкого писателя, «дождь заливает крестьян в их домах и чуть не на самых постелях».
Но и в этом доме крестьянин никогда не чувствовал себя в безопасности — множество врагов подстерегало его. Вражеские войска и просто разбойничьи банды бродили по дорогам. Чтобы выиграть время для защиты или бегства, деревня обносилась забором из кольев, переплетенных ветвями, так что въехать в нее можно было лишь в ворота, устроенные в плетне. Но это — слишком жалкое препятствие для неприятеля. Страх полного уничтожения имущества постоянно испытывал земледелец, ибо в те времена был общепринят обычай сжигать и уничтожать на вражеской территории все — и строения, и виноградники, и сады, и огороды, и даже хлеб в поле.
Но неприятельские солдаты и грабители с большой дороги еще не были самым страшным бедствием для крестьянина. Гораздо тяжелее страдал крестьянин от других четырех разбойников: рыцарей, духовенства, юристов и купцов. От них он не мог нигде найти спасения.
Рыцари — мелкие помещики-феодалы — к XV и началу XVI века находились в затруднительном положении, благодаря переходу к денежному хозяйству. Жить за счет грабежа и войны, как они это делали раньше, было уже невозможно. Войска крупных князей, вооруженные огнестрельным оружием, были слишком сильной угрозой для нарушителей порядка; поднимающаяся буржуазия в свою очередь ограничивала возможности военных авантюр и рыцарских грабительских предприятий, которые мешали ее торговой деятельности. Перевести свое хозяйство на предпринимательские рельсы рыцари не умели да и не могли за недостатком средств. А между тем, потребности их, развитые товарным хозяйством, быстро росли. Легкий путь займа у ростовщиков только еще больше запутывал дела мелких помещиков. Перед ними оставалось единственное средство — увеличивать и без того тяжкий гнет, лежавший на крестьянстве. Они увеличивали барщину и оброки, захватывали общинные земли, ограничивали передвижение крестьян, стараясь снова прикрепить их к земле. Ненависть крестьянства к рыцарству возрастала. Эта ненависть распространялась и на ученых законников, которые обосновывали юридическими нормами несправедливости крепостников.
Духовенство собирало со всего земледельческого населения «десятину» в пользу церкви, увеличивая этим угнетение крестьян. Во многих случаях духовенство и само выступало в качестве феодального владельца.
Купцы также принимали деятельное участие в ограблении крестьян; их компании скупали за бесценок крестьянские изделия и вздували цены на предметы ремесленного производства, необходимые деревне. Они же выступали в качестве ростовщиков, а о ростовщиках даже сам Лютер писал: «Ростовщики скребут и дерут с крестьян кожу… Всякий, кто владеет сотней гульденов, может ежегодно сожрать одного мужика без всякого риска для себя и своего имущества, сидя за печкой и угощаясь яблочным пирогом».
Зависимых крепостных и вполне свободных крестьян объединяла общая ненависть к этим четырем разбойникам. После страшных уроков крестьянской войны господствующие классы смотрели на крестьян с опаской и недоверием. В их представлении крестьянин был нерадивым, хитрым и бесчестным рабом, который только и думает о бунте и воровстве. Вот как говорит о мужиках писатель середины XVI века Гарцон: «У большинства мужиков нет совести; они даже не знают, что это такое; они не считают преступлением обманывать и обкрадывать своего господина, где только можно; мужик об этом только и думает день и ночь; отговоркой ему в данном случае служит то, что он очень обременен. Я говорю это не обо всех крестьянах, так как было бы уж очень печально, если бы совсем не существовало порядочных крестьян, но о большинстве, что всем известно. От недостатка совести происходит и то, что они так ужасно клянутся, своей собственной скотине желают всякого несчастья; так же они относятся к чужим и людям и скоту. Они полны обмана и коварства, и если бы начальство не сидело у них так близко на шее, то они создали бы новый содом. Редко они ходят в церковь, еще реже — к исповеди; если бы они стали рассказывать все свои плутни, то им и священнику не-хватило бы времени. Когда же они являются в церковь, то не дожидаются до конца и уходят с половины проповеди. Наложенной эпитимии они не исполняют, да на это у них и времени нет. У мужика обыкновенно нет ни совести, ни чести, ни смысла: все у него хитрость, обман, притворство и злоба, этими качествами он проникнут до мозга костей».
Но как бы ни хулили мужика господствующие классы, все же благосостояние феодального строя покоилось на его крепких плечах и всецело зависело от работы его рук. Даже эти враждебно настроенные писатели вынуждены были признать, что крестьяне — это «очень трудолюбивый народ», что «они работают не покладая рук и не имеют отдыха».
«Можно подумать, что крестьянин особенно проклят богом. Кроме общего проклятия, лежащего на земле за ее грехи, существуют еще тысячи проклятий, которые падают специально на крестьянина… То ручей выходит из берегов и все уничтожает, то буря выбивает семена из земли и портит виноградники; то является военный отряд, который отнимает у крестьянина все, что он нажил тяжелым трудом, и даже лишает его жизни; то дороговизна загоняет
